Самый счастливый день - Алексин Анатолий Георгиевич - Страница 4

— Мы вот и стараемся, чтоб не зависела!

Папа очень старается. Это я знаю.

Сейчас я думал о маленьком сгусточке крови, из-за которого все случилось.

— Папа, скажи, пожалуйста… ты мог это предвидеть?

— Врач должен предвидеть все, — сердито ответил он.

И все-таки я снова задал вопрос:

— А сделать так, чтобы этого не случилось… ты мог?

— Я был обязан!

Я понял вдруг, что папа злится не на меня, а на себя самого. Этого я не мог допустить!

— Ты был обязан? Или ты мог? Скажи мне, пожалуйста…

— Ты никогда не станешь врачом, — сказал папа.

— Почему?

— Потому что все время думаешь обо мне. То есть, и о себе! Вместо того, чтобы… Да ладно! — Папа махнул рукой.

— Должен же о тебе кто-то думать, раз ты сам о себе никогда не подумаешь, — повторил я фразу, которую не раз слышал от мамы.

Мы вошли во двор. И тут выяснилось, что папа не знает номера квартиры. Он помнил только про кинотеатр, а про номер забыл.

Полный седой мужчина поливал кусты и траву. По тому, как он держал в руках шланг, я сразу понял, что он не дворник, а поливает двор по собственному желанию. Мужчина заметил, что мы оглядываемся по сторонам.

— Вам кого?

— Где тут квартира Егорова? — спросил папа.

— A-а, сына ведете на исправление? — почему-то обрадовался мужчина. — У нас в доме, как только парень споткнется, так его к Ивану Павловичу ведут. Имеет он к ним подход! А теперь, значит, из других домов потянулись… Он в первом подъезде живет. На втором этаже… Квартиру не помню! Но сейчас он в больнице. — Мужчина вздохнул. Вода из шланга лилась на один и тот же куст. — Без него вон ребята стол поломали… Стойку делали. Акробаты! Мы до его возвращения чинить не будем. Пусть они ему в глаза поглядят! При нем бы не поломали. Ни за что! Уважа-ают… О цветах и кустах они, будь здоров, как заботятся. А почему? Иван Павлович посадил. И яблоня эта — его. Он в первом подъезде живет… А в какой квартире-то? — обратился он к женщине, которая тащила мимо нас сумки.

— Вы про кого?

— Про Егорова.

Женщина сразу опустила сумки на землю. Грустно так опустила, тяжело.

— Он в том подъезде живет! Седьмая квартира. Скорей бы уж возвращался! У меня сын к математике неспособный. Так он Ивана Павловича полюбил, а потому уж (из-за него!) — математику. Четверки стал приносить. Я отсюда никуда не уеду. Пока сын не вырастет! Давайте я вас провожу. Мать его дома, наверно…

Мне было страшно, что папа скажет: «Ивана Павловича уже нет…» Но папа молчал. Наверно, он хотел хоть немного продлить жизнь Егорова для этих людей.

Мы пошли за соседкой. Я тащил одну ее сумку, а папа другую. Она все рассказывала:

— Тут из школы приятели приходили к сыну. Очень без Ивана Павловича соскучились. Я ведь тоже в школе училась. Помню… Когда у нас урок отменяли, мы от радости не знали, куда деваться! А эти тоскуют. В больницу к нему собрались идти. Я здесь, на первом этаже… А вы поднимайтесь выше. Он там живет!

Не глядя, она ткнула пальцем в кнопку звонка. Дверь ей открыла соседка — ужасно какая-то недовольная и озабоченная.

— Что же вы ключи с собой не берете? От дел отрываете…

— Тут вот люди квартиру Ивана Павловича ищут, — зачем-то сообщила женщина с сумками.

Соседка заулыбалась, словно ей было стыдно перед людьми, которые ищут его квартиру.

— Иван Павлович над нами живет. Прямо над нами!

