Кровь и Серебро (СИ) - Плотникова Александра - Страница 2

Отец мой, Лейф де Крейдемаар, скончался еще до эпидемии — был подран волколаками. Сестру Эрику с мужем я отослал из города подальше, как только начали замечать первых черных крыс. Мать уезжать отказалась наотрез, заявив, что от могил предков она ни ногой. Странная привычка цепляться за старые кости, но переспорить ее я не смог. Сейчас думаю — может, стоило маман поперек седла перекинуть, да отвезти вслед за сестрой?..

Меня чума не брала. Никак. Ни недомоганий, ни оспин — ничего. Мать радовалась, святоши пустили слушок про сговор с нежитью. Дескать, почему еще я хожу такой чистенький и бодрый? А мне ничего не оставалось, кроме как заставлять народ хоть что-то делать, а не выть перед свечками, и самому подавать пример, собирать и сжигать трупы. Я всерьез подозревал, что злобные, черные, неестественно громадные крысы — дело рук святош или магов, которым выгодно держать народ в страхе и повиновении, но прямых доказательств у меня не было. А обвинить огульно — значит, нажить еще большего врага в лице Храма. Мне на их анафему плевать, но жить я пока еще хочу.

Страшные были дни. Вонь от горящих трупов ветер разносил на многие мили, ею пропиталось все: одежда, вещи, стены домов, даже пища отдавала запахом зараженного паленого мяса. Чем дальше, тем больше люди утрачивали веру. Особенно, когда стали помирать святоши, и никакие молитвы их не спасали. Их драгоценное божество молчало. Я же…

Мне кланялись в лицо, а за глаза нарастал шепот. Что я чернокнижник, демон, злой дух, вампир, да кто угодно. Потому что ничего мне не делается. Потому что я проклял святош за мать. Потому что, в конце концов, я не хожу на молебны в местную церковь и жертв боженьке не оставляю.

Я не стал дожидаться попыток расправы. Едва болезнь стала отступать, я покинул родной город в надежде найти если не помощь, то хотя бы подтверждение своим опасениям у Круга Девяти или того, что от него осталось после резни на Южном Озере. Интересно, у кого хватило дури или наглости, или того и другого вырезать и орден, и магов?

Спустя два месяца я почти у цели — Колонны уже видны на горизонте, тонкие, темные и какие-то угрожающе-недружелюбные. Не нравится мне это место. Как и Зигсторкл, впрочем.

У деревни с языколомным названием не оказалось ни банального забора, ни частокола, ни даже защитных менгиров против нежити. Низкие и хмурые дома стояли как попало вокруг деревенского колодца. В пыли топтались куры, со дворов на меня взирали такие же неприветливые псы. Не гавкали. Какая-то женщина, по самые брови замотанная в серый платок, выглянула из окна, просверлила меня взглядом и захлопнула ставни. Мне недвусмысленно предложили убраться восвояси. Но я настолько устал и был голоден, что мнение селянки осталось мне глубоко безразлично. Над входом в самый большой дом красовалась кое-как намалеванная вывеска, изображавшая кружку пива — значит, сие местный трактир. Туда я и направился в надежде получить хоть какой-то ужин и ночлег. Желательно без клопов. Ну а на такую роскошь, как умывание, я и вовсе не надеялся.

Оставив лошадь возле крыльца, я толкнул скрипучую дверь и вошел. В лицо ударила вонь горящего масла вперемежку с потом, перегаром и запахом подгорелой колбасы. Зажмурившись и привыкнув к полумраку, я огляделся. Картина мне не понравилась.

В общем зале вопреки ожиданиям почти не было народу. Похоже, местные мужики предпочли сидеть по домам, а не коротать вечер за кружкой пива и разговорами о погоде и ценах на зерно и мясо. Лишь в дальнем темном углу за грубо сколоченным столом устроилась компания совершенно бандитского вида. Лысый хозяин в засаленной домотканой рубахе с отсутствующим видом протирал кружку. Убогие масляные лампы и фитили в плошках с жиром давали мало света, так что лиц я почти не мог разглядеть, хоть и не жаловался на зрение.

Вся честная компания молча пялилась на меня.

Я невзначай опустил ладонь на рукоять меча и обратился к трактирщику.

— Доброго вечера, уважаемый. Нет ли у тебя ночлега и ужина?

