Великий охотник Микас Пупкус - Петкявичюс Витаутас - Страница 26

• Предыдущая
• 26/30
• Следующая

— Он больше похож на затертую тряпку, чем на царя зверей.

— Великолепно! — воскликнул Гасбер. — А теперь на всякий случай обрежьте ему когти и вырвите последний зуб.

Его приказание было выполнено в точности.

— А теперь приказываю заковать его в железные цепи.

Было сделано и это.

— Нет, — решил наконец начальник охоты, — я все равно не могу спуститься на землю: кто при жизни свирепый, того и после смерти бояться нужно.

— Оляля, Гасби, ты можешь временно поселиться в пещере и дожидаться, пока побелеют кости твоего противника.

— Правильный совет, Мики. Так я и сделаю.

— Как знаешь, только учти: глупости трон ни к чему, она может царствовать и без него.

— Конечно, конечно, — со всем соглашался Гасбер. А граждане Нейлонии, сидя перед телевизорами, так громко смеялись над ним, что земля не выдержала и раскололась пополам.

Точно говорю, вот в этом самом месте…

В конце концов меня снова потянуло путешествовать. Перед глазами проплывали невиданные-неслыханные страны, мерещились костры на ночных полянах, шум лесов и рощ, зеленые холмы моей родины…

Посоветовавшись с местными инженерами, я решил, что для путешествий не найти ничего лучше бочки. Свою я оставил в музее новейшей техники в гостеприимном Перлоне, а вместо нее благодарные нейлонцы соорудили мне новую, из удивительного материала, который горит — не сгорает, мокнет — не промокает, мерзнет — не замерзает, а короче говоря, из пластмассы. Внизу у бочки приделали колесики, сверху — полозья, по одному боку — парус, мачту и руль, по другому — винт с длинными лопастями, как у пропеллера. Одним словом, оборудовали такой расчудесный охотничий возок, какого еще нигде и ни у кого не бывало. В нем я мог смело пускаться в любое путешествие — хоть по воде, хоть по земле, хоть по воздуху, хоть по снегу и даже по асфальту.

Но это еще не все! Видели бы вы мою бочку внутри!

Двойная дверца задраивается плотно-наплотно, запирается на два засова, оконце из небьющегося бронированного стекла, электрокамин из нержавеющей стали и крохотная полупроводниковая электростанция, складной столик-самобранка, невесомые кастрюли, столовый прибор из сорока съедобных деталей, подъемные диваны и множество других всевозможных удобств, с которыми путешествовать — сплошное удовольствие.

Перлонцы толпами валили поглазеть на чудо-бочку. Наконец прибыл с прощальным визитом сам президент.

— Понравилась ли вам работа моих лучших умельцев? — спросил он.

— Великолепно! — воскликнул я.

— Ну, тогда — счастливого пути, — пожелал президент и прямо-таки завалил меня подарками — всевозможными необходимыми для путешествия мелочами, среди них вручил мне говорящую спичечную коробку, сделанную на манер беспроволочного телефона.

— Стоит набрать мой номер, и я в любой момент откликнусь. Ну, будь здоров, чужеземец. И напоследок открой, на милость, что ты со своим псом такое сотворил, что ни один наш аппарат не смог его исследовать?

— Ничего я с ним не делал. Очень рад, что в вашем адском царстве болтов-винтов, мигающих ламп и воющих моторов живая, хоть и плюгавенькая собачка еще может сохранить свою тайну. И этой тайны я не выдам даже под страхом смерти…

— Ну, раз так, ничего не попишешь, вопрос снимаю, — развел руками президент. — Попутного ветра! А Гасбер, — хихикнул он, — до сих пор лечится от перепуга. Хорошо ты его проучил. Спасибо!

Запряг я своего скакуна и пустился в путь. Через три дня на четвертой улиточной скорости домчался до запертых на тысячи замков границ Нейлонии, пролетел над ними, с огромным наслаждением набрал полную грудь настоящего, некондиционированного воздуха и запел во весь голос:

Ффу-ух, до чего ж я ослаб, пока дышал нейлонским разноцветным дымом, слушал металлический лязг машин и глотал пластмассовые булочки! До чего ослаб, дальше некуда: едва выбрался на чистый воздух, как ноги подкосились, под коленками задрожало, голова закружилась… Хорош из меня будет охотник!

