Поскольку я живу (СИ) - Светлая et Jk - Страница 11

Жизнь в районе Саммерхилл за океаном многое изменила. Там Иван Мирош был никому не известен. Странное чувство – бродить по улицам и знать, что никто не оглянется и не бросится следом – просить автограф или вместе фотографироваться. Еще один этап детоксикации. Он перестал нуждаться в славе как в допинге. Популярность ради популярности перестала видеться необходимой, как новая доза. За океаном к нему вернулась способность делать музыку, а не бизнес.

И все же два дня назад они подтвердили статус самой популярной рок-группы страны на концерте 8 марта. Два дня назад он вспомнил, каково это – снова играть звезду. Для того чтобы сегодня есть свою яичницу с ветчиной и томатами в номере, а не с народом, выползшим кормиться на шведском столе. И запивать завтрак кофе – крепким и без сахара. День начался настолько рано, что еще попробуй продержись до вечера.

В восемь утра Иван уже сидел в приемной заведующего кардиологическим отделением городской клинической больницы и пил вторую пайку кофе – слабого, кислого, дешевого. Его не спас бы даже сахар или сливки. Прости, Старбакс.

Медсестричка, молодая женщина немного за тридцать, снабдила Мироша большой чашкой и упаковкой печенья и сейчас бдела, демонстративно вперив взгляд в экран компьютера, видимо, полагая, что он не чувствует, как она то и дело высовывается из своего окопа, чтобы в очередной раз бросить на него взгляд. И в глазах ее явственно читалось: «Я точно не сплю?»

 Врач задерживался. Иван нервничал. Тарахтел ложкой. С солнцем вернулись тревоги насущного, не связанного с тем, что давно не имеет значения. Пить кофе в кардиологии – оксюморон.

Когда Роман Самуилович показался в приемной собственного кабинета, Иван едва ли не с облегчением отодвинул в сторону чашку и сдержанно поздоровался.

- Я сын Людмилы Мирошниченко, вас вчера не было, когда я приходил, а мне хотелось бы переговорить, - сообщил он.

- Кг’айне г’ад, молодой человек, - практически проглатывая «р», кивнул врач, - я бы тоже хотел. Пг’ошу.

- Спасибо.

Иван прошел за заведующим в его кабинет и уселся за стол, ожидая, пока тот устроится в своей вотчине. Когда врач оказался сидящим перед ним, заговорил снова:

- Мне необходимо знать реальное положение дел и каковы риски ее состояния. Вчера она выглядела очень слабой.

И несчастной. Жалкой. Изможденной. Но вслух Иван этого так и не произнес.

- Видите ли… - Роман Самуилович сложил пальцы домиком и воззрился на Ивана. – Конечно же, у вашей матушки имеются пг’облемы, свойственные ее возг’асту и… и обг’азу жизни. Но именно в связи с этим я бы позволил себе утвег’ждать, что сег’дце у нее очень в положительном состоянии.

- Ее ж на скорой увезли!

- Увезли, - подтвердил врач. – Ваша матушка жаловалась на боль в гг’уди, отдающую в левое плечо. А девочка на неотложке была молоденькая, новичок. Спутала пг’иступ стенокаг’дии с пг’единфаг’ктным состоянием. Ну и… - Бондарев закатил глаза, - Людмила Андг’еевна, помимо всего, в деталях сообщила, кто она такая. Девочку саму едва ли не откачивали.

- Ясно, - Мирош поморщился и откинулся на спинку стула, испытывая одновременно странную смесь облегчения и раздражения.

Мать позвонила в субботу утром, когда он отсыпался после концерта. И сообщила, что у нее сердечный приступ. Голос показался ему загробным. Таким, что пробрало. А о том, что такое находиться между жизнью и смертью, Иван знал слишком много для своих двадцати шести лет.

В то же утро он сорвался в Одессу первым поездом, на который поймал билеты. Можно было машиной, но доза алкоголя в крови после концерта явно превышала допустимую – накануне отмечали с ребятами.

В итоге попал в клинику, куда увезли Милу, только к вечеру, удостоверился, что она устроена со всеми возможными удобствами, лежит под капельницей и слишком слаба, чтобы затягивать визит. В воскресенье же весь день он провел у нее. Часы рядом, глядя на мать, то засыпающую, то просыпающуюся. И бесконечно жалующуюся на жизнь. Врач был только дежурный – законный выходной. А вел ее не кто-нибудь, а зав. отделением. Иван успел навести справки и выяснить, что он действительно толковый специалист, но всерьез раздумывал над тем, чтобы перевезти Милу в Киев. И ему ближе, и возможностей в смысле получения медицинской помощи больше. Вопрос только, разрешат ли ей в ее состоянии проделывать столь долгий путь.

