Уроки ирокезского (СИ) - Климова Алиса "Луиза-Франсуаза" - Страница 1

Григорий Игнатьевич внимательно осмотрел будку. Вроде ничего не забыл? Нет, все верно сделано – и он, вздохнув, достал из-за пазухи приготовленную заранее бутылку. Жалко, конечно, такой продукт переводить – но, во-первых, телеграмма позволила ему с полного согласия Варвары купить таких сразу полдюжины, а во вторых – вдруг в телеграмме верно написано было?

Григорий Игнатьевич отвернул кусок тряпицы, прикрывающей лаз в будке – обычной собачьей будке, со скандалом отнятой у дворового Полкана, и еще раз крякнув, вылил содержимое бутылки в подготовленную дочкой посудину. Обернувшись, несколько оставшихся капель опрокинул уже себе в рот – но что ему будет от крошечного глоточка? Даже приятного тепла не разлилось по телу, только кончик языка чуть-чуть ожгло…

Он вышел из сарая – старого, сложенного из толстенных бревен, еще деду Григория Игнатьевича служившего амбаром – и повернул кран на трубе, идущей из стоящей в небольшой пристройке печки. Сарай раньше почти полвека служил сушильным цехом, и – поскольку дым мог испортить продукт – отопление в нем было сделано паровое, а печь стояла снаружи. Собственно, именно поэтому и для опыта был выбран именно он: ну где еще можно было нагреть посудину без огня? Разве что в новом цехе, но там работа кипела…

К стоящему у печи пожилому мужчине подошел Полкан – вопрошая взглядом, когда же ему вернут будку?

– Ничего, Полкаша, вот опыт сделаем, дочку успокоим – и получишь ты будку обратно взад – ласковым голосом проговорил Григорий Игнатьевич. Сам он – несмотря на бурно переживающую дочь – телеграмме не верил ни на грош. И опыт исполнять не стал бы – но тут уж дочка уперлась как ослица и выделывать товар отказалась напрочь. Ладно, опыт сделать-то недолго, а вот как потом дочь наказать? Вожжами бы ее, да по… ан нет, поздно уже, да и неприлично: девке-то уж двадцать стукнуло. А ну и что?!

Григорий Игнатьевич вспомнил о вылитой в плошку бутылке и твердо решил: вожжей дочь обязательно получит. Не за бутылку, а за то, что скрывает знакомство с этим, как его… Однако, пора опыт и заканчивать: выставленные в окно избы ходики показали, что пятнадцать минут вроде как и прошли. Так что сердитый отец неразумной девицы чиркнул спичкой (еще одна трата, хоть и невелика, но все же), запалил подготовленную дочерью веревку. Огонек с шипеньем скользнул под дверь, и Григорий Игнатьевич решил, несмотря на предупреждение дочери, глянуть хоть в щелку – что же там получится? Но не глянул: Полкан как-то истошно залаял и бросился к забору.

– Тьфу ты, кошку уличную увидал, а я, дурак, туда же… – подумал Григорий Игнатьевич, но обратно к двери подойти не успел.

– И слава Богу! – таковой была мысль незадачливого экспериментатора. Ну а что еще мог он подумать, увидев, как дверь сарая, сорвавшись с петель, легко и как-то даже изящно перелетела через дровяник и грохнулась о стену избы саженях в двадцати. А, зайдя уже в сарай, он с некоторым недоумением поглядел на доску от собачьей будки, наполовину вбитую в дубовое бревно стены – и, представив, что могло случиться, не отвлекись Полкан на приблудную кошку – ощутил такую слабость в ногах, что вынужден был сесть где стоял. И уже из сидячего положения обратил внимание на то, что половины крыши – хоть и из дранки – на сарае уже не было…

Зато уцелела вторая бутылка – предварительно оставленная у печи. Пара глотков "Вина столового номер двадцать один" позволила Григорию Игнатьевичу вернуть душевное равновесие.

– Дочка, еще раз спрошу тебя: кто сей господин, что телеграмму прислал?

– Еще раз отвечаю: не знаю. То есть может и знаю – подумав немного, добавила она, – но не по фамилии. В лицо может и признала бы…

– Я вот что думаю… – Григорий Игнатьевич прокашлял внезапно запершившее горло, но голос все еще оставался каким-то сиплым. – Человек этот, почитай, всех нас от смерти спас. И негоже его за сие не отблагодарить. Адрес ты знаешь… Денег на благодарность не жалей, ему они всяко нынче нужны – он ткнул пальцем в пришедшее третьего дня письмо – тысячу я тебе с собой дам, а нужно будет – еще пришлю. Собирайся, нынче же в гости к нему поедешь!

