В стране контрастов - Шелгунова Людмила Петровна - Страница 15

Завтра уезжаю в Ташкент.

^{Въезд Коли в Ташкент.}

Ну, милая тетя, приехал я и в столицу русского Туркестана. Город большой, очень большой. Говорят, что лица, которые видели Ташкент пятнадцать лет тому назад, теперь не узнали бы его. Дома в городе каменные, но все одноэтажные, так как высокие дома тотчас же пострадали бы от землетрясения. Крыши домов, по большей части, плоские, смазанные глиной и асфальтом. Вокруг домов идут веранды, а на улице перед ними посажены в два ряда тополи и, кроме того, при каждом доме устроен садик. За городом есть роща Мик-Урюк, из которой сделан увеселительный сад. Улицы все отлично вымощены. Я приехал в Ташкент поздно вечером и остановился в гостинице; хотя спать я очень хотел, но все-таки проснулся, лишь только солнышко поднялось из-за белоснежного хребта Ак-Тау. Улицы уже были выметены и, отворив войлочный ставень, я увидал как арбы и навьюченные животные тянулись к базару. Одевшись, я пошел посмотреть своих лошадей и, оседлав Ворона, поехал посмотреть магазины. Около подъездов толпятся полунагие сартенки, которых здесь называют тащишками, так как они предлагают тащить за вами ваши покупки или подержать вашу лошадь или сбегать куда надо. Дашь им две-три копейки, и они совершенно довольны. Вечером по многим садам Ташкента слышится музыка. День пролетел для меня совсем незаметно. Но зато на следующее утро случилось со мною событие, от которого я даже растерялся. С вчера я положил на ночной столик свои часы с цепочкой. Утром самовар принесла мне девушка, но только не русская, молоденькая и не особенно красивая. Я сел пить чай, а она стала оправлять постель.

— Тюря! — вдруг как-то странно проговорила она.

Я обернулся. Девушка смутилась, и смотрела то на меня, то на столик.

— Что тебе? — спросил я.

— Это ваше? — проговорила она, указывая на часы.

— Часы-то? Конечно, мои.

— А серьга?

У меня на цепочке была приделана бирюзовая серьга, которую мне подарила девочка из сакли, где был кальян и старик.

Я стал внимательно смотреть на девушку и увидал, что ноздря у нее проткнута.

— Да неужели это ты, Тилля?

— Да, я, Тилля, и вот ваш перстенек.

На шее на шнурке, у нее висело маленькое медное колечко с зеленым камнем. Тилля хорошо говорила по-русски, и я был для нее барином, едва уговорившим ее присесть за чайный стол. Она рассказала мне, как ее увезли киргизы или узбеки и как до четырнадцати лет она была в страшном рабстве в Бухаре, а из Бухары убежала и попала в Ташкент.

— А не знаешь ли ты, Тилля, где был ваш домик? — спросил я.

— Его там теперь нет. Он стоял на Бухарской дороге. Уж значит хотелось мне видеть мой домик, если я решилась бежать одна, — отвечала она.

— Вот ты помнишь, где стоял твой домик, а я так не помню, откуда я.

Я рассказал ей, зачем еду.

— А по казармам вы ходили? — живо спросила она.

— По казармам? Зачем?

— Да, наверное, солдаты вам расскажут, что они слышали о маленьком сарте, которого взял доктор.

А ведь она права! Мне надо было ходить во все казармы. Через неделю я выезжаю в Верный, а весною начну опять свои поиски.

Как бы мне хотелось, тетя, чтобы вы взяли к себе Тиллю! Она так ходила бы за вами!

Камыши. — Лужа. — Киргизы. — Кибитка. — Оспа. — Жажда. — Мертвый город. — Спасение.

