Мертвая зона (Повести) - Чехов Анатолий Викторович - Страница 46

Капитан что-то записал на листке бумаги, тем же невозмутимо-методичным голосом спросил:

— Когда началась война и Рындин бежал из лагеря, он снова вернулся в Сталинград. В чем причина такого, по элементарной логике неосмотрительного с его стороны, поступка? Ведь в Сталинграде все его знают, тем более что остались здесь заведомые враги?

— Причина простая, — ответил Сергеев. — Наверное, обыкновенная человеческая любовь. Хочет быть достойным своей Маши Гринько. Хотя именно ее подвел больше, чем кого бы то ни было: оставил ей деньги Саломахи.

— А вы уверены, что это деньги так называемого «дяди Володи», а не германского дипломата, которые он мог украсть, а мог и получить с определенным заданием?

— Уверенным быть нельзя, но в этом случае как объяснить пристальное внимание к Рындину уголовников Хрыча и Борова, стремление шантажировать его похищением Гринько?.. То, что его стали преследовать бывшие «дружки» Хрыч и Боров, думаю, не главная причина, почему он решил идти на фронт. Главная — «по чистой», как они говорят, вернуться к Гринько. Видимо, считает, что я больше других могу помочь ему осуществить такое намерение…

Капитан снова пометил что-то на листке бумаги.

— Вернемся к самым последним событиям, — сказал он. — Какова ваша версия о появлении этого экзотического документа?

Мещеряков пододвинул к себе анонимное письмо, которое на чистом, отражающем свет лампы плексигласе рядом с листами белой бумаги выглядело еще более затрепанным клочком тетрадной обложки с грубо наклеенными изогнутыми клочками — полосками газетного текста, вырезанного кривыми ножницами для ногтей.

— Признаться, затрудняюсь найти объяснение, — сказал Сергеев. — Посылая анонимку, автор ее подвергает себя реальной опасности быть разоблаченным. Понимает же, с кем имеет дело? Должны быть очень серьезные причины, чтобы решиться на такой шаг. Ну, и во имя чего?

— И кто, по-вашему, может оказаться автором?

— Единственная очень шаткая версия, — не очень уверенно ответил Сергеев, — известный вам Кузьма Саломаха. Деньги, которые он оставлял Рындину, как вы знаете, принесла к нам в управление подруга Николая — Гринько. Но Саломаха настолько матерый и осторожный преступник, что вряд ли станет сочинять анонимки подобного рода, наводить уголовный розыск на собственный след. Однако кое-какие только что выяснившиеся частности заставляют думать все-таки о Саломахе.

— Что вы имеете в виду?

— Оригинальный способ создания этого документа. Наш эксперт Голубева узнала ножницы для ногтей, принадлежащие соседке по дому, проживающей сейчас на рыбацком стане в районе хутора Новониколаевского. Это — известная вам Зинаида Ивановна Гриценко.

— А какая может быть связь между Саломахой и Гриценко?

— В Новониколаевском у нее сестра Евдокия. В том же районе был убит водитель — сержант Красной Армии. На допросе Рындин показал, что убил этого сержанта ударом подвешенной на ремешке гири в висок Кузьма Саломаха. Убил и забрал себе наган…

Мещеряков некоторое время с удивлением смотрел на Сергеева, потом спросил:

— Что же вы, знали о такой важной улике, как ножницы для ногтей, и ничего не предприняли?

— Предпринял все необходимое еще до того, как узнал, — ответил Сергеев. — Сам побывал в Новониколаевском у младшей сестры Гриценко Евдокии, проинструктировал нашего уполномоченного райотдела и старика Колотова, у которого живет сейчас Зинаида Ивановна, опросил местных жителей. Версия, что эти ножницы могут принадлежать сестрам Гриценко, возникла всего четверть часа назад, перед приходом к вам, когда я показал анонимку нашему эксперту Голубевой.

— Которая, кстати говоря, — заметил Мещеряков, — ваша если не жена, то во всяком случае невеста.

— Что вы хотите сказать? Уж не усматриваете ли в этом деле семейственность?..