– А почему я? Вы, батюшка, может сами? – неуверенно поинтересовалась девица.

– Нет уж! Телеграмму он тебе слал, да и сама говоришь, что в личность может и узнаешь его. Так что собирайся, и чтоб духу твоего после вечернего поезда тут не было! Мать, собери ей поснедать на дорогу…

Вернувшись домой с вокзала, где он и Варвара Степановна помахали увозящему единственную дочь поезду, Григорий Игнатьевич достал из-за иконы ту самую телеграмму и с тем же недоумением, что и в первый раз, прочел:

"ПАРЫ СПИРТА КОНЦЕНТРАЦИИ СИЛЬНЕЕ ТРИНИТРОФЕНОЛА КАМИЛЛА СТАВЬ ВЫТЯЖКУ СРОЧНО ВОЛКОВ".

Первым моим осознанным ощущением была боль во всем теле. Болела каждая его мышца, и я с досадой подумал, что проводок, вероятно, оказался слишком тонким. Испариться – испарился, но основной поток электричества до меня не добрался. Обидно… а ведь была надежда еще пожить.

Однако очень быстро я сообразил, что боль была "не такая": даже до временного улучшения состояния боль была… рваной, что ли? – а теперь все болело… ровно? Но, главное, не очень сильно. Хорошо бы еще увидеть, где я нахожусь… по ощущениям – явно не в мартовской степи.

Успокоенный этим соображением, я почему-то быстро "выключился" – по крайней мере следующим моим ощущением стало разливающееся по ногам тепло. И слишком поздно до меня дошло, что разливалось-то вовсе не тепло, а нечто другое… А затем сильные теплые руки меня приподняли, и я почувствовал, как подо мной меняется… простыня? Изо всех сил я постарался открыть глаза… Наверное, это было для меня еще "сверхусилием".

– Очнулся – услышал я знакомый женский голос. – Вон, веки дергаются…

– Не очнулся, а только в себя приходить начал – отозвался мужской – тоже знакомый. И до меня дошло, что адский аппарат Федорова снова проделал тот же трюк. Снова перенес меня – и теперь я могу попытаться хоть что-то повернуть в лучшую сторону. Только бы не опоздать!

– Доктор, срочно пошлите телеграмму в Воронеж! Улица Малая Садовая, дом купца Синицына, Камилле…

– Господин Волков? – неуверенно спросила Наталья.

– Да, я Волков, нужно срочно отправить телеграмму…

– Успокойтесь, Александр Владимирович, мы уже послали. И в Воронеж, и в Петербург. Даже ответы получили – отозвался спокойный голос Якова Валериановича. Более того, дедушка ваш уже приехать изволили, так что Нюша тотчас же за ним и отправится. Очень он переживал, что внук его в столь изрядной неприятности оказался, но, слава богу, вы на поправку пошли.

– Уже приехал? – удивился я.

– Да, третьего дня уже как. Вы же, извините, почитай две недели в забытьи пробыли. И, откровенно говоря, я и не чаял, что на поправку пойдете, но организм ваш оказался крепок. Не иначе как спортом каким занимались вы изрядно, я, по чести, такую мускулатуру разве что у грузчиков с пристаней видал. Ну это мышцы…

– Я знаю, спасибо. Яков Валерианович, а что у меня с глазами? Я почему-то стараюсь, но открыть их не могу…

– Видать, не в полном забытьи вы и были, вон имя мое запомнили, это хорошо. А глаза я сейчас посмотрю, вроде ничего особо раньше не увидел – моего лица коснулись прохладные пальцы. – Да и сейчас не вижу, разве что… сейчас, мы вам веки немного промоем, похоже они слиплись… вот теперь попробуйте.

Попробовал. Левый глаз открылся, правый – частично. Действительно, склеились веки. Я попытался протереть глаз – и вдруг осознал, что рука мне не подчиняется. То есть поднять я ее не могу…

К приходу деда – а он вошел в комнатушку, где я валялся, где-то через полчаса – я уже закончил "эксперименты" со своим телом. Печальные эксперименты: шевелить я мог лишь левой рукой, а правая, как и ноги, существовали исключительно для комплекта. Головой я немного еще мог вертеть – но лишь немного поворачивая шею вправо-влево, поднять же голову – то есть наклонить шею – тоже не получалось. В глубине сознания даже промелькнула мысль, что напрасно я так с электричеством вольно обращался: глядишь, сейчас бы меня уже ничто и не волновало.