Мертвая зона (Повести) - Чехов Анатолий Викторович - Страница 27

— Пойди-ка ты в медпункт, — сказал Сергеев. — Рана резаная: надо стянуть скобками или наложить швы.

Он сам проводил Фалинова на перевязку, а когда тому зашили рану и забинтовали руку, предложил:

— Давай-ка снимем предварительный допрос, послушаем, что нам Хрыч окажет? Любопытен мне этот тип, лютый и наглый, а уж скользкий, как намыленный угорь, — не схватишь.

— Думаешь, о Саломахе скажет? Он и от своего прозвища отопрется, посмотришь, будет нам голову морочить.

— Не сомневаюсь. И все-таки допросить надо. Хотя бы потому, что с Саломахой в одной связке работают.

— Связь у них, конечно, должна быть, — согласился Фалинов. — И конспирация, я думаю, на уровне. К тому же, едва ли такие крупные акулы типа Саломахи уйдут сейчас далеко от Сталинграда, когда через станцию потоком грузы идут, — в фронтовой полосе есть где рыбку половить в мутной воде… Кстати, служит ли еще твой Рындин? Его ведь тоже, как своего бывшего «сынка», этот «дядя Володя» караулит.

— Рындин-то служит… Проходит курс военных наук в учебном батальоне, — ответил Сергеев. — Зачислен в резервный полк… Афонькин и Петрусев сидят, Хрыча вы взяли, но не исключено, что у Саломахи найдутся и другие исполнители санкций насчет Николая, кроме этих, известных нам деятелей…

В оперативном пункте железнодорожной милиции специальной комнаты для допросов не было, разговор с Хрычом состоялся в присутствии дежурного и конвоира.

Уж теперь-то Сергеев хорошо рассмотрел старого знакомого. Поразило его действительно лютое выражение черных глаз, резкие складки в углах тонкогубого рта, желваки на скулах, как будто челюсти у Хрыча всегда стиснуты до предела. Лицо нервное, испитое, глаза как две черные смородины, перебегают с предмета на предмет, казалось, вертятся во все стороны.

«Наркоман, что ли? А уж что алкоголик, так это точно: и сейчас от него сивухой несет…»

— Повернись к стене и подними руки, — приказал Сергеев и, когда Хрыч повернулся с поднятыми руками, провел ладонями по бокам от подмышек до ботинок, вокруг пояса, проверил и колени, и щиколотки — оружия у Хрыча не было.

«Успел выбросить пистолет или сегодня не брал?»

— Меня уже обыскивали, — стоя лицом к стене, сказал Хрыч, — нож я отдал.

— После того как порезал лейтенанта, — добавил Сергеев.

— А я не видел, кто на меня напал.

— Не напал, а задержал, когда ты у женщины по карманам да в сумочке шарил.

— Начальник, ты мне дело не шей. Упала она от голода. Я стал поднимать, а тут сзади кто-то навалился, я и махнул ножом…

— Ладно. Это я уже слышал. Сядь.

Сергеев указал на скамью, стоявшую по другую сторону стола, приготовил бланк протокола.

— Говори фамилию, имя, отчество.

— Бекаширов Аркадий Лукьянович.

Хрыч полез в нагрудный карман рубахи, протянул Сергееву бумажку. Это была справка на имя Бекаширова, что он лечился в госпитале после осколочного ранения левой руки. Эту руку Хрыч словно нарочно держал так, чтобы ее хорошо было видно. Лиловый шрам наискось пересекал скрюченную кисть, на которой не хватало среднего и безымянного пальцев.

Сергеев передал справку Фалинову, тот повертел ее в руках, поднес к свету, спокойно сказал:

— Подпись и печать размыты, справка липовая. У нас ты числишься как Беспалько Дмитрий Иванович. В деле твоем есть фотография анфас и в профиль, подпись, отпечатки пальцев — все честь по чести, официально прислали из лагеря, где в последний раз отбывал срок.

— Может, у вас есть какой Беспалько, — парировал Хрыч, — но я — Бекаширов. И справка настоящая…

Крыть было нечем: Сергеев видел, что справка действительно настоящая.

— Афонькина давно знаешь? — спросил он.

— Какого еще Афонькина?

— А того, что возле универмага с тобой на стреме стоял, зовут его еще Боров, когда вы Рындина посылали по этажам шарить.

— Слушай, начальник, ты мне дело не шей: ни Афоню, ни Рынду я не знаю.

