Зеркало для героев - Гелприн Майк - Страница 44

Оксана вдруг поняла, что жадно затягивается второй сигаретой. Что смуглый юноша ей что-то говорит и она смеется. И тут же испугалась — ведь такого быть не может, чтобы она кому-то понравилась, ведь Богдан потому и особенный-единственный, что может ее любить — такую неловкую, некрасивую, странную, не как другие.

— Пойдемте посидим в кафе, — говорил Максим, трогал ее руку теплой смуглой рукой, и Оксана вздрагивала.

— Не отвечай, прошу, побудь полчасика только со мной, — говорил Максим, и Оксана сбрасывала звонок, не взглянув на экран.

— У тебя есть ключ от мебельного салона? — говорил Макс, задыхаясь от поцелуев, прижимая Оксану к дереву так, что теперь она всегда будет краснеть, пробегая мимо этого тополя.

На секунду Оксана будто отрезвела — вспомнила, что такие, как она, не бросаются очертя голову в объятия красивых незнакомцев. Что красивым незнакомцам они нафиг не сдались. Что Богдан прямо сейчас ждет ее, злится, ходит по квартире, голодный, без курочки, набирает номер (она отключила телефон). Что пару раз ей по морде прилетало и за меньшее, а теперь-то сомнений не было — она была виновата, виновата, сама виновата.

Оксана открыла заднюю дверь магазина, сняла с сигнализации (шесть-восемь-двадцать два в квадрате). Макс ее снова поцеловал — жадно, настойчиво, горячо, так что у нее в глазах потемнело… потемнело…

— Что со мною? — жалобно спросила она, сползая по стене. Макс смотрел на нее безо всякого удивления или страсти, прищурившись, будто оценивая объем предстоящей работы.

— Все будет хорошо, девочка, — сказал он и придержал ее затылок, чтобы не стукнул о пол.

Далее Максим проделал следующие вещи:

— достал из кармана салфетку, тщательно вытер губы и сплюнул в нее;

— запер изнутри дверь магазина, осмотрелся в поисках камер, не нашел ни одной, удовлетворенно кивнул;

— поднял обмякшую Оксану — без видимого усилия, хотя она была его на полголовы выше, донес до ближайшей кровати (псевдоитальянское барокко, двуспальная, цвет — орех);

— достал из рюкзака аптечку и два маленьких обруча, собранных из темных прямоугольных пластинок, соединенных мерцающими проводами;

— вколол Оксане в плечо два кубика прозрачного раствора из шприца (она застонала, не открывая глаз), надел на ее голову один из обручей и некоторое время сидел, наблюдая за экраном своего телефона, по которому шли разноцветные волны и полоски;

— выключил свет в подсобке;

— лег рядом с Оксаной, надел второй обруч себе на голову, поморщился и закапал в каждый глаз по три капли из маленького белого пузырька, что, очевидно, было очень неприятно, так как следующие несколько минут он тихо, но сочно матерился на шести известных ему языках;

— взял в правую руку нож (на первый взгляд большой и грозный, настоящий пиратский кинжал, но если присмотреться — пластиковый маскарадный артефакт, с которого во многих местах уже облезала краска), а в левую — руку Оксаны;

— замер без движения, как неживой.

Было очень тихо, звуки с улицы почти не попадали в темный магазин, силуэты мебели чуть посвечивались фонарем недалеко от витрины, под потолком изредка мигала красным пожарная сигнализация. Пахло свежим деревом, полировкой, лавандовым освежителем воздуха. Максим закрыл ноющие глаза.

Мани плывет в глубину.

Он совсем голый, а в правой руке зажат нож — теперь не игрушечный, а острый и грозный, металл тускло блестит.

Зачем тебе нож, Мани?

На ногах Мани страшные шрамы — правое бедро будто собрано из порванных кусков, на левой голени — следы зубов. Что водится в этой воде?

Неосторожные ловцы не доживают до ста погружений. Мани не забывает оглядываться — он осторожен. Молодец, Мани!

Мани помнит Алексу и как она хрипела, сжимая порванное акулой горло. Мани помнит Стаса и что от него осталось — на тонком плане, в прозрачной воде, и в палате для коматозников в больнице Утрехта. Мани помнит всех неосторожных.

Невдалеке мелькает быстрая тень, Мани перехватывает нож.

