Куколка (СИ) - Воробей Ирина Леонидовна - Страница 46

Из зала все актеры казались на одно лицо. Только костюмы указывали на ту или иную роль, что играет артист в спектакле, или на его причастность к массовке. Разумеется, солисты привлекали к себе внимание сразу. Татьяна смотрела на них и пыталась понять, заметит ли обычный зритель подвоха, если на исполнение главной партии поставить балерину из кордебалета. И пришла к выводу, что даже она, постигнув тонкости этого искусства за 8 лет академии, не всегда могла бы заметить такую подмену. Муравьева сейчас танцевала в кордебалете в 3 составе. Она была чуть выше всех остальных, поэтому приметнее. Но Татьяна узнала ее по характерному движению рук, которое она тысячи раз наблюдала на занятиях, хоть со стороны и казалось, что она двигается синхронно с остальными.

Спектакль прошел быстро. Татьяна отвлеклась от своих дум, что накопились в ней за месяц, и получила удовольствие от просмотренного, несмотря на постоянные замечания отца, который то и дело выискивал ошибки актеров, но в конце аплодировал вместе со всеми стоя.

Когда раздались аплодисменты, поклонники балета стали выходить со своих мест и направляться к сцене с цветами. В основном, букетами одаряли солистов, но доставалось и некоторым из кордебалета. Тут Татьяна увидела, как высокий парень несет огромный букет подсолнухов к сцене. Он подошел с правого бока, выискивая в толпе кого-то. Потом к краю сцены из толпы вышла Муравьева и широко заулыбалась парню. Тот улыбался в ответ. Татьяна видела его профиль. Это был Вадим. Отец тоже его заметил, потому что такой букет подсолнухов трудно было не заметить. Муравьева наклонилась к нему. Они о чем-то весело говорили. Татьяна замерла на месте. Она не сомневалась, что потом почувствует острую боль между левым легким и желудком. Из глаз у нее ручьями потекут слезы. В горле застрянет шипастый ком, а душа свернется в неприятный узел и будет давить на грудную клетку. Но сейчас она была в шоковом состоянии.

– Смотри-ка! Благоверный твой объявился! Что я говорил! – злорадно ликуя, произнес отец, указывая на парня с подсолнухами пальцем. – Стоило тебе всего на месяц пропасть, как он уже другой балерине подсолнухи несет! Вот ведь кобель! Убедилась теперь? Хоть собственным глазам поверь! Он тебя поимел и бросил! Ты ему только для этого и нужна была! Он, судя по всему, просто падок на балерин! Фетишист хренов!

– Хватит! – вскрикнула Татьяна, сжав кулаки.

Сознание ее вернулась в привычный ход времени. Она сразу почувствовала всю ту боль, что должна была испытать. Ей стало душно в этом зале. Особенно ее душили счастливые улыбки Муравьевой и Вадима, которые еще продолжали под гул аплодисментов что-то накрикивать друг другу в уши. Она взяла свою сумочку и, грубо проталкиваясь сквозь хлопающую толпу, выбежала из зала. Аплодисменты громогласно били по ее и без того искалеченной душе, словно тысячами кувалд, с каждым ударом сильнее вкапывая ее в землю. Она бежала по ковровой лестнице, спотыкаясь и падая беззвучно, будто и не существовала. Волнение охватило ее мозг паникой. Слезы затмевали обзор. Она с силой распахнула двери театра и, оказавшись на прохладном воздухе, глубоко вдохнула. Это помогло справиться с нарастающей тревогой.

На улице стояли светлые сумерки. Люди топали по тротуарам туда-сюда, не замечая ее. Небо постепенно бледнело, превращаясь в синеватый оттенок серого. Асфальт был сухой и жесткий, в некоторых местах пыльный. Атмосфера в центре города всегда была спертой, но теперь показалась Татьяне совсем непроницаемой. От боли в груди она не могла нормально дышать. Ей приходилось с усилием делать глубокие вдохи и выдохи, будто переламывая собственное тело.

Немного придя в себя, она побежала вдоль набережной, надеясь, что там людей будет меньше. Так оно и оказалось. Рядом с водой дышалось легче, хоть и пахло не самым свежим речным бризом. Из глаз безудержно текли слезы. На вибрирующий телефон минут пять она не обращала внимание, а потом все-таки ответила на звонок отца, поняв, что бежать ей в этом городе некуда. Отец подъехал к ней и увез домой, в клетку, где она ощущала себя питомцем, за которым хорошо ухаживали и кормили, о котором заботились и которого обожали, но все равно держали как домашнее животное, как игрушку, как имитацию жизни, и лишь для собственного удовольствия.