— Ладно… Поговорим тогда о Бекаширове. Два года назад он был осужден за ограбление магазина в Алексеевке, работали вместе с Хрычом. Знали такого?.. В лагере Бекаширов был освобожден досрочно, с началом войны ушел на фронт, попал в госпиталь, из госпиталя домой не вернулся, выходит, пропал без вести. Вот и растолкуй, как получилось? Был Беспалько, а добыл верные «ксивы» дружка, стал Бекашировым. Куда вот только дружок подевался?..

— Ну, нагородил, начальник, — Хрыч криво усмехнулся. — Кто тебе такую баланду травил? Вранье все это.

— И это — не вранье, и насчет того, что Кузьма Саломаха сегодня по станции шарил, — тоже правда. Знаешь ведь, что только признание во всем может смягчить меру наказания. А так ведь маячит «вышка»!

— За что же «вышка»?

Хрыч, казалось, нисколько не испугался угрозы, лишь уточнял, что могут знать о нем и Саломахе «менты»?

— Хотя бы за налет на квартиру зубного врача и нанесенное ему увечье, за убийство сторожа и ограбление склада в Бекетовке, за убийство Бекаширова! Вон сколько набирается! Подумай, как отчитываться перед законом.

Хрыч вдруг выпучил и без того рачьи глаза, зашелся в крике:

— Я фронтовик! Кровь пролил! А меня мордовать?..

Неожиданно он упал на пол и забился в припадке. Глаза выкатились, изо рта пошла настоящая пена.

— Черт его знает, может, и в самом деле припадочный, — сказал Фалинов, сделал знак конвоиру, чтобы тот придержал Хрыча.

— Кстати, — продолжал он, — справка у него настоящая, из госпиталя, так что наверняка Бекаширова он «убрал».

— Запросим сельсовет, чтобы прислали фотографию настоящего Бекаширова и копию свидетельства о рождении. Кстати, раз он осужден за ограбление сельмага, все должно быть в нашем архиве. Есть ли у вас люди, чтобы отконвоировать Беспалько к нам в управление? — спросил Сергеев у дежурного по милицейскому железнодорожному оперпункту. — Надо не меньше двух человек: преступник опытный и ловкий, не раз уходил из-под конвоя.

— Людей у нас мало, но раз надо… — ответил дежурный. — Как только придет в себя, сразу отправим.

Конвоир плеснул водой в лицо все еще бившемуся в припадке Беспалько-Хрычу, тот подергался немного, стал успокаиваться, затем открыл глаза, обвел всех безумным, отсутствующим взглядом, снова смежил веки.

— Сейчас пойдешь с конвоирами, куда следует, — сказал ему Сергеев. — А завтра начнем разговаривать. Подумай, стоит ли запираться, когда на карту жизнь поставил?

Но ни завтра, ни послезавтра разговаривать с Хрычом Сергееву и Фалинову не пришлось: война внесла свои коррективы и в это, так неожиданно удачно складывавшееся, расследование.

Не успели они с Фалиновым выйти из оперативного пункта железнодорожной милиции, как раздались сигналы воздушной тревоги, вой сирен, прерывистые гудки паровозов, пальба зениток. Сверху, из затянутого мглой ночного неба, донесся воющий звук фашистских бомбардировщиков, нарастающий свист бомб. Вместе со всеми Сергеев и Фалинов бросились к щелям, вырытым на перроне прямо возле путей.

Ахнули тяжкие разрывы, вслед за которыми начался кромешный ад. Долгие пятнадцать минут сотрясалась земля, гудел и вибрировал воздух, разрывая барабанные перепонки, выли и жужжали осколки, со стуком впиваясь в стены, в стволы деревьев, сыпались на землю обрубленные ветки и сучья, доносились крики и стоны раненых, летели сверху камни и песок.

Наконец бомбежка кончилась, на перроне и между путями появились санитары и дружинники, милиция, армейские патрули. Не сразу Сергеев и Фалинов вернулись в комнату милиции, а когда пришли, дежурный, бледный, с рассеченным осколком лбом и поцарапанной скулой, доложил:

— Во время бомбежки сбежали арестованные. Оба конвоира убиты.

— Беспалько-Хрыч тоже сбежал?

— Хрыч тоже.

— Теперь ищи ветра в поле, — только и сказал Фалинов.

На следующее утро Сергеев узнал, что фашистские «юнкерсы» совершили также налет на одну из станций под Сталинградом, разбомбили эшелон с призывниками, среди которых оказались и случайные люди.