Не гореть! (СИ) - Светлая et Jk - Страница 34

А потом Оля оторвала взгляд от асфальта и замерла, как вкопанная. Его увидела. Интересно, хорошо или плохо, когда девушка при виде мужчины, с которым у нее накануне был секс, вот так пугается?

— Что застыла, как памятник? — спросил Денис, подойдя к ней.

Оля нервно оглянулась по сторонам, где мимо них, совсем близко, сновали туда-сюда люди. Если бы можно было затеряться в этих толпах незнакомцев так, чтобы себя не помнить или перестать собой быть, она бы, наверное, охотно согласилась. Только б не стоять тут перед ним. Но никак не выходило. У нее давно уже ничего не выходило. Всего-то и надо — справиться с собой.

Оля осторожно перевела дыхание, надеясь, что это поможет хотя бы немного. А потом снова глянула на Дениса. Как ей казалось, невозмутимо и спокойно.

— Ты за мной следишь, что ли? — выдала она первое, что пришло ей в голову.

— Нет, — полыхнул он. — Но я уверен, что ехать в моей машине ты бы отказалась, а мне очень хочется узнать, какого черта ты мне врешь.

— Чего? — опешила Олька, и теперь ее глаза, не пытаясь найти, за что зацепиться, лишь бы не смотреть, были устремлены прямо на него. Огромные, широко распахнутые, космос, а не глаза.

— Того! Что ты там плела про то, что не любишь, — он сделал еще один шаг, оказавшись совсем близко от нее, и опалил дыханием ее лицо. — Или придумай отмазку получше, или скажи, в конце концов, что со мной не так.

— Ты прямо здесь решил разборку устроить, кто кого любит?

— А ты предпочитаешь дома или на базе?

— То есть метро — сильно лучше, да?

— Да не вопрос! — рявкнул Дэн и, ухватив ее за руку, поволок в здание станции. Оля попробовала упираться, да без толку. Осознавая, насколько бредово выглядит вся их возня в целом — как если бы мурашка вздумала бодаться с жуком-носорогом — чувствовала, что от таких аллегорий у нее из груди начинает вырываться сдавленный и совершенно нелепый смех. Или плач. Или фиг его. Потому позволила втащить себя в тяжелые стеклянные двери и дальше к кассам, где Денис остановился в хвосте обычной утренней очереди.

Оля, в конце концов, вырвала у него ладонь и стащила с плеч рюкзак, чтобы достать кошелек, из которого выкатился на ее ладошку потертый зеленый кругляш.

— Поди, забыл, как выглядят жетоны, — буркнула она, протягивая ему. — А у меня, безлошадной, проездной.

— Значит, сэкономим время, — отозвался Дэн, забирая у нее жетон. — Идем!

— Денис… Ну какого черта, а?

— Это я у тебя пытаюсь узнать.

— Я уже объясняла!

— Хочу услышать правдивую версию. Имею право!

— То есть, мое пьянство — недостаточно убедительная?

— Недостаточно, — зло выдохнул Денис. — И прежде чем выдумать очередную ложь, сразу определяйся куда едем — к тебе или ко мне.

Оля снова хохотнула. На этот раз совсем обреченно. И чувствовала себя загнанной, в конце концов. Ведь все эти дни перед караулом, чем бы она ни занималась — дописывала ли отчет, доделывала ли заказ, четко понимала про себя одну вещь: не уйди он в ту ночь, останься, надави чуть сильнее — и у нее не достало бы сил сопротивляться. И, скорее всего, выходные они провели бы вместе. Прошлые, эти, следующие. Бог его знает, всю ли жизнь, которую он почти что предложил ей.

Черт.

Про Тунис и собаку помнилось как сквозь пелену. Мутно. Но не потому что она была пьяной, нет. Да и не была. Для того, чтобы решиться с ним переспать — без обязательств и без будущего — ничем не рискуя, кроме единственно собственного сердца, она была достаточно трезвой, испытывая при этом незнакомую ей смесь желания и куража.

А вот последующее его объяснение выбило из нее и то, и другое. Вообще все выбило, включая уверенность, что справится.

Тогда она еще не понимала, это потом только, взвесив и обдумав, решила, что сделала правильно. А в ту минуту — просто испугалась. Испугалась незнакомого ей Дениса, совершавшего непонятные ей поступки. Не мог тот лейтенант Басаргин, которого она наблюдала ежедневно и о чьих любовных историях слушала из Машкиных уст все время работы в части, предлагать ей Тунис и «забрать к себе». Она же не котенок, чтобы потом вышвырнуть. И это даже он, убежденный холостяк и бабник, должен был понимать, потому что ни глупым, ни черствым он не был. Это то, что она видела. Это то, что она понимала о нем.

