Железный старик и Екатерина (СИ) - Шапко Владимир Макарович - Страница 51

     – В чём?! Мама!

     – Ну это тебе лучше знать – в чём.

     Когда рыбаки вернулись с рыбой в корзинке, две женщины, отвернувшись друг от дружки, молча быстро собирались. Толкали Ромкины вещи в сумки. Рома еле успел подхватить свой брошенный рюкзак. Спасти от такого варварства.

     – Извините, Сергей Петрович, – сказала Городскова. – Нам пора. Поезд. Рома, одевайся.

     Дмитриев знал, что поезд поздно вечером, время – море, но пошёл в огород нарвать овощей матери и сыну в дорогу. Помидоров, огурцов, лука, укропа.

     В пустом дачном автобусе, в город ехали точно переругавшись. Молодые со стариками. Дмитриев и Екатерина сидели впереди, с сумками на коленях, плечом к плечу. Ирина, как птенца, прижимала к себе сына позади них. Чересчур упитанный птенец ничего не мог понять, стремился освободиться от крыла мамы-птицы, но та прижимала его ещё сильней.

     – Ну мама! Честное слово! Сиди нормально!

<p>

 </p>

     Всегдашний Ромин рюкзак, понятное дело, был набит до неба, поэтому с новой подаренной раритетной книгой от Дмитриева Рома полез в вагон, удерживая её под мышкой. В тамбуре развернулся с рюкзаком и книгой. По направлению к Дмитриеву внизу у вагона:

     – По прибытии сразу сообщу. До встречи в январе, Сергей Петрович! – Снова повернул себя. Теперь на 180. И ушел с рюкзаком и книгой в вагон.

     Дмитриев, борясь с собой, зло отворачивал лицо, задавливал слёзы.

     Что-то пробурчав свекрови, полезла следом за мальчишкой мать, хватаясь худыми руками за поручни. Без пышной стружки Дмитриев по-прежнему не узнавал её змеиной выглаженной головы. Торопливо подавал наверх два небольших чемодана на колёсиках. Женщина пятилась, удёргивала чемоданы в вагон. Дмитриев хотел помочь, «взлететь», но Городскова остановила:

     – Уже отправление, Сергей Петрович. Сама управится.

     Полезла тучная проводница в обтягивающей юбке. И встала тумбой с флажком, свёрнутым в трубку.

     Поезд тронулся и сразу как-то быстро пошёл.

     Торопились за ним, махали Роме. Сначала его голове, положенной на руки.. Потом его руке, машущей из вагона.

     В автобусе старик смотрел на летящую улицу. Как зверь чувствовал, что мальчишка больше не приедет. Что-то произошло в Москве. А вот что?

     Забывшись, повернулся прямо к Городсковой, к её лицу:

     – Может, я что-то сделал не так, Екатерина Ивановна? Отчего такое поспешное бегство с моей дачи?

     Будто взятая на нож, Городскова заперла дыхании, фальшиво рассмеялась:

     – Ну что вы, Сергей Петрович! Просто Ромке нужно в школу. Да и обратные билеты Ирина взяла на сегодня. Чего же тянуть? Долгие проводы – лишние слёзы. – Сама уже отворачивалась от Дмитриева, готовая плакать.

     Но старик так просто отстать не мог. Он должен выяснить всё до конца. Ссылаясь на поздний час, набился проводить женщину до дома. А там она вынуждена была пригласить его на чай. Не отвертишься теперь! Шалишь!

     Поднялись. Открыли дверь. Вошли. Пока старик сидел, как моль слеп от включенного света в большой комнате, Екатерина на кухне быстро готовила чай. Лихорадочно соображала, что можно сказать Дмитриеву и как.

     Однако увидев его напряженные глаза, обращённые к ней – сразу наморщилась, некрасиво заплакала. С чайником, с плетёнкой в руках ушла обратно в кухню.

     Дмитриев бросился к ней, уже сидящей на табуретке, трогал её голову, затылок в завитках волос, неумело утешал:

     – Екатерина Ивановна. Не надо. Успокойтесь. Что случилось? Расскажите лучше всё. (Мол, вам станет легче.)

     Как убитую, больную, увёл обратно в комнату и усадил на стул.

     Екатерина Ивановна рассказала о перепалке со снохой. Пока рыбаки удили рыбу. Со слов Лисы Патрикеевны, её увидел в ресторане сотрудник Валерия Зельдович. («На корпоративе, мама! Всего лишь на корпоративе!») Увидел и сразу позвонил Валерию. Обманутому мужу. Мол, приезжай и убедись сам. Какие номера тут твоя жена откалывает. Валерка, конечно, никуда не поехал. Переночевал, «на хладной постели, грызя подушку», а утром ушёл из дома, оставив якобы записку, мол, ухожу, прощай, будь счастлива! (Всё это слова плутовки, её версия, которую она вдалбливала свекрови, пока рыбаки махали удилищами.) Ушёл к тому же Зельдовичу. Товарищу по работе. К провокатору, мама. Живущему с матерью. Такому же недотёпе, как Валерка. Теперь – два сапога пара. И мама-еврейка в придачу. Веселое теперь у них время пошло, мама!

     Городскова недоумевала:

     – …Я одного не могу понять, Сергей Петрович: она так любит сына и так себя ведёт. Так обращается с Валеркой. Ведь он отец Ромки, её муж! Сергей Петрович!

     – Может быть, это всё неправда. Эта измена. Может, действительно, был просто корпоратив, – предполагал, ещё надеялся на что-то Дмитриев. Добавил даже уместную сентенцию: – Люди видят то, что хотят видеть, а не то, что перед ними на самом деле. А, Екатерина Ивановна?

     Платком Екатерина Ивановна вытерла глаза:

     – Нет. Всё правда. И дело тут не в Зельдовиче. Он-то как раз порядочный человек. Мог даже ошибиться. Но я сама всё поняла, когда приезжала за Ромкой. Своими глазами увидела «её ночёвки у мамы». Тогда она это проделывала втихаря. сдерживая себя. А уж без Ромки, видимо, пустилась во все тяжкие. Мне стыдно, Сергей Петрович, но сын мой дурак, олух. Впрочем, тоже знал. И, видимо, знал давно. Только делал вид, что не знает. Однажды вечером, когда она была «у мамы», я увидела его глаза. Глаза загнанного зверька. Загнанного в угол. Который… который только сжался весь, и умрёт, если до него дотронется чья-нибудь рука! Сергей Петрович!