Государево дело (СИ) - Оченков Иван Валерьевич - Страница 33

Вообще-то, подрабатывать переводчиком мне не по чину. Но князь Буйносов с одной стороны уже успел послужить рядом со мной, так что о простоте царских нравов знает не понаслышке, да к тому же побывал в Европе и порядки тамошние ведает. С другой, а кого позвать? Кликнуть грамотного дьяка, конечно, можно, только ведь через полчаса обо всём рассказанном весь Кремль знать будет, а ещё через полдня и вся Москва. А оно мне надо?

– По твоему повелению, великий государь, – неторопливо начал Семён, тщательно подбирая слова, – отправились мы со стольником Дмитрием Погожиным в Мангазею на воеводство. Было с нами сто пятьдесят человек стрельцов и почти двести казаков, набранных из охочих людей в сибирских и уральских городках. Шли долго, а уж каково тяжко, того и описать Вашим Царским Величествам не смею, дабы не утруждать перечислениями горестей. Места те пустынные и на многие сотни верст живого человека не встречалось на пути, однако же проводники не подвели и с Божьей помощью добрались мы до тамошнего острога.

– Что есть острог? – быстро переспросила внимательно слушавшая доклад Катарина.

– В данном случае, небольшая крепость с гарнизоном из казаков, – пояснил я. – Они контролируют территорию вокруг крепости и собирают дань среди окрестных племен.

– Я понимаю, – кивнула в ответ царица. – А откуда они берут припасы для своего существования?

– Чего? – переспросил насторожено прислушивавшийся к нашему разговору Буйносов.

– Да вот, – ухмыльнулся я. – Государыня в неизбывной своей милости интересуется, как вы там с голоду не передохли?

– Известно как, – пожал плечами стольник. – На первый год с собой брали, сколько можно, но все больше охотой да рыбалкой. Благо места вокруг на дичь страсть какие богатые. Уж на что в наших вотчинах охота знатная, а супротив сибирской дичи все равно, что и нет её вовсе!

Глухари да куропатки сами в силки лезут. Рыбы в реках – руками черпать можно! Ягоды опять же немеряно. Не такой как у нас, но все равно много. Так что, хоть хлебушко в тех краях и не родит, но прожить, ежели с умом, можно!

– А каковы местные жители? – продолжила расспросы царица.

– Дык разный народишко-то встречается. Есть совсем дикие люди, в лесу живут, пням молятся. Промышляют охотой да рыбалкой. Иные пасут оленей в тундре и с того сыты. Ничего так люди, не злые, токмо живут уж больно грязно. Старожилы сказывают, что если по дурости на месте их стойбища лагерем встать, вшей с блохами можно и не вывести. Придется всю рухлядь сжигать и в новую переодеваться. Так сие или нет, не ведаю, но люди говорят.

– Какой они веры?

– Язычники, матушка.

– Отчего же вы не привели их к истинной вере?

– Так не велено же! – изумился Семён.

– Кем? – округлила глаза шведка.

– Мною, Ваше Величество, – одними уголками губ улыбнулся я. – А равно и всеми моими предшественниками на московском троне. Тамошних аборигенов запрещено приводить в христианство силой.

– Но почему?

– Потому что Сибирь большая, и если местных притеснять паче меры, то они разбегутся, и ищи их потом по тайге.

– Но свет Истины…

– Исключительно добром, лаской и убеждением. Как это и завещал нам Спаситель.

– Хм, – задумалась Катарина, – по-видимому, вашим миссионерам не так просто нести слово Божие.

– Ничего, они справляются.

– Чего? – снова переспросил Буйносов.

– Да вот, государыня дивится, что ясачных не велено утеснять.

– Оно так, – вздохнул князь. – Только…

– А вот с этого момента поподробнее, – подобрался я.

– Да чего там, государь, – досадливо махнул рукой Семён. – Казаки наши – воры! Чуть отвернешься, такого наворотить могут, что никакая епитимия не покроет. Грабят, а тех, кто грабить не дает, убивают, девок сильничают. Если где поселение себе устроят, то враз всех инородцев кто под руку попадет похолопят, а чтобы не разбегались берут аманатов[48], с каждого дыма по голове.

