Упавшие с небес (СИ) - "Майский День" - Страница 18

— Знаешь, Джонни, я не прочь поболтать о том, о сём, но мне просто некогда. Мы вышли на очень сложный участок пространства, а поскольку я не ангел и, помахивая крыльями, летать не могу, мне надо переговорить с Тревором и заняться непосредственно делом. Будь моим гостем, холодильник к твоим услугам и бар тоже, хотя спиртного мы на борту и не держим — не положено.

Он смотрел на меня всё так же неприятно улыбаясь — злобная пародия на живое существо.

— Никогда бы не подумал, что память удастся уничтожить так качественно. Ты ведь не притворяешься, действительно ничего не знаешь о себе прошлом. Настоящий человек.

Не скажу, что я не испытал боли, слушая эту жестокую отповедь — ещё какую, но всё же постарался скрыть своё состояние.

— И что? — поинтересовался как мог холодно. — Вы искренне сожалеете, что не сообразили низвести меня до червя? Я мало наказан? Какой вообще смысл в возмездии, если индивидуум, как ты выразился, не осведомлён о характере и размере своей вины?

— Сомнения возникали, — невозмутимо ответил он. — С одной стороны жестоко вот так выбрасывать одного из нас в неизвестность, с другой информация может оказаться опасной.

— Для меня? — поразился я.

Что-то в этом было.

— Для окружающих, — уточнил он.

Он имел в виду, что, зная какие-то крохи, я мог накидываться на людей, или опасался планов мести бессмертным? Я всё больше уставал от непонятного разговора, ощущал физическую и душевную истощённость, куда большую чем от работы или побоев, словно этот Джон Доу с лицом огламуренной смерти высасывал из меня энергию, отбирал силы для борьбы, да и просто жизни.

— Ладно. Мы мило побеседовали, но мне пора в рубку.

Я встал и решительно направился на выход. Джон Доу меня не задержал. Затворяя за собой дверь, я обернулся и увидел, что он всё так же безмятежно сидит за столом, чертя пальцем замысловатые фигуры на гладкой доске столешницы. Улыбка киношного монстра делала эту картину особенно отвратительной. Я решил не демонстрировать свою досаду, как бы мне этого не хотелось.

Ещё в коридоре всё показалось странным. Ничего конкретного — лишь ощущения, но я ускорил шаг и в рубку влетел пулей, да так и застыл прямо за порогом. Знакомого помещения больше не существовало. Осталось на месте кресло, рабочие панели всё так же подсвечивали мостик контрольными окнами, но каждый предмет словно существовал сам по себе, мерцал, а не мирно торчал в законной точке пространства. Как будто мне показывали фильм и что-то не сложилось с подачей.

— Тревор! — позвал я, не узнавая собственный вмиг охрипший голос.

Корабль не откликнулся. На миг исчезло даже ощущение пола под ногами, но потом вернулось, хотя и не так уверенно, как прежде. Рубка перестала быть рабочим помещением, превратилась в иллюзорный кисель. Я всё же шагнул вперёд, тронул навигационный стол и ощутил его пальцами, но вызвать разумный отклик от самой системы и искусственного разума так и не смог. Корабль, сосредоточие технологического совершенства, превратился в игрушку.

Я ещё не пришёл в себя от шока, колени ощутимо ослабели, но ужасная мысль о том, что могли пострадать Даниель и Таисия тут же развернула меня и заставила броситься в недра судна. Я не знал, как сумею поправить случившееся непотребство, да только почти об этом не думал.

Даниель ожидаемо нашлась в инженерной, сидела за своим пультом, но не работала, а словно спала, ровно механически дыша. Голова мирно лежала на высокой спинке кресла, плотно сомкнутые веки не трепетали ресницами. Живая женщина и словно бы нет. Таисия пристроилась на крошечном диванчике и выглядела ещё более безмятежной, чем мать. Дотронуться до той или другой я не решился.

Понял уже, чьи это фокусы, хотя не знал, как Джон Доу всё провернул и зачем. В наказание за то, что не слушался и посмел уйти от разговора? Кто бы сомневался!

