Государево дело (СИ) - Оченков Иван Валерьевич - Страница 41

– Тю, ещё и царапается, – изумился тот и потребовал: – Уймись, ведьма!

Увы, униматься вдова паши не пожелала, после чего воздух со свистом рассек клинок атаманской сабли и женщина, обливаясь кровью, опустилась на пол рядом с мужем.

Остальные обитательницы гарема проявили полную покорность судьбе и не оказали ни малейшего сопротивления, позволив снять с себя украшения. Две из них были молодыми привлекательными женщинами вполне славянской наружности, а третья черноволосой девочкой лет по виду тринадцати. Ещё с ними была старуха служанка.

– Это же откуда такие девицы-красавицы? – с улыбкой поинтересовался вездесущий Мишка Татаринов.

– С Полтавы, – робко ответила одна из них, бросив на молодого пригожего казака острый взгляд.

– Ишь ты, а зовут тебя как?

– Оксаной.

– А подружек?

– Это Ядвига, она полька, а младшая Фатима – черкешенка.

– А вон та? – спросил Родилов, показав на зарубленную им женщину.

– Это Махфируз-хатун, – скривилась Оксана. – Старшая жена паши нашего. Ох и вредная была, стерва. Чуть что не по её, сразу драться. В черном теле держала, жизни совсем не давала, чтобы ей трясца![67]

– А за что она вас так? – спросил почувствовавший жалость Панин.

– За то, что веру их поганую принимать не хотели! – с готовностью ответила женщина.

– Врет! – обернувшись к полковнику, шепнул Татаринов. – Рубль за сто, обасурманились давно в неволе.

– Что с ними будет? – обратился к атаману Федор.

– Известно что, – пожал плечами Епифан. – Христианкам волю дадим, а прочих в ясырь.[68]

– А Фатиму?

– И её.

– Послушай, атаман, – повинуясь какому-то внезапному чувству, попросил Панин. – Отдай мне девчонку?

– Что, приглянулась? – усмехнулся Родилов. – Я бы с радостью, но нельзя. Она – добыча! Хочешь, выкупи, но только если станичники супротив не будут. Если откажут, не обессудь, тут уж и я ничего не поделаю!

– Бачка атаман, – прервал Епифана неизвестно откуда взявшийся черкес в лохматой папахе, в котором Федор тут же признал лазутчика. – Ты говорил, что я смогу забрать одну пленную.

– Было такое, – согласился тот.

– Я хочу её! – твердо заявил Махмуд и указал на юную соотечественницу.

– Слово дадено, что пуля стреляна. Раз договорились – забирай девку!

Тот довольно кивнул и, обернувшись к девочке, что-то сказал ей на своем гортанном языке, но та неожиданно воспротивилась. Вскочив со своего места, она мертвенно побледнела и принялась выкрикивать ему в лицо короткие отрывистые фразы, от которых лазутчик помрачнел, будто туча перед бурей. Тем не менее, он схватил свою добычу и, не обращая внимания на протесты, завернул в бурку, после чего перекинул через плечо и направился к выходу.

Панин хотел было преградить ему дорогу, но Татаринов буквально повис на нем, не давая совершить оплошность.

– Не надо, полковник, – прошипел он Федору на ухо. – Ни атаман, ни казаки не позволят. Договорено, что отдадим ему девчонку, стало быть, так тому и быть!

Утром на следующий день после штурма Панин проснулся с больной головой. Вчера его как начального человека пригласили к атаману на пир, где он гулял со всей старшиной Донского войска. Как оказалось, слухи о повальной трезвости мусульман и впрямь оказались сильно преувеличенными. В подвалах покойного паши хранился изрядный запас недурного вина, кое– что нашлось и у прочих обитателей. Был даже самый настоящий кабак, находившийся, однако, за городскими стенами в предместье. Пойло в нем, правда, подавалось преотвратное, но оно досталось на долю рядовых казаков, а для Родилова и его гостей подали самое лучшее из трофеев. Впрочем, даже самое хорошее вино в больших дозах вызывает похмелье, так что неудивительно, что стольника слегка мутило.

– Здорово ночевал, полковник! – поприветствовал его заявившийся спозаранку Татаринов, бодрый будто и не пил вчера вовсе.

