Лесная ведунья. Книга 1 (СИ) - Звездная Елена - Страница 27

«Ведьма!»

«Дочь ведьмы!»

«Смотрите, ведьма идет!»

Я слышала это с детства, с самого раннего детства, но однажды селяне перешли черту.

«Смотрите, опять эта ведьма до колодца идет! А бей ее! Бей ведьму!»

До меня и первый камень не долетел. Не знаю, как это вышло, до сих пор не знаю. Я навроде только голову руками прикрыла, но что-то случилось, и от скрещенных в попытке защититься рук, ударила в толпу волна силы. Да такой силы, что снесла подростков, организовавших травлю, и взрослых, что стояли в отдалении наслаждаясь моим унижением, и даже парочку домов сила тоже снесла.

И осталась я, со слезами застывшими в глазах, а повсюду прочь бежал народ, дети кричали, страх поселился, и тучи, страшные тучи, внезапно превратившие ясный день, в серую муть.

Потом прибежал отец, тряс меня, ухватив за плечи, и все орал «Ты что наделала, Веся?! Ведьма, что ты сделала?!». А я не ведала что ответить. Только больно было, от того, что и папа меня ведьмой назвал, ох как же больно от этого было. И спросить мне хотелось только одно: «За что?». За что так со мной? За что так с матерью моей?

— Весь, но прирожденных ведь много, — вдруг сказал архимаг. — Да почти каждая вторая, у тебя не должно быть силы, практически вообще никакой.

Ее и не было, до того самого дня. Ее не было…

— Знаешь, охранябушка, если тебя ведьмой с детства кличут, ведьмой и станешь, — едва слышно ответила ему.

А мама ведьмой не была. Это я потом, когда у Славастены в обучении была, уже точно выяснила, к отцу приехала и под нос ему сунула выписку из учетной книги. Мама ведьмой не была! А вот я ею стала. В тот самый день и стала, о чем было указано во второй выписке — всплески силы всегда фиксировались ведьмами, так что все было наглядно и других доказательств не требовалось.

Отец выписку прочел, на меня посмотрел, пошатнулся. Мачеха кинулась, воды принести, а отец… он только и смог, что сказать «Прости меня». Не простила.

За себя может и просила бы, а вот за маму — нет!

Молча вышла из дому, силой отшвырнув от себя брата, что кинулся на меня с вилами, да сестру с топором. На дворе постояла, ловя отовсюду перепуганные взгляды соседей. О, да, теперь они боялись, я больше не была маленькой беззащитной девочкой, которую можно было безнаказанно обижать. Теперь я была ведьмой, в дорогой одежде, приехавшей на дорогой карете запряженной двумя вороными жеребцами, и с кольцом на пальце. Огромный, черный бриллиант в обрамлении капелек прозрачно-белого бриллианта — признак моего статуса. И одно это кольцо стоило больше, чем вся эта деревенька, некогда затравившая мою мать только за то, что приехавший свататься к дочери старосты купец, с первого взгляда влюбился в нее, сиротинку с окраины, безотцовщину.

Безотцовщина…

Дед охотником не был, но когда в лютую зиму в деревню пришел медведь-шатун, он бросился защищать… эту деревеньку и этих людей. И ни один охотник из избы не вышел, чтобы помочь ему! Медведь-то огромный был, испугались мужики, никто на подмогу не пришел. Дед победил, да только подрал его медведь, сильно подрал… до весны дедушка не выжил. Вот так и стала моя мама в десять лет безотцовщиной. С бабушкой они не жили — выживали. Без мужика в деревне не проживешь, а бабушка в другой раз замуж не пошла, не смогла она, не захотела. Вот так и вышло, что мама к семнадцати была не сосватана — приданного то нет, а то что милая, да пригожая, это еще не повод венчальный венок предложить. И все же нашелся один парубок, из тех что охотничьими дружинами в лес на заготовку шкур уходил, да по весне возвращался. И вроде сладилось у них, да только тут мой отче пожаловал. Он влюбился сразу, но и мама полюбила всем сердцем. И чего только не натерпелась, от своей любви. Избу их с бабушкой поджигали, да не раз, в спину порой летели камни, а купец, что клялся жениться, со свадьбой вдруг затягивать начал. Купец, что с него взять? Когда первый порыв чувств прошел, он вспомнил о том, что брак с дочерью старосты, это выгодно — купец был заезжий, у старосты можно было поставить перевалочный пункт, да и возить товары в обход пограничников, без уплаты пошлины, а с мамы моей что было взять? Ничего. Да вот тут проблема образовалась — я уже под сердцем у матери жила.

