Железный старик и Екатерина (СИ) - Шапко Владимир Макарович - Страница 52

     Екатерина Ивановна снова зашмыгала, комкая мокрый платок.

     Дмитриев не знал, что сказать. Невольно посматривал на фотографии на стене. Словно искал ответ там, среди них. Но фотографии казались разрозненными, случайными, виделись размыто. Никого, кроме Ромы в центре, не узнавал.

<p>

 </p>

     Несколько дней Городскова ходила сама не своя. И на работе, и дома думала об одном: что будет, если действительно разведутся. Что будет с ней, с Дмитриевым, с Ромкой. В том, что мама с дочкой разом отгородят его от отца и уж тем более от неё – бабки, не сомневалась.

     Набирала несколько раз Валерия, но всё время – абонент не доступен. Да что он там – похищен, спрятан, что ли?

     Набрала Ромку. Спросила, почему не позвонил, не сказал, как доехали. Между делом спросила об отце.

     – А он в командировке, ба. То ли в Сыктывкаре, то ли в Салехарде. Он мне позвонил. Но я не понял. Мам, где папа? Скажи поточней. Бабушка спрашивает… В Салехарде, ба. Точно. Скоро приедет.

     Так. Понятно. Валерка отправлен Ириной обратно на Север. На родину. Только город она попутала. Надо бы сказать – «в Сургуте». Было бы точней. Теперь наверняка будут оба скрывать от мальчишки всё до последнего.

     Через неделю северянин позвонил сам. В восемь вечера.

     – Ты где сейчас? – сразу спросила мать, даже не поздоровавшись.

     – Как где! – деланно удивился сын. – Дома. Где же мне ещё быть? Играем с Ромой в шахматы. Хочешь с ним поговорить?

     Городскова задохнулась на миг и начала кричать:

     – Да что же ты делаешь со мной, придурок ты этакий! Ты зачем уходил из дома, зачем? Зачем меня на уши поставил?! Ответь!

     Валерий словно прикрывал разрывающуюся трубку от сына. Мол, зачем так кричать?

     – Да говори же!

     – Ну я просто пожил немного у Зельдовича. Подумал. Решил вернуться. Ты не расстраивайся, мама, теперь всё в порядке.

     Городскова не находила слов. Захлопнула мобильник.

     Обидно было до слёз. Хотелось долбить далёкого сына в затылок: смурняк! подкаблучник! молчи! не вякай никогда! молчи, раз такой уродился! во век свой молчи! ради сына молчи! полудурок ты этакий!

     Далёкий Валерий Алексеевич Городсков отстранил от уха трубку с короткими гудками. На душе стало нехорошо. Точно эхом долетели последние несказанные матерью слова. Не воспринимал понуканий сына-шахматиста, который требовал ответного хода.

     – Ну па-ап, сколько можно пустую трубку держать. Ходи!

     – Тебе привет от бабушки, – глянул на вошедшею в комнату жену Городсков, воткнув трубку в гнездо.

     – Зачем звонил с домашнего? Дороже стократно, – раскладывала всё для ужина жена: – Что она сказала?..

     К удивлению, муж смотрел в глаза её спокойно и даже смело. Как будто знал о ней всё. Или напротив – как будто пришёл и только что с ней познакомился. Совершенно не зная, что ждёт его впереди. Блядь она или ангел.

     Ирина суетливо начала переставлять всё на столе. Ожглась об электрочайник, который только что принесла и поставила на подставку. Сунула мизинец в губы. Как леденец. Потом схватилась им и большим пальцем за мочку.

     – Чего смотришь? Руки иди мой.

<p>

<a name="TOC_id20250712" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>

<a name="TOC_id20250713"></a>3

     Зураб Георгиевич Каладзе, сорокалетний, крепко сбитый грузин, ждал неподалёку от здания «Новослободской», когда появится и пройдет к входу Ирина Городскова. Чтобы с удовлетворением скользнуть за ней следом.

     Как всякий уважающий себя кавказский мужчина, Зураб Георгиевич имел усы. Богатые усы. Которые при виде проходящей мимо женщины можно просто дёрнуть. Как чубук. Или, если женщина уж очень хороша, вот, как эта: в летней шляпе, в белых брюках – провести под усом ногтем мизинца. Как острейшей бритвой. И вдобавок сыграть глазным оркестром многообещающий марш.

     Ирина нахмурилась. Зураб не видел её. Зураб пялился на даму в белых брюках, которая тоже шла к входу. На её смачные бёдра. Каких у тонконогой Ирины никогда не было.

     Глядя в сторону, Ирина прошла мимо любимого.

     В летящем вагоне покачивались в разных концах его. Она сидела рядом со стариком, сложившим руки на костыле, он висел на штанге и смотрел в пролетающую прохладную черноту. На бёдра сидящей под носом дамы в белых брюках – не обращал внимания. Никакого. Демонстративно.

     В подъезд вошли по отдельности. Сначала Зураб Георгиевич, через минуту – Ирина.

     На четвёртом этаже Зураб долго ковырялся в чужом замке. Как домушник, после отсидки потерявший квалификацию. Тихо ругался. Квартира была Афиногенова. Товарища. Который три дня назад улетел в Америку. Чёрт бы его побрал! Не мог перед отъездом починить замок!

     Ирина поламывала руки, смотрела на стеклянные акульи глаза, торчащие из дверей соседей.

     Открыл, наконец, домушник дверь. Мотнул головой: давай, по-быстрому.

     Вошли, закрылись.

     В квартире пованивало затхлым, холостяцким. Ирина в этой квартире была в первый раз. До этого были другие квартиры. Тоже друзей Зураба.