Куколка (СИ) - Воробей Ирина Леонидовна - Страница 45

Отец в своем страшном инквизиторском фартуке стоял у раковины и мыл чашку в хозяйственных перчатках. Из приемника на холодильнике играла легкая фортепианная мелодия. Несмотря на вечернее время на кухне было светло как днем и без искусственного освещения. В духовке допекался белый круглый пирог с крапинками красных ягод. Увидев Татьяну, отец немного опешил и замер, чуть не выронив намыленную чашку.

– Проголодалась? – догадался он.

– Да, – смущенно ответила Татьяна и отвернулась к окну.

Сквозь открытую нараспашку створку в комнату поступал свежий воздух. Иногда течения ветра касались голых Татьяниных рук, приятно охлаждая. За окном стояла отличная погода. Тучи уходили за горизонт. Под солнцем плавали небольшими кучками легкие белые облака. Снизу доносились детские веселые голоса и гул машин. Где-то вдалеке пищала сирена. «А мир-то продолжал существовать как ни в чем не бывало! – подумала Татьяна, улыбнувшись про себя. – Что бы ни казалось концом, это не конец. Это всего лишь точка, обозначающая вырванный из контекста отрезок». Татьяна заметила, что предшествовавшая неделя взаперти в полном одиночестве способствовала развитию философского мышления.

Отец украдкой поглядывал на нее, но все еще боялся смотреть открыто. Он, как обычно, с должной заботой наложил в тарелку тушеные овощи в сливках и сверху кинул запеченную индейку, разогрел все это в духовке и поставил на стол перед Татьяной. У нее свело желудок. По всей кухне разнесся рокот журчащего живота.

Отец вернулся к мойке, а Татьяна набросилась на еду. Первые 5 минут в комнате царило молчание, пока отец не прервал его.

– Прости меня, Куколка, за пощечину.

Он прочистил горло. Татьяна не стала на него смотреть. Она положила уже взятую вилкой брокколи обратно в тарелку, думая над тем, как лучше ответить. Но отец, не дождавшись, продолжил.

– Знаю, я сильно перегнул палку, но я был в состоянии аффекта!

Он развернулся к ней всем корпусом.

– Ведь я прощал тебя до этого не один раз! Ты же знаешь, как я не выношу ложь!

– Да, – ответила девушка, разглядывая зеленые пучки брокколи. – Ты меня тоже прости. Все это было зря. Я ошибалась.

– Вот видишь! Я знал, что все это плохо кончится! – воскликнул отец с самодовольной улыбкой и сел за стол напротив нее.

– Мы с ним больше не увидимся. Обещаю.

Татьяна не без труда подняла на отца грустный взгляд и всмотрелась в его заинтересованные глаза. Это уже не был палач с топором, хоть фартук на нем остался тот же. Это снова был ее отец, заботливо улыбающийся и глядящий на нее с любовью.

– Ты все-таки с ним переспала? – без злости, скорее, с сожалением протянул он, качая головой в стороны, как бы показывая “Ай-яй-яй!”.

Татьяна раскраснелась, но у него был такой доверительный тон, что ей захотелось ответить честно.

– Да, – боязливо произнесла она и почти прижалась подбородком к груди.

– Ой, Куколка моя! – вздохнул он театрально, почти по-достоевски. – Я же тебе говорил! Они все до единого козлы и кобеля в придачу! Получили свое и убегают. Тебе не стоило тратиться на него! Глупышка моя! Ну, что ж... Будет теперь уроком.

Татьяна хотела опровергнуть это, начать кричать о том, что Вадим не такой, но остановила себя. А потом подумала, что она не знает, какой он, Вадим. Она не читала его мыслей и не знала, о чем думал он в постели с ней. Может быть, он умел хорошо притворяться.

Отец поднялся со стула и продолжил мыть посуду, причитая, как глупо она поступила, как перепутала любовь с любопытством, как ей стоит слушаться отца, ведь он знает, он ведь все это уже пережил. А Татьяна вспоминала то письмо с поздравлением от бывшего любовника и задавалась вопросом: «Неужели и тот “Д” такой же козел? Почему тогда он 8 лет спустя шлет тебе признания в любви?», но вслух она не осмелилась это произнести.