Мы стали подниматься… Медленно, будто считали ступени или были после какой-нибудь тяжелой болезни.

«Живет… Живет… Живет!.. — стучало у меня в ушах. — Живет…»

Мне кажется, человека можно считать взрослым тогда, когда его вместо утренников начинают приглашать на вечера.

Однажды папа пригласил меня на праздничный вечер в больницу. То есть, к себе на работу… Я согласился — и сразу почувствовал себя как-то уверенней и взрослее.

Прощаясь и внимательно оглядывая нас напоследок, мама и бабушка очень просили меня не говорить в больнице никаких глупостей и все время помнить о том, что я уже в шестом классе. Но если бы даже я и хотел об этом забыть, мне бы в тот вечер не удалось, потому что каждый из папиных сослуживцев обязательно говорил:

— Ну, а в каком же мы классе?

— В шестом, — отвечал я.

— Не может быть! — Потом каждый обязательно обращался к папе и восклицал: — У вас уже такой большой сын? Трудно поверить… Хотя очень на вас похож. Очень!

Маме тоже всегда говорили, что я на нее похож. Поэтому я никак не мог составить о своей внешности какого-либо определенного мнения.

Мама была красивая, а о папе бабушка как-то сказала:

— Красавцем его, конечно, трудно назвать…

— И не называй, если тебе трудно! — ответил я. — Пожалуйста… Но его все равно любят!

— Я с этим не спорю, — сказала бабушка. — Что ты разволновался?! Внешность для мужчин вообще не имеет большого значения.

«Действительно, не имеет», — думал я, видя, как все женщины, которые были в зале, по очереди подходили к папе и, стараясь сделать ему приятное, говорили, что я на него очень похож.

На меня в тот вечер тоже все обращали внимание. И не только потому, что я пришел с папой…

Учительница литературы часто просит, чтобы все мы, ее ученики, были по возможности «яркими индивидуальностями». В том зале, украшенном плакатами и цветами, мне первый раз в жизни удалось быть таким, каким хотела меня видеть наша учительница: ни одного шестиклассника, кроме меня, в зале не было. И поэтому я чувствовал себя вполне яркой индивидуальностью.

Наконец все расселись… Я услышал свою фамилию и чуть было не вскочил, как на уроке. Но оказалось, что это папу избрали в президиум.

— Правильно! — сказала старушка, которая сидела рядом со мной. Лицо у нее было сердитое, глаза придирчивые. От таких людей особенно приятно бывает услышать какой-нибудь комплимент.

Другие, услышав нашу с папой фамилию, вслух ничего не высказали, но громко захлопали. И я понял, что они со старушкой вполне согласны.

«Как жаль, что мама и бабушка не видят всего этого! — думал я. — Конечно, я расскажу им… Но, во-первых, папа обязательно будет мешать, И даже если я буду что-то преуменьшать, он скажет, что я сильно преувеличиваю. А во-вторых, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Это давно известно!»

Я первый раз в жизни слушал доклад! Он был коротким…

— Молодец! — с мрачным видом сказала старушка, сидевшая рядом. И кивнула в сторону трибуны, которую покидал докладчик. — Быстро управился.

А я бы мог слушать еще!

— Сейчас мы поговорим о лучших людях нашей больницы! — сказал председатель.

Все в зале притихли и слегка напряглись. Я тоже заволновался. Не за себя, конечно… За папу.

— Мы пригласили сюда наших бывших больных, — продолжал председатель. — Пусть они скажут…

Я пристально огляделся, но не смог отличить бывших больных от просто здоровых.

— А кто тут… болел? — тихо спросил я у сердитой старушки.

— Ты что, не поймешь?

— Не пойму.

— То-то и оно! — сказала она. Помолчала… А потом губы ее немного разжались: так она, наверное, улыбалась.

К трибуне зашагал огромный мужчина. Мне показалось, что здоровее его в зале не было ни одного человека.