Как я увела жениха с чужой свадьбы (СИ) - Волкова Дарья - Страница 17

Не проканало. Матрас прогнулся под весом Огарева. Меня легонько ткнули — а поскольку ему трудно было определить в шаре под одеялом, где что — то толчок пришелся аккурат под пятую точку.

— Куда спряталась? Ничего не хочешь потрогать? — я отозвалась нечленораздельным стоном. — Точно не хочешь? А ночью ты проявляла такой бурный интерес к моему телу…

— Это не я! — я таки вынырнула из-под одеяла — взъерошенная и наверняка красная. — Это пирогены!

— Это кто? — вздернул бровь Ярослав. — Это лучшие друзья Джонни и Джека?

Мне срочно захотелось обратно под одеяло. А ведь я сказала абсолютную правду. За то время, что мы прожили вместе с Яриком, он попал под раздачу один-единственный раз. Потом несколько недель мне жаловался и припоминал, как я, под высокой температурой, то пыталась его изнасиловать, то побить. И все это практически без перехода. Вот такая вот у меня дурацкая реакция на высокую температуру, совсем не соображаю, что делаю. И жаропонижающие на черта не помогают. Спасает меня только то, что это все длится недолго, редко дольше суток. Но в это время быть рядом со мной крайне непросто.

— По крайней мере, я не пыталась тебя побить, — буркнула я, закутываясь в одеяло.

— Я прямо чувствую, как мне повезло, — фыркнул Огарев и встал. Смачно потянулся, демонстрируя под задравшейся футболкой плоский мохнатый живот. Перехватил мой взгляд и ехидно ухмыльнулся.

— Точно ничего не хочешь потрогать?

Отступать мне было некуда. И я пошла в наступление.

— Спасибо, за ночь натрогалась.

Улыбка сползла с лица Ярослава, и он повернулся ко мне спиной.

— Ладно, пошел я чайник ставить и порошок тебе разводить.

Он и в самом деле ушел. А я осталась наедине со своей рефлексией и чувством стыда. Рефлексировать и стыдиться мне было чего.

Ярослав действительно вчера возился со мной — мерил температуру, ужасался, предлагал вызывать врача, приносил теплый чай и разведённое в кружке лекарство. Даже холодный компресс мне на лоб сооружал — с уксусом.

А я, знаете, что в итоге сделала? Я сказала, что хочу с ним обниматься и чтобы он лег в постель. Он лег — но я теперь не могла вспомнить, с каким выражением лица. Но зато я отчетливо помнила его шипящий выдох, когда я засунула руку ему в штаны.

Да. Да! Не имею ни малейшего представления, что мною в такие моменты руководит! И какие кони, свиньи и самолеты носились в моем сознании. Зато отчетливо помню, как кололи ладонь жесткие волосы, до которых не добирались чудеса эпиляции. Как ладно лежит в ладони его плоть.

И тут я снова застонала. Только я, со своим фирменным везением, могла такое сделать!

Но лежал он в ладони действительно ладно. И скользил в ней тоже как надо. И еще я помнила, как Ярослав обреченно стонал. И как в какой-то момент, видимо, не выдержав, со всей силы сжал мою ягодицу. Но… но… кажется, это и все. Не могла же я прохлопать, что у нас было что-то большее, чем это тисканье?

Я аккуратно исследовала свое белье и обработанные шагарингом области. Там вроде было как в рекламе памперсов — тепло и сухо.

В дверях показался Огарев с дымящейся кружкой, молча поставил ее на тумбочку. И собрался уйти, но я не дала.

— Ярослав…

— Ну? — он не оборачивался.

— У меня мозги от перегрева совсем отключаются. Что бы я ни делала сегодня ночью — я не нарочно.

- Нечаянно? — он таки обернулся. Мрачный. И небритый — вдруг поняла я.

— Да, — я сглотнула, потянулась за чашкой. И зажмурилась от наслаждения вкусом теплого кисло-сладкого напитка.

— То есть, ты почти голая, в одних трусах, два часа игралась со мной, как с игрушкой — и это все совершенно случайно? — уточнил Ярослав. Я почувствовала, что в этот момент цветом лица сравнялась с цветом волос. А Ярослав методично продолжал меня добивать. — Напевать гимн и при этом гладить меня по паху и приговаривать: «При исполнении государственного гимна всем встать» — это тоже нечаянно?