До озера Балхаш я доехал скоро, нисколько не утомив своего семейства. От Илийска я пустился по берегу Или, и иногда за незначительную плату садился на барку, ставил своих коней и спускался по реке. Озеро Балхаш совсем не похоже на Иссык-Куль. Это громадная-громадная лужа, с одной стороны которой горы начинаются отлогими уступами, а другим боком она теряется в песчаной пустыне. По берегу, идущему к пескам, тянутся болота и целый лес камышей, достигающих двух-трех саженей вышины. В этих камышах гнездятся всевозможные птицы и звери. Добравшись до озера, я поехал влево, т. е. по пологому берегу, и, остановившись переночевать в рыбацкой хижине, всю ночь не мог сомкнут глаз. Тут такая масса комаров, мошек и саранчи, что вы, тетя, и представить себе не можете.

— Да, как вы тут живете? — сказал я казаку-рыбаку, у которого остановился.

— И, батюшка, — отвечал он, — ко всему привыкнуть можно. Чем больше этого добра, тем больше будет нам рыбы. Ведь и ей надо чем-нибудь питаться.

А рыбы в Балхаше, действительно, много. Здесь мне испекли рыбу, которая мне понравилась еще более того сазана, что готовила мне монголка на Иссык-Куле.

Мне бы очень хотелось наглядно объяснить вам, тетя, ту местность, которую я только что проехал. Представьте себе песчаную площадку перед нашими окнами после страшного ливня. Сначала вся она сплошь покрыта водой. Так сначала северный Туркестан был покрыт водой, но вот взошло солнце — и площадка перед нашим домом начала высыхать, и из общей массы воды стали образовываться отдельные лужи; эти лужи и есть озера или моря, оставшиеся в Туркестане, но солнце продолжает палить, и моря эти все высыхают и высыхают, раздробляясь на озера, после которых остаются уже одни болота, а после болот — солончаки. А солнце все жжет и жжет и до того просушивает бывшее дно морское, что оно не родит ровно ничего. Кругом этих озер пустыня, страшная пустыня, по которой езда опаснее всякого путешествия по морям.

^{Долина реки Или.}

Киргизы называют Балхаш «Пестрым морем», может быть, вследствие того, что поверхность его покрыта островами, очень оживляющими его. Меня острова эти только огорчали, потому что они помогут обмелению озера. Все несчастие Туркестана заключается в его сухости.

Прожил я два дня у рыбаков и пустился в путь. Но в путь я пустился совсем не Голодною степью, как предполагал, а спустился на юг к реке Чу и вдоль ее добрался до форта Перовского. Летом население форта Перовского все выходит, и только зимою кочевники собираются вместе. Надо полагать, что в Туркестане живет не менее 3.000.000 киргизов. Между озерами Балхаш и Арала кочуют собственно киргизы-кайсаки.

Язык киргизов принадлежит к чисто-тюркскому корню с примесью слов монгольских, персидских и арабских. Религию они исповедывают магометанскую, а говорить любят по-русски. Образ жизни киргизов может служить живой картиной патриархальных времен. Киргизы, как пастухи, живут своими стадами и для своих стад, за которыми они следуют с своими подвижными домами с одного места на другое. Живет киргиз в кибитке или юрте, круглой палатке, состоящей из деревянных решеток, покрытых войлоками, и имеющей вверху над самою серединою большое круглое отверстие, по произволу открываемое и закрываемое. Через это отверстие проходит свет и выходит дым, когда разводят в кибитке огонь. Вышина юрт бывает от 4–6 аршин, и от 8-15 аршин в диаметре. Решетчатые стены кибиток привязываются волосяными веревками к вбитым в землю кольям; двери бывают деревянные, резные, с разными украшениями и вставленными в них разноцветными косточками, а иногда вместо дверей развешивается простой войлок. Внутренние бока кибиток прикрываются на лето занавесами, сплетенными из соломы и разноцветных ниток. Во время сильных жаров, когда нижние войлоки поднимают, плетенки эти защищают от солнца. Кибитки простых киргизов делаются из серых войлоков, а кибитки знатных и богатых из белых. У киргизских султанов же кибитки бывают из красного сукна на шелковой подкладке. Но зато есть, и такие бедные киргизы, которые покрывают свои кибитки рогожами, дерном или камышом.