— Я ничего не хочу сказать, — остановил его Мещеряков. — Меня интересуют только факты. А толковать их можно по-разному. Нужны доказательства. При таком тяжелом положении, как у нас на фронте, не приходится говорить о прочесывании местности в районе Новониколаевского: слишком большая роскошь снимать с позиций батальон, хотя, если Саломаха — резидент, может быть, он стоит этого… Подтверждает версию то, что на связь с Гайворонский вышел Хрыч-Беспалько — близкий Саломахе человек. Но есть еще другой вариант… Как вы думаете, если Рындин знает, что именно Саломаха убил ударом гири в висок водителя — сержанта Красной Армии, может он знать, где у Саломахи логово?

— Думаю, что исключено. Саломаха такую важную информацию не доверит ни единому человеку, даже своим близким друзьям-подручным, как покойный Хрыч, осужденные Петрусев и Афонькин, по кличке Боров. А уж Рындину — ни в коем случае. Все последнее время Рындин тяготеет к нам и, с точки зрения этой банды, подлежит ликвидации. Его только с тем условием и оставили в живых, чтобы «отработал долг».

— Ну что ж, это логично, — сказал Мещеряков. — А предполагать, где скрывается его «дядя Володя», Рындин может?

— Безусловно. Ему обязательно надо знать хотя бы район, ориентироваться в пространстве, чтобы не нарваться на своего бывшего «пахана». Предполагаем и мы с того дня, как поссорились сестры Гриценко: логово Саломахи должно быть все-таки не так далеко от Новониколаевского, но это необязательно, во всяком случае, не в подвале же дома Евдокии Гриценко он сидит, не такой дурак, чтобы самому залезть в мышеловку. Подвал я сам проверял, за домом наблюдают наши люди… Не исключено, что Гайворонский мог идти на связь именно в Новониколаевский: этот вариант у нас рассматривался, но никаких сигналов от местных наблюдателей не было.

— А до конца проверить эту версию помешала бомбардировка двадцать третьего августа и ваше ранение, не так ли? Сотрудники управления НКВД тоже ушли все на фронт, — словно в раздумье, проговорил Мещеряков.

— Вы совершенно точно оцениваете ситуацию, — подтвердил Сергеев.

— Ну что ж, это тоже логично… А теперь, что касается Рындина… Но прежде договоримся, как говорят англичане, «кто есть кто». Вы — не подследственный, а коллега. Пригласили мы вас для некоторых уточнений насчет вашего подопечного и совместной разработки дальнейших действий. Сейчас я вызову Рындина и прошу не считать беседу с ним в вашем присутствии очной ставкой. Надеюсь на вашу выдержку и профессиональную солидарность.

— Что я могу сказать? Делайте, как находите нужным, — ответил Сергеев. Сам подумал: «„Не считайте очной ставкой“. А как же это еще называется? Не наломал бы Колька дров…»

Сергеев как в воду смотрел…

Мещеряков нажал кнопку звонка, сказал появившемуся дежурному:

— Приведите подследственного.

Спустя минуту в комнату вошел Николай. Увидев Сергеева, раскрыл рот от удивления:

— Глеб Андреевич! Вы-то зачем здесь? Из-за меня? Вызвали, да?

— Кое-что надо уточнить, — сдержанно ответил Сергеев. — Не горячись только и говори все, как было.

Мещеряков постучал карандашом по столу и покачал головой.

Сергеев замолчал.

— Это хорошо, — сказал капитан, — что вы поняли мое предупреждение: порядок таких бесед вы должны хорошо знать.

Но тут Колька решил высказаться, пока у него не отняли такую возможность:

— Если вы из-за меня, будьте в надеже, я им ничего не сказал и не скажу, пусть хоть язык вырвут!

— Рындин, прекратите! — оборвал его Мещеряков.

— Гражданин начальник, — позволил себе возразить Николай. С появлением Сергеева у него явно прибавилось решимости. — Вы третий день все выспрашиваете у меня про Глеба Андреевича, потому что не знаете, что это за человек!

— А вот сейчас и узнаем, — в тон Николаю сказал Мещеряков. — Делаю предупреждение. Оба будете отвечать только на мои вопросы. Знаете, где находитесь. Ведется следствие, а не побаски на завалинке… Вопрос к вам, гражданин Рындин. Откуда вам стало известно, что сержанта-водителя убил гирей в висок Кузьма Саломаха?

— Хрыч сказал, — с готовностью ответил Колька. — Я ведь уже докладывал вам. Когда у военкомата меня и Машу Гринько на мушке держал. Он так и объяснил: «Гляди, сука, дядя Володя гирю для тебя уже приготовил, пойдешь за тем сержантом-жмуриком, что возле машины прилег…»