Император и Сталин (СИ) - Васильев Сергей Викторович - Страница 24

Ему нравилось записывать в журнал длинные столбцы цифр, а потом, ведя карандашом по ним, ловить закономерности и тенденции, предсказывать показатели на завтра, на послезавтра, на следующую неделю. У него, почему-то, всегда это получалось лучше, чем у других. Может быть, от природы, или он просто был более внимательным и замечал те мелочи, которые другим казались несущественными.

«Обращать внимание на мелочи… Обращать внимание… Стоп! Что я делаю? Куда я иду? Зачем? Вот я сейчас войду, увижу себя самого и что скажу? Гамарджоба, бичо, я — это ты?.. Представляю фейерверк эмоций… Или что-то другое?»- лавиной с горы катились мысли императора. «Царь вдруг проявляет интерес к незнакомому грузинскому юноше. Что это за юноша? Давайте покопаем… Нет-нет… этого точно нельзя допустить. Обсерватория сейчас — это штаб, место, где укрываются революционеры, хранилище нелегальной литературы. И всё это почти на виду, руку протяни — и вот она, антигосударственная деятельность. Арестуют всех…» А как свою активность он объяснит придворным?

Родные люди, близкие люди… Хорошо, когда они есть. Прекрасно, когда они рядом. Но именно те, кто тебе действительно дорог, делают тебя крайне уязвимым. А ему сейчас никак нельзя быть слабым…

Император сбавил шаг и остановился, посмотрел под ноги, как будто искал забытую тут вещь. Он вздохнул, оглядел окна обсерватории, улыбнулся, увидел, как дёрнулась занавеска, выдав прячущегося за ней человека, тяжело обернулся к спешившей за ним свите. Еще раз, усмехнувшись, покачал головой:

— Нет, всё-таки для визитов, тем более таких неожиданных, время слишком позднее. Не будем мешать работать. Ротмистр, побеспокойтесь, чтобы разместить людей на отдых. «Определенно где-то я его видел», — подумал он.

— А, вы… — начал вопрос офицер.

— А мы — в штаб, — решительно сказал, как отрубил, император и твёрдым шагом направился к экипажу, больше не оглядываясь на знакомое здание.

— Ну что там, — с присвистом сдавленным голосом спросил Виктор Курнатовский, профессиональный революционер со стажем, совсем недавно вернувшийся из ссылки и только осенью появившийся в Тифлисе для налаживания подпольной работы марксистских кружков.

Молодой парень, наблюдатель-метеоролог из местных пожал плечами и задёрнул плотнее занавеску.

— Начальство какое-то, заблудились. Может, хотели дорогу узнать. Но они уже уезжают, наверно, сами разобрались.

— Фуу-у-у-у-у, — Курнатовский тяжело опустился на стул и вытянул ноги. Меньше всего ему хотелось светиться перед посторонними лицами. По всем документам он сейчас должен быть в Харькове. Жандармы на него злы, не простят — опять упекут в ссылку, найдут за что зацепиться. На этот раз пронесло. Впредь надо быть осторожнее. И вообще Михайловский проспект — не самое спокойное место в городе. Надо подумать о смене явки.

Переведя дух, Курнатовский выглянул в окно, долго смотрел, сузив глаза, на проезжающие экипажи, затем хмыкнул, мазнул внимательным взглядом по лицу молодого грузина, присвистнул:

— Да знаешь ли ты, кто к нам чуть не пожаловал на огонёк? Хотя, откуда тебе знать, деревня! Нет, явку надо будет менять непременно!..

— Ваше величество, вы просили чай, — доложил ротмистр, — прикажете подать?

Император кивнул, не спуская глаз с офицера и усиленно пытаясь вспомнить, где он его мог видеть… Вот он повернулся боком, посторонившись и пропуская в кабинет полового с самоваром. Откуда только он выкопал его в два часа ночи? Кого же он напоминает, этот бравый драгун? Традиционные кавалерийские усы, точеный нос, волевой подбородок, внимательные почти чёрные глаза, жёсткие чёрные волосы. Устал, но держится молодцом…

— Простите, ротмистр, как Вас зовут?