Но чем дальше уносил меня мой конь от Нейлонии, тем легче становилось дышать, тем зорче видел глаз, острее слышало ухо. И все вокруг казалось милым и приятным. Даже нахальная ворона, пролетавшая мимо, и та выглядела симпатично. Не удержался я, заговорил с ней:

— Сорока-ворона, где твои детки?

А когда услышал чириканье какой-то пичуги, даже прослезился, но приятели мои и ухом не ведут.

— Ах вы толстокожие, тугоухие! Да с этаким пением орган, и тот не может сравниться, — в сердцах накинулся я на Чюпкуса с Лупкусом и на радостях отсалютовал пичуге шляпой.

А к вечеру защелкал, залился соловей, на его голос откликнулся журчанием прозрачный лесной ручей, стройные сосны и коренастые дубы эхом отозвались на звонкие трели, а легкий ветер унес эту музыку далеко-далеко, сколько хватало глаз. Сидел я, братцы мои, и пошевелиться боялся. Чувствовал, как легко дышит грудь, как возвращаются ко мне прежние силы. Вот тут-то я и понял, почему мои земляки, попав на чужбину, не выдерживают тамошней жизни, заболевают страшной, смертельной болезнью — тоской по родине.

— Разрази меня гром, если я когда-нибудь позволю злым людям уничтожить этакое чудо! — хлопнул я шапкой оземь и обнял Чюпкуса.

После такой клятвы будто гора у меня с души свалилась. Ехать стало весело и приятно. Чем дальше мы уносились от Нейлонии, тем чаще попадались по пути густые перелески и рощи, светлые прозрачные озера и речки, в придорожных кустах серыми комочками мелькали зайчишки, легкой тенью скользили косули, а порой широким махом проносились лоси, гордо подняв тяжелые ветвистые рога. В чаще озерной осоки крякали утки, гоготали гуси, на мягких болотных кочках квакали-заливались лягушки, мекали бекасы, пестрели цветы на лугах…

"Как в раю! Никогда людишкам нейлонским на фабриках лучше не сделать", — зарассуждался я и, верно, выпустил руль из рук: Лупкус остановился и потянулся к зеленой травке, — в диковину ему свежий корм.

— Н-но, коняга, нет на тебя волка!..

Пошел Лупкус ходко. Так мы и плелись нога за ногу, разминались, красотой любовались, птичьими трелями наслаждались.

Вдруг из гущи клевера ка-ак рявкнет дергач:

Никогда ничего подобного не слышал Лупкус, оторопел от испуга, потом вскинулся на дыбы и запрыгал по-воробьиному вспять. А я, как на грех, от неожиданности выпустил вожжи, то есть руль. Мотает меня во все стороны, а ухватиться не за что: бочка-то круглая, пластмасса скользкая. Ну, думаю, не добраться мне теперь до дому, хорошо, если цел останусь… Но на счастье позади нас другой коростель ка-ак задыркает, Лупкус и остановился. Ушами прядает, прислушивается. А с боков — третий, четвертый… Совсем бы у коня голова кругом пошла, да я улучил момент, подскочил к Лупкусу, погладил его по взмыленной шее и стал успокаивать:

— Да, брат, это тебе не урчание нейлонских машин. Будь коростель с тебя ростом, свободно перекричал бы самую мощную корабельную сирену, — говорю, а сам невзначай за повод дерг! — и мы тронулись дальше.

Через неделю очутились в глухом, непроходимом лесу. Шли, шли, пробирались-продирались и наконец добрались до поляны, на которой стоял небольшой охотничий домик. Жили в нем пятеро мрачных неразговорчивых мужчин, занимавшихся отловом зверей и птиц для всевозможных зоологических садов и живых уголков.

Признаюсь откровенно, мне такое ремесло не по душе. Я сам недавно испытал все прелести неволи и еле-еле вырвался. Но что я мог поделать? Один против пятерых вооруженных, к тому же в чужой стране! И кроме того, когда долго путешествуешь, каждый встречный человек, да еще охотник — вроде лучший приятель. Поэтому мы с Чюпкусом охотно присели к костру и выложили все наши запасы.

• Предыдущая
• 26/30
• Следующая