– Слава Богу, – хмуро ответил ему Федор.

– Болеешь? – ухмыльнулся казак. – А я тебе чудесного снадобья принес!

С этими словами он налил в стоящий на столе кубок вина из принесенной баклаги и с усмешкой протянул Панину. Тот, не чинясь, принял угощение и одним махом опрокинул в себя содержимое. Сразу стало немного легче.

– Спаси Христос! – поблагодарил он Мишку и пытливо взглянул на него. – Зачем пожаловал?

– Так атаманы круг собирают, решать что дальше делать будем.

– Что тут решать? – не понял полковник. – Надобно крепость укреплять, не то, неровен час, налетят крымчаки, да отобьют назад.

– Да где там, – расплылся в улыбке Татаринов. – Лазутчики донесли, что Калга ещё неделю назад переправился через Днепр и повел свои чамбулы к Дунаю. Видать на подмогу к султану пошел.

– Нешто в Крыму ратных людей не осталось?

– Сколько-нито есть, да речь не об том. Нехристи ведь ещё не знают, что мы Азов взяли. Стало быть, надо их берега обшарпать, пока они в неведенье!

– В набег отправитесь что ли?

– Ну так на царское жалованье разве проживешь? Его ведь, если на всех казаков разделить то выйдет пороху по жменьке, свинца по пульке, сукна по латке, да сухарей по шапке. Хочешь, не хочешь, надо за зипунами идти.

– Того что в Азове захватили не хватит ли?

– А вот кому хватит, те пусть остаются, да стены с воротами чинят!

– Ладно, пошли на круг, послушаем, что говорят, – махнул рукой Панин и стал одеваться.

Накинув кафтан и шапку, он перепоясался наборным поясом, приладил к нему саблю и пистолет. Колчан и налучье, а также оставшуюся от отца полубайдану[69] одевать не стал. Не на бой же собрался.

– Господин, – с поклоном вошел в комнату денщик. – Не изволишь ли горячего похлебать?

– Позже, – отмахнулся Федор. – Лучше добычу уложите в мешки, да смотрите, чтобы все цело было!

Слуга в ответ ещё раз поклонился и пошел исполнять приказ. И то сказать, добра на долю полковника досталось не мало. Было и оружие доброе, и посуда драгоценная и тончайших шелков почти целый постав. Сам Панин его, конечно, не собирал. За него старались денщик с двумя холопами, да и драгуны про командира не забыли. Вон пол комнаты завалены. Будет что домой привезти, жену порадовать, дочек побаловать. Родню, опять же, забывать не след. Сестры женины тканям заморским куда как рады будут!

Пока вспоминал про родственниц, ненароком вспомнилась вчерашняя девчонка – Фатима. Уж больно глаза у неё красивые, так и запали в душу, проклятущие. Зачем он просил у атамана невольницу, Федор и сам не смог бы себе объяснить. В свой терем такую добычу не привезешь, Ефросинья за сие враз космы проредит или глаза выцарапает. За ней не заржавеет! А потешиться и бросить эдакую красоту рука не поднимется. Может и к лучшему, что её тому черкесу отдали?

– Что зажурился? – весело спросил нахмурившегося стольника неунывающий Мишка.

– Да так, – неопределенно махнул рукой Панин. – Слушай, а ты по-черкесски понимаешь?

– Немного, а что?

– Да все думаю, что та девчонка Махмуду кричала?

– Какая?

– Ну, та, в дому паши.

– Вон ты про что, – понимающе ухмыльнулся казак. – Да много чего. Я не все понял, но вроде как, что живой ему не дастся, потому как он – убийца. И если её приневолят, так она лучше утопится. Вот!

– И вы её отдали? – ахнул Федор.

– А чего? – не понял вопроса Татаринов. – Девки они завсегда кручинятся, когда замуж или ещё что.

– Ничего, – снова посмурнел стольник. – Христианок-то, хоть взаправду отпустите?

– Да как тебе сказать, – беспечно отозвался Мишка. – Коли похотят домой вернуться, то никто их приневоливать не будет. Однако же добраться до родных мест отсюда не просто будет. Так что, скорее всего, женки за наших казаков замуж выйдут.

– Вам же вроде нельзя?

– Ага, нельзя, – охотно согласился парень. – Казаку жена – помеха!