Пора завязывать, — думает Мани. Я тоже так думаю. Мешок наверху, в лодке, полон жемчуга, самого дорогого в мире — пси-жемчуга. Который, конечно, вовсе не жемчуг, но нас с детства учат такой визуализации. Так проще учить, когда она у всех одинаковая.

Есть ловцы, которые продают каждый улов. Опустошили жемчужницу — продали пригоршню, полгода отдыхай, радуйся, пей-гуляй. Мани не таков. Он собирает на новую жизнь. Ему не нужны маленькие кусочки роскоши тут и там. Ему нужна целая жизнь на новом уровне. Умный Мани!

Глупый Мани! Задумался всего на полмгновения, а вокруг уже собралось облако медуз. Нож бесполезен — их сотни, они пульсируют ядовитым желтым, оранжевым, зеленым светом. Человеческая психика стремится к постоянству. Люди не любят меняться. Людям дороги их колеи, протоптанные, наезженные, заросшие. Пси-жемчуг растет, как настоящий жемчуг — нужно, чтобы в психику попала песчинка, заноза, червячок. Душа не терпит в себе чуждых элементов — как моллюск, она начинает изолировать их слоями перламутра. Психическая энергия кристаллизуется. Страдание обволакивается страданием, прячется за страданием, укрепляется ежедневной энергией, которую психика тратит на его вытеснение.

Песчинки попадают случайно, всем, из них не вырастают крупные жемчужины. У вас есть песчинки? Наверняка! Обмазали страданием, заполировали и забыли. Мани тоже забыл. Песок проходит сквозь пальцы, утекает в будущее, сыплется из прошлого. Нет толку в песке.

Занозы тоже случайны, но они большие, о них не забыть, над ними психика годами бьется, в кровь обдирается, роскошные попадаются дикие жемчужины. Но их пойди найди, как разберешь-то, у кого там чего болтается на дне души, в тьме над бездной, где дух носится над водой, под водой, сквозь воду?

А вот червячок — дело другое. Подсадил его многообещающему человеку, подождал несколько лет, и ныряй в него, собирай пси-жемчужины горстями, только мешок подставляй!

Мани помнит девочку Оксану — тоненькую, очкастую, пятнадцатилетнюю, еще безгрудую совсем. Мани помнит, как ему ее было жалко. Максим помнит. Я помню. Но Стас был старшим ловцом, он так велел. Козел он, Стас. Поделом ему коматозный голландский подгузник на всю оставшуюся жизнь. Червячок для Оксаны был стандартный, «яничтожествоменянельзя-любить», внедрение раннее, ожидаемая урожайность через десять лет — не менее сорока риммеров.

Цена на пси-жемчуг не падала уже пять лет, а в последний год даже и подросла, до полутора тысяч баксов за риммер. Правда дикий, не подсаженный пси-жемчуг дороже ценился, ну так он и реже встречается. И растет стихийно, не все носители выживают.

Не то что подсаженный — все по графикам, все предсказуемо, все жемчужницы буксуют, но живут. После снятия урожая, когда червячков вместе с кристаллизованной пси-энергией ловцы изымают, многие умудряются себе сажать на их место занозы, без выработки душевного перламутра им уже никак, привыкли к процессу.

… потому что ты алкоголик, ничтожество, никакой силы воли…

… потому что ты жрешь и жрешь, неудачница…

… потому что ты плохо пишешь, лучше чужие хорошие книжки читай, чем свое говно по страницам размазывать…

… потому что у тебя маленький…

… потому что никто никогда не полюбит тебя…

Мани может держать дыхание почти сорок минут. На тонком плане. Если во плоти в бассейне — то минуты три, не больше. Медуз все больше, они приближаются вплотную, вот Мани уже задел рукой пульсирующее розовое щупальце. Руку пронзает болью, словно от пальца до плеча у него — больной зуб. Медузы — защитные механизмы Оксаниной психики. Мани боится медуз, с ними нельзя драться.

Мани дрался с акулой, у которой было четыре человеческих глаза, а вдоль хребта — длинные загнутые шипы.

Мани сражался с чудовищным спрутом-кровопийцем, присоски которого оставляли на коже дымящиеся язвы.

Мани видел рыбу-удильщика размером с диван, под брюхом у нее был прирощен разбухший от воды полумертвый младенец, который страшно кричал, открывая беззубый черный рот.