— Иван Ратиев, к Вашим услугам…

— А по батюшке, стало быть Дмитриевич, не так ли?

— Так точно, Ваше императорское величество, но откуда..

— Вольно, Иван Дмитриевич, не тянитесь, а ещё лучше — составьте мне компанию. Присаживайтесь. Я вижу, что вам тоже требуется подкрепиться, не так ли? Сегодня вы за мной весь день ухаживали, теперь моя очередь… Только давайте договоримся без чинов, чай не на приёме и не на плацу. А то я начну вас называть «товарищ князь»…

Ратиев удивленно поднял брови, а император в это время уже повернулся к самовару, аккуратно наливая кружки и улыбаясь себе в усы. Если бы Сталин смотрел фильм «17 мгновений весны», то, наверняка бы, вспомнил крылатую фразу «Никогда Штирлиц не был так близок к провалу». Однако, сидевший напротив человек того стоил. Это был тот самый знаменитый спаситель сокровищ Эрмитажа, которому титул «товарищ князь» присвоил сам Ленин.

1917. Октябрь. Петроград.

Редакторская колонка «Известий ЦИК и Петроградского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов» от 5 ноября 1917 года неприятно кольнула Сталина и показалась ему дикой и нелогичной:

Сталин бросил газету на стол и смачно выругался. Сергей Яковлевич Аллилуев — хозяин квартиры и отец будущей жены Сталина, удивлённо воздел брови и через плечо постояльца и соратника по революции заглянул в газету.

— Вах! Что случилось, генацвале? — шутливо произнес он, пародируя грузинский акцент.

— С какого это времени мы стали привечать золотопогонников, да ещё и князей, — кипел, как чайник, Сталин, нервно барабаня пальцами по обеденному столу. — Дичь какая-то — «Товарищ князь»!..

— А какая разница, какого цвета кошка, если она ловит мышей? — пожал плечами Аллилуев, — что ты взъелся на этого полковника? Если судить по газете, он просто выполнял свой долг… Хорошо выполнял… Или революции не нужны хорошие грамотные полицмейстеры и коменданты?

Сталин тогда ничего не ответил старому другу и революционеру. Он абсолютно искренне считал, что не нужны. Всё дворянское, а заодно и духовное, и купеческое сословия в те годы всеобщей революционной эйфории он абсолютно искренне воспринимал как балласт, от которого надо избавляться любыми возможными способами и, уж точно, никогда не назначать «вчерашних угнетателей» на ответственные должности в советские учреждения.

Особо ярко его недоброжелательность проявлялась в отношении так называемых военспецов. Сталин не считал нужным прятать своё презрение к царским офицерам, полагая недопустимым их присутствие в рабоче-крестьянской Красной Армии. Дотошные историки потом посчитают, что за пять послереволюционных лет Ленин положительно отозвался о военспецах пять раз, Троцкий — больше двадцати, а он — Сталин — ни одного.

Это была ошибка, осознавать которую он будет мучительно тяжело, больно и долго. Уже в конце тридцатых, став полновластным хозяином Кремля и познакомившись с бывшим полковником царского генерального штаба Шапошниковым, он с удивлением для себя открыл целый мир, осколком которого называл себя Борис Михайлович, причём, далеко не самым талантливым и не самым эрудированным…

Он потом, особенно в первые годы Великой Отечественной войны, тысячу раз вспомнит каждую фамилию каждого военачальника, которых не уберёг в предыдущие дикие и кровавые двадцать лет. Возвращение золотых погон и офицерского достоинства в 1943-м, кроме прочего, будет его личным «Простите» всем невинно сгоревшим во всепожирающем революционном пламени. Но даже из всей среды бескорыстных служак князь Иван Дмитриевич Ратиев выделялся особо.