Выстрел на поражение (СИ) - Снежная Александра - Страница 52

— Мама, оружие Боба можно снять с предохранителя только отпечатком пальца владельца. Я не могла погибнуть. Пистолет бы не выстрелил…

— Ты и тут его оправдываешь, — вновь заплакала мама. — Ты не понимаешь, что я чувствовала, представив на секунду, как голова и мозги моей маленькой девочки разлетаются от выстрела.

От ее слов у меня похолодело в груди. Наверное, я действительно не понимала, насколько это было страшно для нее. Это я разбираюсь в оружии лучше, чем в людях, а что о пистолете могла знать молоденькая девушка, наверное, и в руках-то его не державшая?

— Прости меня, мамочка, — гладя ладонями мамины волосы, повторяла я. — И Боба прости…

Влажные ресницы Амели вспорхнули вверх, словно намокшие крылья мотыльков, распахивая заполненные слезами глаза:

— Почему ты просишь прощения и за него?

Я не знала, как объяснить маме, что-только сейчас поняла слова Боба, когда-то сказанные мне о ней, как и то, что он всю жизнь любил только ее одну.

— Потому что он должен был рассказать тебе, а не мне, как сильно любил девушку с лицом и душой ангела. Он всегда говорил, что не имел права к тебе даже приближаться. Но ты была такой удивительной и красивой, что он забыл об осторожности, позволив себе мечтать о невозможном.

— Я тебя не понимаю… — мама замотала головой, пытаясь то ли вытряхнуть из нее мои слова, то ли привести в порядок свои мысли.

— Боб не стыдился тебя, а прятал. Он и меня скрывал от всех, потому что боялся. И все эти его женщины с духами и помадой были фикцией. Алиби. Прикрытием, за которым никто не мог обнаружить единственное уязвимое место Боба Брайана — тебя.

— Неправда, — некрасиво морща заплаканное лицо, просипела мама. — От кого ему было меня прятать? Его все любили. Гением считали. Боготворили.

— Мама, Боб создавал оружие, а не игрушки. И желающих заполучить лучшего оружейника человеческого кластера Вселенной в свои руки было более чем достаточно. У них только рычага воздействия на отца не было. Если бы кто-то узнал о тебе и обо мне, нас запросто могли выкрасть, чтобы заставить Боба на них работать. Я говорю это не для того, чтобы его оправдать, а для того, чтобы ты больше не считала его мерзавцем. Не знаю, будет ли тебе легче от понимания этого, но отец любил тебя. До конца своих дней любил.

Возможно, мне не стоило говорить это маме именно сейчас, потому что легче ей не стало. Она не переставая плакала, а я чувствовала себя такой виноватой перед ней, что хотелось реветь в унисон.

— Я тоже тебя люблю. Может, я не часто тебе об этом говорила, но я очень тебя люблю. А ты знаешь, что я тебе всегда завидовала? Ты такая невозможно красивая. Глаз отвести нельзя. Я никогда не понимала, почему я на тебя совершенно не похожа, почему я такая обыкновенная?

Мама перестала лить слезы, вдруг обняв мое лицо ладонями и начав лихорадочно целовать.

— Ты моя девочка. Моя. Как ты не видишь, у тебя же мои глаза. Цвет другой, но глаза мои. И подбородок мой, и нос мой, и губа нижняя. Вот, смотри, — мама подтащила меня к зеркалу, встав со мной рядом.

Ну, в общем-то, рядом с опухшей от слез Амели Ривз даже я дурнушкой не казалась. Хотя все равно считала, что ни капли на нее не похожа. А вот маме почему-то именно сейчас нужно было доказать мне обратное, и понимая, что это ей действительно необходимо, я молча терпела, когда она, причитая и называя меня своей красавицей, сначала, усадив на стул, распустила мои гладко зачесанные и собранные в хвост волосы, а потом, вывернув на стол содержимое своей сумки, принялась наносить на мое лицо макияж, утверждая, что если меня немного подрисовать, то я стану абсолютной ее копией.

— Кто тебе сказал, что ты некрасивая? Они просто слепые. И вообще ничего в красоте не понимают, — руки мамы порхали то над моими бровями, то над глазами или щеками, и она, не переставая нервно болтать без умолку, вымазывала на меня свою «штукатурку», заставляя лишь безысходно вздыхать. — Вот. Посмотри, — подняв с места, мама снова потащила меня к зеркалу, повторяя одно и тоже, как заведенная: — Ты моя. Моя девочка. Моя дочка.