А потом, на другой день и после его вечернего звонка, в последний выходной перед караулом и всю эту чертову смену за конспектами Оля неожиданно для себя постигала новую истину. Ни черта он не шутил.

Он действительно предлагал ей… что? Свою любовь?

И тогда это еще хуже, потому что влюбленный в нее Денис Басаргин — это ни на какую голову не натянешь, даже на ее, совсем отбитую, по-прежнему ищущую сказочку там, где их не бывает — в реальном мире.

Что ей с ним делать? А с собой? А с Дианой?

Что ей со всем этим делать, если он, походя, сам о том не подозревая, уничтожил веру сестры в себя, что в то время было равнозначно желанию жить? И как ей, в конце концов, предъявить его родне, и при этом не долбануть Ди по тому же самому месту снова?

Что — если однажды он прикончит и ее желание дышать воздухом и видеть над головой небо, потому что при том разнообразии, к которому он привык, настоящая Оля Надёжкина, которая только сейчас, недопокоренная, кажется ему занятной, в самой своей сути окажется пресной наивной дурочкой?

— Ты не можешь все это говорить серьезно, — наконец сказала она. — Поставь галочку и иди дальше.

— Почему, черт возьми? Просто объясни, — сдерживаясь, чтобы не орать, сыпал вопросами Дэн. — Доказательств нужно? Будут! Чего ты хочешь?

— Господи, какие еще доказательства… — она вздрогнула от звука собственного голоса, тихого, почти неслышного. Наверняка и Денис не слышит. Его перебивает утреннее многоголосье людей, мерные щелчки метронома, ссора где-то у будки дежурной, где какая-то женщина, с чемоданом и мелкой дворнягой на поводке, громко ругалась с работницей метрополитена, потому что та отказалась пропускать ее со зверем без контейнера или специальной сумки.

От всего этого сквозило таким отчаянием — или это ее собственное отчаяние отражалось, как тень, на действительности, что она вдруг почувствовала себя просто не способной устоять на месте. Шаг. Другой. Третий. От Дениса. К турникету. К эскалатору.

Он упрямо шел за ней, не отставая. Не позволяя отстраниться. Оказавшись на ступеньку ниже, пока спускались на платформу, Денис напряженно смотрел ей в лицо, не отводил взгляда. Очень близко, но не касаясь.

— Посмотри на меня! Посмотри и скажи, что тебе все равно.

— Мне не все равно! — выкрикнула Оля. — Ты это хотел услышать? Ну радуйся, услышал!

— Тогда в чем проблема? Чего ты боишься?!

— Для меня это другое, чем для тебя! Когда тебе надоест, я… я не смогу, понимаешь?

— Что надоест? Оля! — Денис прижался лбом к ее. Сглотнул, мысленно проклиная все на свете: начиная с общественного транспорта и заканчивая мироустройством, и негромко проговорил: — Олька, я люблю тебя. Что может быть другим?

— Я… я другая… Нихрена во мне нет того, что ты хочешь. Я — не твои… не твои бабы! — она всхлипнула, не в силах совладать со спазмами, которые не давали дышать. — Я не хочу ничего, понимаешь? Я не знаю, по каким правилам ты сейчас играешь, но я не хочу!

— Твою ж мать! Какие правила, какие бабы? Ты сама себя слышишь?! — ошалело спросил Дэн.

Оля сдавленно охнула и не выдержала его взгляда.

Нырнула в толпу на эскалаторе, вниз. Теперь уже бегом, почти кубарем скатываясь по ступенькам туда, где бесконечные реки людей смешивались между собой и бурлили.

Денис ринулся за ней. Догнал на платформе и, схватив за руку, дернул на себя.

— Что происходит? Что творится в твоей голове?

— Любишь, говоришь? — прошипела она.

— А у тебя стало плохо со слухом?

— А Ингу Валерьевну тоже любил? — зло выпалила Оля, подавшись к нему и пристально глядя в его глаза. — И рыженькую Таню из второй смены? А эта… которая инспектор, с которой во время проверки… Всех любил? Всем признавался? И Диане Белозерской признавался? Ее тоже любил?