– Надеюсь, теперь ты понимаешь, что нужно слушать папу? – с важным видом сказал он, глядя на дорогу.

Он не столько спрашивал, сколько утверждал. Самодовольство так и порывалось выйти из него вместе с усмешкой. Татьяна вжалась в кресло и ничего не хотела отвечать.

– Да, Куколка, ты серьезно оплошала! Но ничего, папа все наладит. Папа тебя и в театр устроит, какой надо, и замуж выдаст, за кого надо. Папа решит все твои проблемы, одним ударом убив двух зайцев сразу! Но ты! – он резко повернулся к ней, впившись глазами в ее хрупкую фигуру. – Ты больше не имеешь права меня подводить!

Несколько секунд стояло молчание. В это время в Татьяне нарастала буря. Эта буря после пробежки по набережной лишь притихла на время, но теперь грозилась разразиться с большей силой. Девушка не выдержала и тоже решила высказаться.

– Я тебя не подводила! Я не виновата, что ты мечтал, чтобы я стала балериной. Я этого не хотела! И всю мою жизнь ты заставлял меня делать то, что хочешь сам! Я не при чем, если какие-то твои надежды не сбылись! Ты сам все это специально подстроил. Прохоров мне все рассказал. Ты спал с ним, чтобы я училась в академии? Да?!

Отец с ужасом и злобой посмотрел ей в глаза, с нажимом обхватив руль пальцами обеих рук. А Татьяна уже переходила на крик.

– Ты меня так же в театр хочешь устроить? Сбагрить меня какому-нибудь старику, чтобы я спала с ним за место на сцене? Ты сам так всю жизнь жил. Пожертвовал своей великой любовью, которая до сих пор тебе письма пишет. Бедный страдалец! Я тебя не просила жертвовать ради меня. Не я этого хотела! Ты не для меня это делал!! Я ведь всего лишь куколка для тебя!!!

Она скрестила руки на груди, тяжело дыша, и отвернулась к окну. Ей хотелось вырвать с силой дверь и вывалиться из автомобиля, лишь бы не чувствовать на себе его гневный, полный ненависти и разочарования взгляд. Отец тоже тяжело дышал.

– Моя личная жизнь тебя не касается! – рявкнул он.

– Так и моя тебя тоже! – гавкнула в ответ Татьяна.

Отец задыхался от возмущения. Лицо его вытянулось в попытке что-то сказать, но по его растерянному взгляду было видно, что он не находил слов. Они пропускали один поворот за другим, пока ссорились. Только через несколько минут отец более-менее пришел в себя и начал сворачивать в сторону дома.

Остаток пути они успокаивались. Татьяна не могла говорить, потому что ком, словно шар булавы, впился иглами в глотку, и вытащить его, не разодрав шею, было невозможно. Отец смотрел то на дорогу, то в боковое зеркало, стреляя злыми взглядами в стороны. Грудь его часто поднималась и опускалась, как всегда, когда он был зол. Татьяне на секунду показалось, что он плачет, но слез не было. Просто его вечно влажные глаза стали чуть-чуть влажнее.

А Татьяна размышляла о сегодняшнем вечере и о том, как ей с этим всем жить. Она представляла перед собой улыбчивое лицо Вадима, которое улыбалось не ей. Букет подсолнухов, что он подарил Муравьевой, был явно больше того букета, что он принес ей на репетицию. И эта мелочь сильно резанула по сердцу. «Неужели отец прав?!» – повторяла она про себя, но что-то нерациональное отказывалось принимать эту мысль.

Вернувшись домой, она сразу закрылась в своей комнате и в бессилии уснула.

***

«Деньги сниму на вокзале и там же выброшу карту» – думала Татьяна, упаковывая в маленький чемодан для ручной клади самые необходимые вещи. Она положила туда несколько платьев, брюки, футболки, кардиган, нижнее белье, носки и колготки, тем самым почти забив чемодан полностью. Ноутбук она вложила в специальную сумку. В рюкзак положила документы, косметику и другие гигиенические принадлежности, могущие ей понадобиться в пути. По сути, брать ей больше было нечего. Она ничего не имела и ничего не хотела иметь больше. Иначе ей было бы тяжело сбегать. Телефон она тоже специально оставила в комнате.