То, что случилось дальше, узнать мне было очень тяжело, но я узнала. Одна из «подруженек» матушки, прибежала на святки, попросила погадать ей на жениха. Обычная забава — воск свечи вылить в блюдце с водой, да по воску застывшему, по кляксе этой непонятной, пытаться судьбу прочесть. И ничего колдовского в забаве такой нет, нет и ничего опасного, но только мама воск в чашу вылила, набежали деревенские да храмовники. Маму обвинили в колдовстве.

Меня то спасло, что роды начались преждевременные. Так я осталась на руках у бабушки, а мама умерла в храмовой тюрьме. До вынесения приговора она не дожила, так что спалили на костре лишь ее окровавленное родами платье.

И во время этих событий, мой отец находился в деревне.

Я была совсем маленькая, когда умерла бабушка. Помню только, что было мне тепло и хорошо, а потом вдруг стало холодно и голодно и жить я начала в другом доме. Отец забрал. Плохо он ко мне не относился, прохладнее чем к своим детям от мачехи, но не плохо. Плохо относилась мачеха, мои кровные брат с сестрой, да селяне.

«Ведьма, дочь ведьмы»…

Я хорошо помню тот день, когда вышла из дома своего отца и стояла на дороге, глядя в небо. А деревенские знали, точно знали, что прокляну я их сейчас. И не ошиблись ведь.

«Сколько мать моя слез пролила, столько и вам не видать солнца ясного!»

Я сказала это громко, чтобы все слышали, а ответом мне был грохот небесный.

Когда я уезжала, в деревеньке Горичи шел дождь.

И спустя неделю — там все еще шел дождь.

И спустя месяц…

И спустя год!

Жалобы на меня до самого короля дошли, от него приказ к Славастене «Угомони ученицу». Но прозвучало уже проклятие, как снять его я не ведала, ведьмы подступились было, да только в результате вмешательства, дождь лишь сильнее пошел.

Нет больше деревеньки Горичи, болото одно осталось.

Кто мог — уехал, кто не мог — ушел. Отец бросил свою жену, как только понял, что склады теперь держать в Горечах не получится, но и он от кары не ушел — в родной стране его ждал неприятный сюрприз, брат его младший все к рукам прибрал, и отец остался ни с чем. Знаю я это потому, что купец не постеснялся ко мне приехать и о помощи просить, мол «Прокляни брата моего беспутного, я же тебе не чужой, ты же дочь моя». Ну раз дочь, я и проклянула… отца, естественно. На неудачу.

А в Горичах все так же часто идет дождь, но каждое утро солнце светит на три могилки за селом, и цветут на них цветы круглый год в любую погоду.

«Весь, у нас вторжение, — сообщил вдруг леший».

«Ведьмак? — мгновенно насторожилась я.»

«Вроде он, — с сомнением ответил друг верный, — но не ведьмак теперь, а ромашак. Не взыщи, хозяйка, другого слова не подберу».

Поговорить значит ведьмак хочет, да только я сейчас совершенно не в том состоянии.

«Чащу позови, пусть ему лекцию прочтет еще раз. Она знает какую. А мне бы поспать, лешенька».

И я заснула, покойно и привольно, как может спать только лесная ведунья, без снов, без кошмаров, без воспоминаний.

***

Утром проснулась поздно и удивилась тому, что свет мне в глаза не бил, и вообще полумрак повсюду. Села, огляделась, улыбнулась. Охранябушка за ночь раздобыл где-то ткань черную, и занавесил все стены несуществующие, так чтобы свет не мешал мне.

Встала, потянулась, вышла из избы и заулыбалась уже всему — солнцу, утру, лесу, лешему который держал бревно, коту Ученому, который давал советы, Мудрому ворону, который давал указания, и даже охранябушке, который бревно это пилил. А у костра русалки лысые обед готовят, из лесу медведь с кузовком грибов идет, и чаща моя зловреднючая, лежит на солнышке, ногой в листочках покачивает, и морда у нее ну такая довольная, что ни словом сказать, ни песней передать.