Испытывали ли вы когда-нибудь желание, глядя на себя в зеркало, оглянуться назад? Именно это мне хотелось сделать, когда мама подвела меня к нему.

Из отражения на меня смотрела Амели Ривз, только молодая, темноволосая и какая-то жутко растерянная.

— Видишь, как мы с тобой похожи, — мама обняла меня за плечи, и у меня на секунду возникло такое чувство, что я схожу с ума.

Не думала, что если мне изменить форму бровей, накрасить глаза, оттенить контур носа, овал лица, и чуть увеличить с помощью карандаша и помады верхнюю губу, то сходство с Амели Ривз будет таким разительным.

— Моя… Моя девочка, — из глаз мамы снова потекли горькие слезы, ломая мое спокойствие, как хрупкий крекер. — Ничего от него нет. Все мое. Он не заслуживал такой умной и красивой дочки, как ты. Несправедливо. Твоим отцом должен был быть Илвар, а не он.

— Мам, не надо, пожалуйста. Не расстраивайся так. Что поделаешь, если у меня два отца. Я ведь люблю Илвара так же, как и Боба. И ничто в этом мире не изменит моих чувств к ним обоим.

— Несправедливо, — мама упрямо трясла головой, не желая принимать правду, причиняющую ей боль. — Это так несправедливо, что у Илвара не может быть своих детей. Он самый лучший на свете муж и отец: ласковый, добрый, заботливый… Я знаю, ты злилась на меня за то, что я запретила Бобу появляться с тобой на людях и требовала, чтобы никто не знал о вашем родстве, но я всегда считала, что так будет честно. Ты больше дочь Илвара, чем Боба. Ведь это Илвар забрал нас к себе, когда нам с тобой было некуда податься; это Илвар не спал ночами и носился с тобой, когда у тебя резались зубки или что-то болело; это Илвар отдал все сбережения, что у нас были, и заложил всю недвижимость, чтобы поднять тебя после ранения на ноги. Он и бизнес готов был продать, если бы понадобилось. Разве он не настоящий отец? Разве он не заслуживает твоей любви?

Если честно, я всегда считала, что это Илвар настоял на сохранении секретности относительно наших с Бобом встреч, а оказывается, он просто всю жизнь выгораживал маму.

— Настоящий. Заслуживает, — душившие меня слезы прорвали выдержку, как плотину, ломая мой взгляд на себя прошлую и нынешнюю.

Я чувствовала себя слепой эгоистичной дурой, зациклившейся на собственных обидах и проблемах, не замечающей за ними, какую боль причиняю любящим меня людям — единственным, кому я была небезразлична в этом мире. Мне вдруг стало страшно, что я могла никогда не узнать, на какие жертвы родители готовы были ради меня пойти. И ведь они никогда ничего не просили взамен, бескорыстно желая мне лишь простого человеческого счастья. Наверное, это наивысшая степень любви — быть счастливым просто потому, что счастлив тот, кто тебе бесконечно дорог.

— Прости меня. За все те годы, что портила тебе нервы и обижала. Прости за нелепые обвинения и жестокость, за то, что нечасто звоню и еще реже появляюсь. Прости мне мою невнимательность. Я так мало времени уделяла тебе и папе… — шептала я, целуя заплаканное мамино лицо. — Но ведь еще можно все исправить. Хочешь?

— Хочу, — мама подняла на меня свои пронзительно-синие глаза и энергично закивала. — Очень хочу.

— Ты ведь умеешь готовить мясо? — я задала глупый, дурацкий вопрос, но он был первым, что пришел в мою несчастную голову.

— Мясо? — удивленно переспросила мама. — Какое мясо?

— Не знаю. А какое Илвар любит? Стейк, например. Здоровенный.

— Умею, — недоуменно сообщила она и растерялась окончательно, когда я спросила ее:

— А меня научишь?

— Научу, — кажется, начиная понимать, куда я веду, стала улыбаться она. — Всему, что умею, научу. Хочешь, прямо сейчас пойдем?

Заклинивший затвор. Я, конечно, очень хотела, но… Но не сейчас. Если я в течение получаса не соберусь и не выйду из дома, Стэнфорд решит, что я его кинула.

— Я бы с удовольствием, но я сегодня договорилась кое с кем встретиться. И если не приду на встречу, то это будет выглядеть очень некрасиво.