— Трактир закрыт, — зыркнул на меня хозяин, продолжая протирать несчастную кружку в одном и том же месте. — Ступай своей дорогой, чужеземец!

Так… Чем дальше, тем меньше мне все это нравится. Но затевать ссору — последнее дело.

— Даже кружки эля не найдется? Я ехал от самого Курхагена и могу хорошо заплатить.

— Тебе же сказали, проваливай! — буркнул из угла плечистый молодчик. — Не нужны нам тут блаародные!

— Не обессудь, но по нынешним временам ночью под кров может заявиться кто угодно, чужакам здесь не рады, — пробурчал трактирщик. — Откуда нам знать, может, ты злой дух али вампир…

— То есть, выгнать путника в ночь из одних только подозрений, чтобы его там действительно сожрали вампиры — это, по-вашему, хорошо? — начал закипать я.

— Да ты, никак, нарываешься, блаародненький? — прогудел еще один.

— А что тебя не устраивает в моем происхождении?

— Рожа твоя мне не нравится, вот что! Проваливай, пока я в тебе на одну дырку больше положенного не проколупал!

Рожа не нравится, как же… А вот хороший меч, доспех и одежда — очень даже. Еще и на коня глаз положат. Уже руки к оружию потянулись. А хозяин даже не пытается их урезонить…

Кажется, плохи мои дела. Неужели деревенские промышляют ловлей запоздалых путников, и этот лысый тип, который скоро в кружке дно сотрет, в доле? Вполне может статься, что награбленное они продают, а выручку делят. И местные не высовываются намеренно — дескать, ничего не видели, не знаем, не участвовали. Не похоже, чтобы тут часто появлялись представители хоть какой-то власти.

Ввязываться в свару прямо здесь или все же убраться? Если успеть прыгнуть в седло и дать коню шпор, можно спокойно уйти в поле. Туда они не полезут. Ну а если полезут…

Не первый раз прикончу наглую чернь.

Медленно отступая спиной, я нащупал ручку двери и толкнул ее, разворачиваясь и делая шаг к лошади…

Лоснящийся конский бок был последним, что я успел увидеть в этой жизни.

Стрела прилетела с какой-то крыши. Тяжелый арбалетный болт, пробивший мне горло.

«Вот суки!» — зло подумал я, оседая и с бульканьем заваливаясь на бок.

На крыльце раздались шаги.

— Кончай его, Рик!

Тяжелый меч головореза с хрустом и чваком вошел мне в спину, проламывая пластины бриганты и ребра.

И наступила ледяная тьма.

Рик выдернул меч и брезгливо пнул тушу. Кровь быстро заливала старые доски, просачивалась в щели, казавшись черной в поздних сумерках подступающей летней ночи.

— Этот, чёль? — спросил он у подельника, первым делом снимая с жертвы поясную сумку и кошель с деньгами.

— Вроде он. Зови заказчика.

— Эй, вы там! Крыльцо оттирать сами будете!

— Да заглохни, Грэм! До утра перетопчешься, там жена ототрет. Нам за этого красавчика нехилый куш обещан!

— Ага, а ты вспомни, кем! И что потом бывает с такими трупаками! И придет он нам потом головы откусывать.

— Заткнись и наяривай свою посудину дальше, раз жену не можешь!

— Че ты сказал?!

— Че слышал. Зови заказчика, Рик. Он просил сразу.

Бандит сплюнул и, тихо матерясь про себя, достал из засаленного кармана перстень с рубином. Потерев камень о куртку, он наклонился и обмакнул украшение в еще теплую кровь убитого. Самоцвет вспыхнул и запульсировал, а через минуту пространство перед трактиром разорвало сияние портала. Стабилизирующие глифы встали на свои места, в очерченном тонким контуром пробое показался просторный затененный зал с высокими потолками. Из портала на деревенскую площадь шагнул мужчина. Лицо и фигуру скрывал просторный плащ с капюшоном. Только глаза во мраке жутковато светились дымчатым серебром. Гость быстрым шагом двинулся к крыльцу. Кто-то из бандитов успел выскочить на улицу с фонарем, и теперь в сиротливо дрожащем свете серебряный блеск в глазах чужака угас. Они были темными, почти черными и цепко схватывали окружающее из-под низко надвинутого капюшона. Он остановился, придирчиво оглядел убитого, забрал перстень и кивнул.