Генерал Империи (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич - Страница 59

И ладно окраины, которых он себе завоевал. Но что ему делать с Россией? Вон – все вокруг в рот заглядывают и шушукаются о том, что у него дескать план есть и все будет хорошо. А почему хорошо? А потому что он никогда не проигрывает… И куда деваться в такой позиции? На войне было как-то проще. Вот враг. Вот друг. И наше дело правое. А тут? У нашего героя голова шла кругом от мыслей, и навалившейся на него ответственности… Он держался, благо, что запас по клиренсу и прочности у «давно и изрядно протекающей крыши» у него имелся значимый. Но надолго ли его хватит? Да и ошибок ему не простят. Поражения не спустят…

Придя в Москву, Максим занял ключевую позицию – кремль. А точнее большой кремлевский дворец. Да и где ему еще было останавливаться? В гостинице? Корпус и так едва-едва влез в город, совершенно не готовый к такому нашествию. Все-таки не май месяц и людей на улице не оставишь.

Поэтому в это очередное, напряженное утро, Максим Иванович Меншиков сидел в занятом им кабинете, и работал. Рядом находилась Татьяна и дети. Она после их примирения в Константинополе старалась быть постоянно рядом. И детей держать на виду, чтобы постоянно перед его глазами мелькали. Благо, что те сильно не шумели и любили чем-то увлекшись, тихо играть.

– Максим Иванович, – произнес вошедший после стука адъютант, – к вам делегация пришла. Принять просят.

– Делегация?

– Как есть делегация.

– И кто такие? Что им надобно?

– Как бунтари Земский собор разогнали в Петрограде, так они в Москву и подались. Вот теперь к вам пришил. А что надо, мне неведомо. Молчат. Вас просят.

– Не нравится мне все это, – тихо произнесла Татьяна, лицо которой напряглось. На улице действительно было излишне шумно. Явно много людей собралось. Пока дверь адъютант не открыл – она и не замечала.

– Останься с детьми, – произнес Меншиков супруге, вставая и подхватывая лежащий на столе пистолет, с тем, чтобы убрать его в кобуру. Заряженный и взведенный.

– Нет! – Решительно произнесла Татьяна Николаевна, также вставая.

– Что нет?! – Нахмурился Максим. – Это может быть опасно.

– Я… нет мы, пойдем с тобой.

– Вздор!

– Ты думаешь, что нас защитишь, оставляя тут? – Набычившись, спросила она. – Нет! Если с тобой что-то случится, нам тоже не жить.

– Что ты несешь? – Еще сильнее нахмурился наш герой, вперившись упрямым взглядом в переносицу супруги.

– Я пойду с тобой. Я возьму на руки Павла, ты бери Петра. И пошли. Не спорь со мной, пожалуйста. Я чувствую, что так будет правильно. Так нужно.

Поколебавшись несколько секунд, Меншиков сделал несколько шагов и решительно подхватил на руки старшего в двойне.

– Спасибо, – нежно улыбнувшись и поцеловав его в щеку, сказала Татьяна. Подхватила Павла и последовала за супругом.

Вышли на Красное крыльцо и остановились.

Перед ними была толпа человек более чем в тысячу человек. Пару сотен – солдат и офицеров корпуса. Остальные – уважаемые люди в небедной одежде. В отличие от Учредительного собрания 1917 года этот Земский собор практически не имел в своем составе левых. Обостренное противостояние Керенского со своими вчерашними союзниками привело к блокированию им таких кандидатур. Он находил способ отказывать им в регистрации или разворачивал по другим причинам. Главное – не пускал. Поэтому созыв получился либерально-буржуазный с некоторым налетом аристократии. А потому крайне испуганный действиями восставших в Петрограде.

Впереди с какими-то подносами, накрытыми тряпицами стояли самые именитые из делегатов съезда. Среди прочих был и Гучков. Ярый и деятельный бонапартист, он выброшен из Временного правительства Керенским через неделю. Потому, видимо, и выжил. Ибо восставшие не постеснялись и расстреляли всех, кого смогли поймать из числа Временного правительства. Гучков же, как лицо пострадавшее от козней Керенского, отделался легким испугом.

