Не гореть! (СИ) - Светлая et Jk - Страница 53

— Здорово… И главное, в твоем репертуаре. Сидишь тут… тихушница!

— У меня другое поле битвы, Ди, — Оля еще мгновение смотрела на пальцы Дианы, которые неспешно водили по линиям эскиза. Внутри нее назревал кризис почище отсутствующей горчицы. Ну да. Апокалипсис по-надёжкински. Этап следующий.

Олька некоторое время, совсем недолго, продолжала стоять на краю пропасти. А потом поняла, что уже больше и не может на нем оставаться. Сейчас шагнет. Осознание этого случилось позже, чем она снова перелистнула на портрет Дэна. Очень простой, карандашный, но выполненный практически с фотографической точностью. Дэн на нем не улыбался почему-то. У нее не очень получалось рисовать искренние улыбки.

Этот портрет отличался от того, подросткового, который она сунула под нос Диане триста лет назад. Но не узнать его было совсем невозможно, даже несмотря на то, что Денис повзрослел.

Оля оставила его сверху. И теперь внимательно наблюдала за реакцией сестры, натягивая собственные нервы, как струны на гитарный гриф. Тронешь — даст звук.

Но реакции по-прежнему не было. Ди рассеянно посмотрела на рисунок и отпила чаю из чашки. Еще хоть минута ее молчания — и Оля уже закричит: да неужели же ты не видишь?! Неужели не узнаешь?!

— Черт, красиво, — вдруг сказала Диана и улыбнулась. — Вот, вроде, просто же, ничего сложного. А так здорово. Это реальный человек или придумала?

В Олином горле запершило. Задрало так, что ни протолкнуть, ни прокашляться. Свистящим шепотом, не в силах вымолвить в голос хоть слово, она сказала:

— Это реальный человек. Я очень люблю этого человека.

— Серьезно? Из института? Или кто-то с работы? — Ди перевела на нее взгляд и только сейчас увидела, как красный с лица сестры медленно сходит, как его заменяет мертвенная бледность. Как дрожат крылья носа. И как ходуном ходит горло, прокатывая раз за разом слюну. Всего-то еще один миг глаза в глаза друг другу. И Оля медленно произнесла:

— Его Денис зовут. Денис Басаргин. Он… спасатель.

— Он женат? Или что-то еще? Что с тобой? Чего ты такая? — недоумевая уточнила Ди.

— Ничего. Ничего, я просто спать хочу, устала очень.

Последнее — едва слышно. Момент прошел. Точки расставлены. Диана Белозёрская Дениса не узнала. Действительно не узнала. Этого быть не может — но она не узнала его.

А значит, Дэн говорил правду. Всегда. С самого начала. И это врали ее чертовы глаза. И если она вранью верила, то им действительно не о чем разговаривать. Он был прав.

Как будто больная Оля поплелась к дивану, рухнула на него, едва стянув джинсы. Сил снимать еще и футболку не было. И после провалилась в тяжелый, мучительный, высасывающий последние силы сон.

Чьи-то руки накидывали на нее сверху одеяло, она выбиралась из-под него, но ее снова кутали. Чей-то негромкий голос иногда раздавался в комнате, заставляя принимать тот факт, что она все еще здесь. Потом легкий стук клавиш ноутбука. Пальцы шуршат по клавиатуре. И снова голос. Телефонный разговор, кажется. Старается тихо, но невдомек, что Оля и здесь, и не здесь одновременно.

Внутри себя она беззвучно рыдает.

Внутри себя она больше не знает, что хорошо, а что нет.

Внутри себя ей страшно. Где-то очень внутри. Где черно и мутно.

Потому что окажись она на месте Дениса при всех вводных, шансов бы себе не оставила. Никаких.

И хуже всего то, что теперь каждый день из этих двух недель не приближает ее к нему, а ставит новый камень в стену между ними. Потому что он — там. А она — все еще не в пути.

Оля проснулась только под вечер. По квартире лился аромат выпечки. Диана уже успела сбегать в кондитерскую. Разведала в соседнем квартале чудесное местечко, там и затаривалась, подкармливая сестру. Откуда в ней взялась эта «домовитость», Оля не имела ни малейшего понятия, но буквально в первые же дни своего пребывания на Олиной территории быт Диана взвалила зачем-то на себя, успешно с ним справляясь. «Ты даже на мой вкус слишком худая!» — заявляла она, совсем как Леонила Арсентьевна еще незадолго до того, как слегла. Но в отличие от бабушки, которая умела лишь самое необходимое, Диана и правда хорошо готовила. Мечта, а не женщина, таких не бывает.