С этим и ожидал он сегодня Романа Самуиловича за чашкой бурды вместо кофе.

- Она говорила, что у нее был сильный приступ, - мрачно сказал Иван. – Стенокардия дает такие боли?

- Дает. Но и у стг’аха глаза велики. Об этом нельзя забывать.

- Я понимаю. То есть опасности никакой нет?

- Ну как вам сказать. Я бы посоветовал пг’овести комплексное обследование. И длительное санатог’ное пг’ебывание. Но об этом вы и сами знаете.

- Понимаю. Как скоро ее выпишут? Показаний для дальнейшего пребывания в стационаре, как я понимаю, нет?

- Нет, - подтвердил Роман Самуилович. – Но в гог’оде есть частные клиники. Если вы или ваша матушка сочтете нужным… так сказать.

- Мы с ней обсудим этот вопрос. Мне бы не хотелось занимать у вас ни время, ни койку, - усмехнулся Иван. Лежала Мила, естественно, со всем возможным шиком в здешних условиях. В отдельной палате и даже с сиделкой, которую Иван приволок еще вчера. – После сегодняшних процедур возможно оформить выписку?

- Конечно, - с заметным облегчением отозвался Бондарев.

- Спасибо, - проговорил Мирош. – И за то, что возились с нами, спасибо.

- Это наша г’абота, - Роман Самуилович с улыбкой кивнул и добавил: - Еще увидимся.

«Отблагодарить Бондарева», - поставил в своей голове пометку Иван, выходя из его кабинета. Далее следовал путь больничным коридором до материной палаты. Она была в стороне от других, и с порога отличалась от обычных. Хотя бы дверьми – новыми и, судя по всему, недешевыми. Кроме того, свежий ремонт, собственная ванная комната, вполне приличная мебель, кондиционер. Даже при нынешних своих реалиях Мила сохраняла запросы прежнего статуса.

Тая, сиделка с дипломом медицинской сестры, которую Иван нанял сразу по приезду, без слов понимая, что от нее требуется, поздоровавшись, вышла из палаты. Мирош прошел к кровати, на которой на ортопедической подушке устроилась Мила, и сел на стул перед ней. Сегодня она выглядела получше. Возможно, в силу того, что выспалась.

- Привет. Ты как?

- Привет, - лицо ее приняло обиженное выражение. – Ну как я могу быть в своем состоянии?

- Хотелось бы деталей, - усмехнулся Иван.

- Слабость сильная, - начала перечислять Мила, - голова кружится. И бессонница. Всю ночь опять без сна провела! Ты хоть представляешь, что это такое?

Иван кивнул, скрестив руки на груди. Чувствовал, что еще немного – и не сдержит улыбки. От облегчения: его чокнутая мать вполне здорова, что чудо само по себе при ее образе жизни. И от насмешки над самим собой. Отсутствие сна по ночам – это, конечно, беда.

- Может быть, потому что вчера весь день проспала? Невозможно же сутками дрыхнуть, - пожал он плечами.

- Ну что ты такое говоришь! – громко возмутилась она, на мгновение задумалась и сбавила обороты. – А что врачи, ты узнавал? Мне долго лечиться?

- Да, я только от Романа Самуиловича. Разрешил сегодня тебя забрать после процедур. Сейчас прокапаешься, а я все приготовлю к отъезду.

- Как сегодня? – от удивления у Милы отвисла челюсть. – Но это невозможно. Я тяжело больна! Твой лекаришко – шарлатан! Ваня!

- У тебя стенокардия. Не особо приятно, но не смертельно.

- А ты ждешь не дождешься, - зло выдохнула она. – Только бы избавиться от меня. Весь в отца! Какие ж вы оба эгоисты, - настроение ее резко изменилось, и она ударилась в слезы. – Я всю жизнь на вас угробила, а вы… Вот умру, ты же даже на кладбище ездить не станешь. Забудешь, что у тебя вообще мать была.

Он все про нее понимал. Всегда, с самого детства. Из памяти ничего не стиралось – человеческое свойство хранить воспоминания в его случае было отвратительно. Он бы согласился на амнезию.