– Максим Иванович, – произнес Александр Иванович, выступив в перед, – в этот грозный для всей России час мы пришли к вам, чтобы просить о великой милости.

– О милости? О какой? – Напрягся Максим.

– Земский собор постановил, что мужской род Императора пресекся, а женщины от семени его либо погибли, либо выйдя замуж перешли в другой род. Великие же князья, претендующие на престол, запятнали себя изменой и предательством, а потому недостойны столь великой чести. Посему, памятуя о славных делах Смуты Великой, мы просим Вас Максим Иванович стать защитником нашего Отечества.

Произнес и махнул рукой. Стоящие рядом люди несколько неуклюже сдернули тряпицы, скрывающие принесенные ими вещи, явив Меншикову Императорские регалии.

– Примите их Максим Иванович и спасите Отечество наше!

Раз. И он опустился на одно колено, приклонив голову.

Два. И ему последовали все остальные делегаты.

Три. И чуть замешкавшись от удивления, им последовали и солдаты с офицерами корпуса.

Максим уставился на Большую Императорскую корону и медленно перевел взгляд на супругу, которая улыбалась. Знала! Знала зараза! Вон какие огоньки в глазах.

– Мой Император, – тихо прошептала она и подмигнула.

Меншиков спустил с рук на ступеньки Петра, передав его материнской заботе и прошел вперед. На одном из подносов лежал скипетр. Он взял его, прислушиваясь к своим ощущениям.

Та тяжесть, которая Максима последние дни придавливала к земле и дезориентировала, резко усилилась и с мерзким треском сорвала какие-то «водонепроницаемые переборки» в его голове. Раз. И «клиренс» его «кукушки» резко увеличился, а вся та тяжесть стала восприниматься как нечто приятное… желанное… то, чего ему не хватало все эти годы. Впрочем, этот удар не остался незамеченным – наш герой покачнулся и отступил на полшага, но только сильнее сжал скипетр и взгляд его сверкнул, обретая былую уверенность.

Требовалось что-то сказать этим людям… немедленно… прямо сейчас…

– Империя… – громко произнес он, внезапно охрипшим голосом, – трещит по швам. Она разрывается противоречиями. Она нуждается в обновлении. – Сказал и сделал паузу, наблюдая за реакцией окружающих. – Все традиции и обычаи, что устарели и мешают укреплению и развитию Империи надлежит без жалости отбрасывать, заменяя новым, свежим, живым. А все знания, что могут пригодится на благо Империи, должны применяться, без оглядки и оговорки. Кто бы их не придумал, где бы их не изобрели. Главное – польза Империи.

Вновь пауза. И тишина. Люди слушали.

– Но это будет невозможно, если мы не станем стараться услышать людей, пусть даже и самый простых. Это будет невозможно, если каждый из нас не будет стараться посвятить себя делу укрепления Империи, проявляя личную предприимчивость и инициативу. Каждый. От обычного крестьянина до Императора. Без поблажек. Без оговорок. Империя не живет сама по себе. Империя – это общее дело для каждого из нас. Наш общий дом. И в стенах этого дома все равны перед Императором, невзирая на происхождение, пол, народность и веру. Ибо Империя превыше всего! Империя! Да здравствует Империя! Настоящая Империя! Империум человечества!

1916 год, 15 ноября, Париж

Раймонд Пуанкаре стоял у большой карты мира и внимательно в нее всматривался. Вдумчиво так. С неподдельным интересом. На эту карту уже нанесли свежие границы, согласно договоренностям Константинопольской мирной конференции. И именно с видом на эту карту уже который день проходили нервные встречи англичан, немцев и итальянцев с французами. Злило Георга это чрезвычайно. Но что поделать? Пока другой конфигурации не было. Сейчас же в этом помещении не было и Георга, как и представителя возрожденной Римской Империи.

– Господин президент, – после затянувшейся паузы, отбросив с раздражением очередную утреннюю газету, произнес Кайзер Вильгельм II, – вы же понимаете, что это конец? Наш конец.

– Вы полагаете? – Не оборачиваясь, спросил Пуанкаре.

– Разумеется! На что замахнулся! Ох мерзавец!