Не гореть! (СИ) - Светлая et Jk - Страница 63

Оля глотнула и медленно опустила ладони на стол, лишь бы не уронить ложку. Взгляд ее, сейчас расфокусированный, ровным счетом ничего не видел. Она только смотрела куда-то внутрь себя, туда, где впечаталось Дэново «ничего не начиналось», и ошеломленно втягивала воздух. Крылья ее носа широко и часто раздувались, но она ничего не могла с этим сделать. Почти не слыша, что продолжает болтать тетка Оксана.

— Так он ее из семьи увел? — глухо спросила Оля, не веря, что допускает даже мысль подобную в отношении Дениса.

— Да если б из семьи! Нет, я понимаю, мой Андрей плохо с ней поступил, не тому мы с батьком его учили. Они поженились сразу после школы — загуляли, она и забеременела. Пришлось. Ну пусть я не хотела Марычку невесткой, уже тогда видно было — дела не будет. Но ведь смирилась. То одному ее подучу, то другому. Да и Макарчик… хороший хлопчик у них получился. Я тебе его покажу, он завтра со школы к нам обещался. Или вы с Мыколой в поход идете?

— Идем, — шевельнула пересохшими губами Надёжкина.

— Ну потом покажу. Красивенький, умненький… Три года они прожили семьей, и тут Андрей на заработки собрался, в Польшу — новый дом строить хотел, машину поменять. А вот только умотал, нашел себе бабу местную, да там и остался. Ни дом ему тут не нужен, ни машина, ни Макарчик, черт с ней, с Марычкой. Ему даже мать с отцом не нужны! Так то дурбецало от обиды два года с нами не разговаривало и Макарчика не пускало! Только-только все наладилось — теперь столичный этот приехал. Он, конечно, видный. И она — дивчина ничего, но не про ее ж честь такой павлин! Поиграет — да и выкинет.

— А если не выкинет?

— Еще хуже! Надоест ему наше село, домой соберется и ее с Макарчиком увезет. И тогда мне внука совсем не видать! Я понимаю, Марычка — молодая, ей мужик нужен, так что ж? Своих нет? Ворохтянских? Обязательно приезжего, да еще из столицы? — сокрушенно выдохнула тетка Оксана и посмотрела на Олю так, будто бы та должна была знать ответы на все ее вопросы. И, честно говоря, Оле и самой хотелось бы понять — неужели местных нет? Но следующие поварихины слова заглушили этот вопрос.

— Что в семнадцать лет головы у нее не было, что теперь… а я говорила Андрею: гулящую к отцу в хату ведешь!

— Андрею вашему и самому сколько было?! — гарпией взвилась Оля и вскочила из-за стола. — И вообще… не ваше дело, с кем ваша бывшая невестка жить хочет!

Она сама не поняла, как умудрилась такое ляпнуть. Но, пожалуй, что не жалела — стоило видеть выражение глаз тетки Оксаны, удивленное и испуганное, чтоб мысленно похвалить себя, воюющую за гендерное равенство и неприкосновенность права на личную жизнь. Но хватило ее ненадолго. Ровно настолько, чтобы выйти из кухни, подхватить сумку, висящую на вешалке у выхода, и рвануть во двор, в этот вечер, который неожиданно был теплее предыдущих. Накрыло ее уже у ворот, когда она пронеслась мимо группки туристов, вернувшихся из поездки на Верховину. Из глаз брызнули слезы, побежали по щекам, холодя кожу, и Оля понимала, что лицо ее пылает. Иначе с чего бы такой контраст?

Да и лицо не пылать не может. Внутри она давно уже горит. Может быть, догорает.

Одно Оля сознавала ясно и точно: там, где есть ребенок, там не может быть шутя. Не с Денисовым характером. Не станет он развлекаться за счет ребенка, пусть и чужого. И вероятность того, что это у него всерьез — слишком высока, чтобы и дальше бездействовать.

В одном тетка Оксана права. Нельзя доводить до того, чтобы у человека, которого не любишь, появились надежды. Нельзя допускать привычки быть влюбленным. Нельзя позволять тому, что должно называться флиртом, стать чем-то настоящим. И если с Дэном это уже случилось… если она опоздала…

Оля истерично всхлипнула и бросилась по улице, лишь на мгновение задержавшись у пожарной части, чтобы мазнуть по ней взглядом и вспомнить, что ее внутренний отсчет его смен с того дня, когда ей Марычка — скорее всего, она — ответила по телефону, гласит, что сегодня у Дэна выходной, а в караул ему завтра. А дальше — в лесок, подальше, туда, где родник и маленькая деревянная беседка среди смерек, похожая на избушку. Черт знает зачем. Просто посидеть. Побыть одной. Подумать.