Только зачем-то прижизненно замуровала саму себя в стену монастыря. Оттуда ее никто не видел, а она могла писать свои книжки и не привлекать ничьего внимания. Ее лицо и фигура все еще оставались красивыми. Того, что под одеждой, не позволялось видеть никому. Шрамы — это только ее, больное.

И было что-то еще. Что-то, что Диана обозвала разочарованием в себе.

Оля встала и медленно пошла на кухню. На запах. Ди была там, стояла над плитой и внимательно следила за тем, что происходит в джезве.

У этой женщины, восхитительной, самой лучшей, ничего не было с Денисом. Никогда ничего не было.

— О! Ты встала! — обрадовалась Диана, увидев Олю, которая только по стечению обстоятельств в виде Леонилы Арсентьевны носила свое обыкновенное, как у всех, но не как в ее семье, имя. Ди крутанулась вокруг своей оси и поставила на стол тарелки. — Сейчас мы будем ужинать, даже если совсем не хочется! Я обнаружила замечательный овощной магазинчик. Потому сегодня у нас будет очень полезный суп.

— Сейчас мы будем слушаться младшую, даже если совсем не хочется, — с улыбкой сообщила ей лохматая и сонная Оля, у которой изрядно болела голова и чесались руки — врезать самой себе по мозгам. Так, чтобы боль от удара перекрывала ту, что она испытывала теперь. Теперь, когда нужнее всего было улыбаться и исправлять ошибки. Свои, чужие, общие. Чтобы однажды все пошло правильно, надо наводить порядок. Систематизировать. Раскладывать по алфавиту.

Заполнять дни деятельностью — так быстрее пройдут две недели.

Этот вечер они с сестрой проводили вдвоем. Без мальчиков, но отчасти — в присутствии прошлого. Яркий свет не давал одной прятать глаза от увечий и не позволял другой привычно прятать себя в скорлупе. Женское обнаженное изуродованное до половины тело отражалось в зеркале, висевшем в комнате, которая могла бы быть Олиной мастерской, если бы она решила остаться в этой квартире. Но сейчас эта комната и была мастерской, в которой творилось новое тело. Без умелых пальцев пластических хирургов, без чудодейственной длани господа бога. Лишь посредством Олиных рук, державших кисть.

Так, шрамы от самых ступней и вверх наполнялись густыми, насыщенными цветами, превращавшими Диану в нечто новое, во что-то, чего она еще не знала, и чего не знала Оля. Легко представить себе, что эта кожа — материал, с которым тоже надо работать. Не фарфор — но нечто драгоценное.

Наносить краску и делать куклу живой, настоящей было Олиным излюбленным процессом. Делать живым, настоящим человека ей приходилось впервые в жизни. Ночь работы. И к рассвету все полотно опаленной, но зажившей, зарубцевавшейся плоти стало цветной картиной. По ногам и по бедрам на спину — ветви розовых кустов с шипами и листьями, да алые пятна бутонов. Устремленные вверх, переплетающиеся узором, спутанные и темные, с затерявшимися среди них крошечными эльфами и феями, без сомнения, прячущимися от чужих взглядов. А уже на спине, там, где брызги огня оставили когда-то свои страшные рытвины — стайки ярких бабочек, разлетающихся над этим волшебным садом. Одна из них, самая крупная, села Ди на плечо, взмахнула крыльями и едва не выпорхнула на волю.

— Смотри, так ведь не видно, да? — спросила Оля, разглядывая сестру почему-то в зеркале, а не напротив себя.

Та молчала и думала, ничего не говорила и ни о чем не спрашивала. Только палитра эмоций на ее лице свидетельствовала, что случившееся для нее откровение. А ведь отнекивалась. Не хотела. Глупость какая — часами сидеть голой, пока тебя красят. «Где я, а где твоя тату-культура, Лёка?» — смеялась она, когда Оля ее уламывала. А сейчас, затаив дыхание, Ди боязливо трогала пальцами собственное бедро, опасаясь, что краска сотрется.

Да она и сотрется — всего лишь гуашь. Смоется.

— Если это набить… оно будет так же? — как зачарованная, неуверенно и с совсем не свойственной себе мягкостью спросила Диана.