Примирение они отметили вишневым чизкейком и пряным чаем, за которым провели долгий разговор ни о чем серьезном. Отец рассказывал все, что произошло у него за неделю, потом пошло-поехало. В конце они пересмотрели условия ее наказания. Отец разрешил ей пользоваться интернетом, за исключением социальных сетей, а также решил, что сидеть безвылазно дома она не должна, поэтому по вечерам они вместе будут прогуливаться по городу. Татьяна обрадовалась доступу хоть к какой-то информации, а то уже была готова грызть обои от тоски и самокопания.

Утром в понедельник, после разминки, она сидела в растерянности, не зная, чем ей заняться. Она уже открыла браузер, но не знала, что искать. Сначала хотела посмотреть мультики, но потом вспомнила совет Вадима и решила поискать информацию о том, как можно стать мультипликатором. Веб-серфинг увлек ее на весь день. Она перечитала множество статей, просмотрела кучу видеороликов, нашла большой пласт информации об обучении и обнаружила богатый ассортимент предлагаемых курсов для людей, которые не умеют даже рисовать.

Так и прошел весь срок ее заключения. Днем она смотрела обучающие ролики, искала информацию о курсах и программах, иногда отвлекаясь на мультики и просто развлекательные видео, делала перерывы на аэробные упражнения, которые нашла в интернете, потому что балетные упражнения ей осточертели. Вечером, после ужина, они с отцом отправлялись гулять в близлежащий парк или просто по улицам города. Иногда они ужинали в каком-нибудь уютном ресторане, разговаривали ни о чем и возвращались домой под руку.

Татьяна старалась делать вид, что не унывает, что ей интересно, о чем говорит отец, что она прислушивается к его нравоучениям, но внутри она ощущала себя скованной чугунной цепью. Поначалу она не думала, что ей вообще нужна какая-то свобода передвижения, ведь все необходимое дома всегда было, но она ощущала острую нехватку свободы, хоть ей некуда было идти. Она даже не знала, куда бы повернула на следующем перекрестке. Но само ощущение невозможности выйти, когда захочешь, угнетало. И это наваливалось на нее каждый день, утяжеляя плечи и нагрузку на сердце. Она старалась не отвлекаться и постоянно что-то делать, что-то читать, слушать, смотреть, но все равно иногда просто абстрагировалась от всего и улетала с потоком своих расстроенных мыслей, подолгу сидя неподвижно в задумчивости. Из такого своеобразного транса – путешествия вглубь себя, ее выводила либо внезапно возникающая тишина, либо наоборот громкий звук, либо уборщица, которую она старалась не замечать.

Спустя месяц, однажды вечером, отец вернулся с работы довольный и с двумя билетами в театр. Походом на спектакль, где будет играть Муравьева, он решил отметить окончание срока ее ареста. Татьяна не была особенно воодушевлена этой идеей, но отказать тоже не могла. В то же время, она уже истосковалась по городу и, неожиданно для себя, по балету. Благодаря связям, которыми отец всегда хвастался, ему удалось заполучить билеты в самой середине четвертого ряда, откуда открывался шикарный вид на сцену. Татьяна делала вид, будто ее бесконечно радует эта новость. На самом деле, ей было плевать, где сидеть, ведь отовсюду так или иначе должно быть видно основное действо.

Отец специально ушел пораньше с работы, чтобы успеть подготовиться к театру. Он собирался около двух часов, как обычно делал перед важным для него мероприятием. Татьяне казалось, что даже перед ее выпускным спектаклем он так тщательно не готовился, как теперь. Он очень долго выбирал костюм, наносил косметику чересчур аккуратно и потому медленно, приводил в идеальный порядок свой парик. Татьяна за месяц сидения дома даже краситься разучилась. Она не стала наносить макияж, а на себя надела первое попавшееся платье – белое с подсолнухами, то самое, в котором она впервые пошла в бар. Это навеяло ей больные воспоминания, но при отце она была гораздо сдержаннее, потому быстро отсекла их. За этот период одиночества она о многом успела подумать, передумать, додумать и, наконец, успокоиться.

За полчаса до начала они сели в машину, и отец, вписав педаль газа в пол, погнал автомобиль к театру. Доехали они быстро, по дороге нарушив пару правил дорожного движения, но без чрезвычайных происшествий, и вбежали в зал буквально за три минуты до последнего звонка. Потом приглушили свет, и начала играть музыка. Первые минуты еще раздавались шорохи то там, то тут, но как только на сцене появился первый артист, все притихли.