Достать скетчбук из сумки, карандаши. И там, в тишине и сумерках, снова и снова рисовать Дэновы черты: здесь губы — она, наконец, научила их улыбаться похоже, здесь — глаза с четко прорисованной радужкой. Здесь — скулы. Он весь — здесь, в ее голове. Его не вместить на бумагу.

Но все же раз за разом, не зная, как поступить, она рисовала его, выплескивая в рисунках то, что недосказала.

С тем же скетчбуком она и отправлялась на следующий день на ворохтянскую ЖД, чтобы вместе с группой отбыть на дизеле на станцию Вороненко — оттуда был проложен их очередной маршрут под названием «Старые мосты» — от виадука к виадуку, разбросанных по округе. Маршрут несложный, недлинный, без резких подъемов. Но Оле и его хватало после очередной бессонной ночи, итогом которой было твердое решение позвонить Денису и договориться о встрече. Может быть, ему уже и не надо, но разговор отчаянно нужен ей.

Разрешив эту задачу, она как-то враз успокоилась и теперь шла замыкающей в цепочке туристов, пытаясь уследить за детьми, которые заартачились у симпатичного железнодорожного тоннеля, ведущего в Закарпатье. Оля не очень поняла со слов пана Мыколы, действующий он или нет — двое мальчишек — Леша и Олег, заглушали его рассказ воплями, что надо непременно зайти внутрь и проверить, что на другом конце. Остальные детишки подхватили. Впечатления определенно были смазаны. Собрать всех в кучу оказалось непросто, родители были заняты фотоаппаратами. Многие явно с бодуна по поводу первого этапа празднования майских праздников. И никто особенно не озадачивался, чем занято их чадо. Но, в конце концов, группа двинулась дальше. Мосты производили на детей и взрослых впечатление не меньшее, и даже Ольку постепенно все это выводило из жуткого транса, в который она сама себя вогнала. Возможно, потому что сейчас, после выходного, она не чувствовала так отчаянно каждую мышцу в теле, как когда они на прошлой неделе прошли десять километров со спусками и подъемами.

И неожиданно стало получаться отвлечься.

Она даже в какой-то момент и сама достала из кармана телефон, чтобы сделать несколько снимков на память. А потом, на привале, торопливо переносила на бумагу — снова вооружившись карандашом и скетчбуком, с которыми здесь и не расставалась. В отсутствие материалов для работы с фарфором руки ее совсем не терпели праздности. Но вот пейзаж она делала едва ли не впервые в жизни. Знала, что с ошибками. Знала, что в ее воображении все это несколько иначе, чем выходит на бумаге. И фантастические виды округи смешиваются с придуманными в ее голове. Но это было так удивительно и волшебно — начать замечать хоть что-то вокруг себя. И лица, которые ее окружали, так замечательно вписывались в этот спокойный день, что она, волей-неволей, задумывалась не только о куклах, а о целой инсталляции в этом стиле. Кажется, в ней просыпалась ее бабушка-декоратор.

— А хорошо выходит, ребенок, — услышала она за спиной голос пана Мыколы и обернулась. Он стоял возле нее с чайником и кружкой. — Только я, как обычно, не видал тебя жующей хоть что-то. Здесь аппетит хороший должен быть.

— Чай — буду, — улыбнулась ему в ответ Оля. И за эту улыбку тут же была вознаграждена чашкой душистого травяного чаю. Пан Мыкола поставил его на стол, сколоченный из грубо обработанных досок. Здесь, на лужайке, у леса, под открытым ясным по-весеннему чистым небом, глядя на продолжающих балагурить под гармониста совершенно бестолковых отдыхаек, Оля готова была вечно сидеть. Будто время замерло, будто никакой беды не стало, не надо думать про Марычку, не надо искать, как все исправить. Эти мысли снова явятся ночью, но сейчас она, пусть ненадолго, чувствовала себя свободной от них. И даже свободной от того, чтобы вспоминать о том, что так и не решила, что ей делать с собой и профессией, ставшей как-то враз чужой и ненужной.