Мне нечего было сказать. Я хотела провалиться сквозь землю. Я этого не помнила, но была уверена, что Ярослав это не придумал. Так оно, мать ее, и было! А Ярослав, не добавив больше ни слова, ушел, оставив меня с моим стыдом один на один.

С того утра что-то изменилось между нами. Ярослав Михайлович ходил мрачнее тучи, все мои попытки вернуть отношения в то, ранешнее, необременительное и лёгкое русло проваливались. Он вечерами отсиживался в кабинете, перестал есть суп на завтрак, приходил поздно, уходил рано.

Ну раз уж я со своими пирогенами все испортила — то надо бы мне и уйти. Но я все никак не могла решиться на этот разговор. В конце концов, я уже предлагала, а он отказался. И я вечерами вязала этот чертов свитер. А по утрам, когда Ярослав уходил на работу — распускала.

Вот такой вот дурдом.

А однажды утром я проснулась раньше. Наверное, чуть ли не впервые с тех самых пор, как я живу здесь. Я всегда просыпалась в одиночестве. А тут проснулась еще до звонка будильника Ярослава. Ну, проснулась — и проснулась. Нет, чтобы встать, пойти в душ, поставить чайник. Нет. Нам проблем мало. Нам еще захотелось. Я повернулась на бок и принялась разглядывать Ярослава.

Мы живем бок о бок уже второй месяц. Уже изучила его всего, кажется.

Но, оказывается, нет. Когда он лежит спящий, неподвижный — он совсем другой. Немного беспомощный. Почему-то кажущийся близким. И очень… очень красивый. Красивый не в общепринятом смысле, а в том, моем, личном. Когда екает что-то внутри и мурашки. Только от того, что ты рядом и смотришь.

Поначалу Ярослав, как приличный мальчик, ложился в постель в пижамных штанах и футболке. Но лето и душные ночи сделали свое дело. Сначала исчезла футболка. А потом на смену пижамным штанам пришли шорты.

Широкие, тонкие, свободные, чуть выше колена. И больше на Ярославе нет ничего.

У него по-мужски красивое тело — широкие плечи, мощная грудная клетка, крепкие бедра и рельефные икры. Наверное, тоже каким-то спортом занимался в детстве и юности, мышцы наросли правильно. И весь этот великолепный рельеф покрыт волосами — именно там и так, как надо. Мне вдруг совершенно некстати вспомнилось из приключений Гекельберри Финна — это был мой любимый герой в детстве: «У кого руки и ноги волосатые, тот обязательно будет богатым». В отношении Ярослава эта примета сработала, хотя тут дело, конечно, не примете — я видела, как и сколько он работает.

Я села, положила подбородок на колени и продолжила смотреть. Ярослав продолжал спать и не знал, как хотелось мне протянуть руку и коснуться плеча. Зарыться пальцами в густую поросль на груди. Прижаться губами к шее.

Весьма целомудренные мысли для особы, которая уже залезала этому парню в штаны. Впрочем, температура под сорок и состояние лихорадки меня как бы оправдывает. Но… взгляд скользнул ниже… я сглотнула… Я бы сейчас с удовольствием повторила. Но не решусь. Хотя пальцы сами собой вздрогнули.

И я, тряхнув головой, сползла с кровати. И поплелась на кухню ставить чайник. От греха подальше.

И не видела, как открылись глаза спящего Ярослава, едва моя спина исчезла в проеме двери. И не слышала, как он разочарованно вздохнул.

В общем, наша безмятежная и уже, кажется, налаженная совместная жизнь как-то вдруг расклеилась. И жара некстати. И клиенты большей частью все разъехались сверкать отшугаренными поверхностями на югах, морях и пляжах, и времени у меня — вагон. А у Ярослава — наоборот, лето — горячая пора, и дома он бывает все меньше и меньше. И упорно не ест суп на завтрак.

В семье Огарёвых между тем назревал очередной скандал. И причина его — снова сын.

— Миша, ты это видел?

— Что — это? — Михаил Константинович ел, не отрывая взгляда от листа с чертежами.

— Последние посты твоего сына в инстаграм, вот что!

Огарёв-старший сдвинул очки на кончик носа и посмотрел на жену.

— Матушка, мне вот этого, — взял и тряхнул листками с чертежами, — за глаза хватает! Не до инстаграма вашего!