– А вы – мои воеводы, что же?

– Если воевода нравом крут, то и казаков в руках держит. Не дает такие непотребства творить. А вот если слабину даст, то и сам таким стать может.

– Понятно. Но ты ведь не за тем из Сибири сбежал, чтобы мне про обиды аборигенов рассказать? Хотя и это любопытно.

– Нет, государь, – покачал головой стольник и вытащил из-за пазухи сверток. Осторожно развернув холстину, он разложил её содержимое на столе.

– Ох, ты же мать твою через…, – с чувством выразился я, увидев, что привез мне мой бывший рында.

Через пару секунд в мою голову вернулась способность соображать, напомнившая, что рядом находится урожденная шведская принцесса и мать моих детей, так что слова надо всё-таки подбирать более тщательно. Но Катарина если и догадалась о смысле этого выражения, то нисколько не подала вида, во все глаза рассматривая разложенные перед нами самоцветы.

Да, на грубой холстине лежали самые настоящие драгоценные камни всевозможных форм и расцветок. Ещё не обработанные, но уже способные вызвать восхищение своим видом.

– Что это? – ошеломленно спросила царица.

– Точно не скажу, моя госпожа, но вот этот зеленый – определенно изумруд. А вот это, кажется, топаз или как-то так. Я, к сожалению, не слишком хорошо разбираюсь в драгоценностях.

– Но неужели всё это добыто в наших землях?

– А вот это мы сейчас и выясним. Рассказывай дальше Семён, мы тебя слушаем.

Князь Буйносов вздохнул и принялся живописать о своих приключениях. Мы внимательно слушали, лишь иногда задавая уточняющие вопросы, и чем дальше продолжался рассказ, тем больше хмурились наши с Катариной лица.

Спрятанная от посторонних глаз за полярным кругом Мангазея не даром звалась «золотокипящей». Именно здесь сосредотачивалась торговля пушниной, драгоценным рыбьим зубом[49] и многими другими богатствами Сибири. И что самое главное, отсюда был выход в море через Обскую губу. Так что торговать туда заглядывали не только русские купцы, но так же и английские и голландские негоцианты. И в этом была проблема, поскольку без флота контролировать этот путь было нельзя, а вот флота у нас и не было. Тем не менее, до начала Смуты московское правительство худо-бедно обеспечивало порядок в здешних краях.

Стоявшие по сибирским острогам стрелецкие и казачьи гарнизоны служили, какой-никакой гарантией хотя бы видимости законности и правопорядка на этих отдаленных территориях царства. Однако в 1608 году Мангазейский воевода Давыд Жеребцов увел почти всех ратных людей, совершив беспрецедентный переход из Туруханского края в Европейскую Россию и присоединившись к прославленному воеводе князю Михаилу Скопину-Шуйскому, значительно усилил его войска. Во всяком случае, одно из первых поражений хорошо знакомому мне Лисовскому нанес как раз Жеребцов.

Оборотной стороной этих событий стало наступление полной анархии в Сибири. Оставшись без присмотра, каждый «пан атаман» решил, что он теперь самый большой бугор на ровном месте и в связи с этим может теперь делать всё, что захочет его левая пятка. Так что, когда законное правительство, сиречь – я, стал наводить порядок, привыкшим к своей безнаказанности полевым командирам это совершенно не понравилось.

В принципе, ничего нового я не узнал, во всех прочих городках и острогах Сибири происходило то же самое, но по мере прибытия моих воевод с воинскими контингентами порядок постепенно устанавливался. Другое дело, что людей и средств у меня было крайне недостаточно, а потому процесс этот был совсем не быстрым. Но в данном случае, дело осложнялось тем, что в Мангазее были сосредоточены слишком большие деньги.

Поначалу дела у Погожева и Буйносова шли достаточно успешно. По крайней мере, видимость порядка была обеспечена, все необходимые сборы стали собираться, наиболее одиозных атаманов и их шайки разбили, а прочих привели к покорности. Но чем больше молодой стольник вникал в суть происходящего, тем больше подозрений у него возникало.