Я тихо закрыл дверь и спустился в трюм, припал к окошку контейнера. Трепетный мир внутри точно так же застыл киселём, висел, мерцая, словно не решил, стоит ли ему жить или пора умирать. Стоимость погибшего груза, если спасти его не удастся, меня мало сейчас беспокоила. Продав корабль, я мог расплатиться с долгом. Не слишком и надеялся, что дадут дышать полной грудью. Не пропал бы, имея руки, ноги и голову. Спасать следовало людей, а для этого вернуться в кают-компанию и принять всё, что предложат. Ещё и поклониться, чтобы не обнесли очередной порцией дерьма.

По дороге я довёл себя до состояния безразличия, с которым и следовало встречать палачей. Гнев мог навредить не только мне и потому я отложил его на дно души.

Джон Доу восседал на прежнем месте, палец его всё так же чертил узоры, а рассеянный взгляд упирался в новую, ничем пока не осквернённую панель стены.

— Прежде вы истязали только меня и не покушались на оказавшихся не в том месте людей, — сказал я ровно, машинально пуская в ход успокоительные интонации пилота, хотя и не думал, что здесь от них произойдёт польза.

— Я тебя пальцем не тронул. Их — тоже. А кроме места в пространстве существует ещё время.

Я открыл рот, но все слова, только что стройно теснившиеся в черепе, куда-то исчезли, притихло даже зудящее состояние тревоги, неизбежной, когда весь рейс пошёл кувырком.

Последнее слово откровенно зацепило, но когда я попытался сосредоточиться, сконцентрировать внимание на этом понятии и начать разматывать клубок ассоциаций, ничего у меня не вышло, только голова заболела почти нестерпимо. Я понял, что наткнулся на блок, такое случалось сплошь и рядом, но обычно я не понимал где именно колеблется граница света и тьмы, на какой конкретно кочке я споткнулся в очередной раз, а теперь сообразил.

Вряд ли сам оказался так умён, скорее всего, Джон Доу кинул это слово как провокацию и не имея возможности добиться чего-то самостоятельно, я спросил, морщась от пульсирующих внутри черепа огненных комьев:

— Время? В этом суть?

— Больно, но ты всё равно пытаешься проломиться к истине? — спросил он с отстранённым любопытством, а ещё, как мне показалось, хотя и не дал бы зуб, что всё так и есть на самом деле, с опаской.

Я не ответил. Мозг корчился в спазмах. Нет я знал, что так не бывает, но сейчас сомневался. Джон Доу продолжал:

— Отчасти да. С твоим кораблём ничего не случилось и ничего не произойдёт, пока я здесь. Ты успеешь произвести маневр, когда я уйду. Жизнь двинется прежним порядком и не пришлось бы встряхивать вселенную, веди ты себя прилично, а не так, как вздумается.

— Ты о моей упрятанной от меня вине?

— Нет. Об упрямстве, проявленном сейчас. Сядь.

Я повиновался. Ради Даниель и Таисии готов был унижаться и мимолётно удивился новому побуждению. Ради себя я на такое не шёл.

— Что касается вины, то искупление её не свершилось, так что наказание останется при тебе, и снизойдут ли судьи до прощения, я не знаю. Это не моё дело.

Я хотел в очередной раз яростно заявить этому чудовищу, что нельзя требовать раскаяния от того, кто страдает не пойми за что, но вспомнил о неестественно спящих внизу девчонках и сдержался. Чем скорее Джон Доу уберётся с моего корабля, тем быстрее всё пойдёт нормальным чередом. Я доползу до рубки, произведу все нужные действия даже если мне переломают все кости. Чему я научился за века, так это терпеть боль и превозмогая её, добираться до очередной берлоги.

Не дождавшись от меня возмущённых воплей, Джон Доу удовлетворённо кивнул:

— Правильно делаешь, что не споришь. Толика смирения пойдёт на пользу тому, кто в прежней жизни был не заслуживающей уважения самодовольной тварью. А теперь мне повторить вопрос или ты его всё же не забыл?

— Помню, только по-прежнему не понимаю, что ты хочешь услышать. Моя жизнь вся на виду и в ней не происходит ничего такого, о чём не были бы осведомлены палачи. Узнав, что я приобрёл корабль, они явились калечить меня и лишать работы. Если ты это хотел выяснить — то вот, получай.

— Но сейчас у тебя на борту груз, и всё как будто благополучно. Даже тангеры не рискнули арестовать судно, прекрасно понимая, что оснований для этого нет.