Волки и вепри (СИ) - Альварсон Хаген - Страница 13

— Яльмар с нами. Мертвец оказался сговорчив! Я спрятал его в хольде, в нашей комнате, под плащом-невидимкой. Он отвлечёт на себя ведьму, пока мы будем заняты её ненаглядным Тиваром. Если повезёт, он её устранит. Если же нет…

— Нам всё равно возвращаться, — пожал плечами Хродгар.

— Смола готова? — спросил колдун.

— Всё путём, — кивнул Хаген. — Устроим на Хаугенфельде пламенный Муспелль.

— Будет весело, — одобрил Хравен.

А потом лёг в углу и тут же захрапел.

Вернулся Торкель. Он был мрачнее мглы над Хергенесом. Сел в другом углу, взял вчерашний кувшин акавиты и выхлебал остатки. И даже не поморщился.

— Ты сказал рыжей, что мы уходим? — спросил вождь.

— Сказал, — зло сверкнул глазами красавчик. Вешняя синь под веками сменилась льдом.

— Ты сказал, что мы не вернёмся? — тихо уточнил Хаген.

Торкель молча сопел, уронив голову. Светлые пряди свисали грустными сосульками.

— Так сказал или нет, Волчонок? — повторил вопрос Хродгар.

Торкель резко вскинулся, лицо дёрнулось, исказилось в злобе и досаде, но викинг тут же взял себя в руки, и лишь устало уронил:

— Сказал-сказал. Нет причин беспокоиться. Поверила.

— Потому что плакала? — усмехнулся Хаген уголком рта. — Мало веры женским слезам. А кстати, ты у неё выспросил, где держат королевского ублюдка?

— Недоброе дело ты задумал, сын Альвара, — заметил Торкель невпопад.

Сын Альвара безразлично пожал плечами:

— «Воскликнул Хаген: пустяки! За всё в ответе я[18]».

Хейдис вышла к обеду, как всегда, с небольшим опозданием. Как всегда, в сопровождении свиты, охраны и малыша Кольгрима. Как всегда, нарядная и прекрасная. Сельмунд же, как всегда, приветствовал её стоя.

— Где же наши дорогие торговые гости из Седерсфьорда? — с лёгким удивлением спросила королева. — Разве их не звали к трапезе?

— Отбыли за два часа до полудня, — сказал, улыбаясь и кося глазом чуть сильнее обычного, Сельмунд, — они просили передать, что сильно сожалеют, что не могут лично попрощаться с Фрейей Коллинга, что смиренно просят прощения и желают здравствовать Вашему Величеству, — слегка поклонился королеве, — и Вашему Высочеству, — кивнул Кольгриму.

— Жалко! — сказал Кольгрим. — Они забавные. И пёсик у них хороший… Я тоже такого хочу!

— Будет тебе пёсик, — тепло заверил Сельмунд, гладя мальчонку по кудрям.

И стараясь не замечать взгляда, коим наградила его венценосная ведьма.

Эрна дочь Эрнгарда поклялась себе, что не станет плакать. Ни слезинки не прольёт по златовласому пригожему Торкелю. Смазливый мерзавец не стоит красных глаз, опухших век и сорванного голоса королевской эскмэй. Королеве не нужна зарёванная корова вместо служанки, да и малыш Кольгрим испугается. Он и так последнее время кричит во сне! А что разбились надежды и мольбы, что отец останется неотомщённым, а гибель его — напрасной, что город утонет в кошмарах безлунных ночей, а вместе с городом — и сама Эрна, и её безумная матушка, и все, кто ей близок…

И это вовсе не повод рыдать. Все смертны.

А станет невмоготу — глубока по весне Колль-река, высоки башни королевского замка…

Главное девушка выдержала. Расспросы взбешённой Хейдис. Речь повелительницы текла тёплым неторопливым потоком, без перекатов и стремнин, но глаза — глаза не лгали. Четыре зимы рядом с ведьмой научили Эрну сразу распознавать этот огонёк — холодный, гнилостный, беспощадный, этот наклон головы, невольное верчение обручального колечка, пощипывание рыжей пряди… Королева злилась, и скрывала это не так хорошо, как ей бы хотелось.

— Они уехали, — твердила Эрна, глядя в зелёное полыхание очей владычицы, — не прощались. Один из них, тот, что был с пёсиком, Торкель… — голос всё-таки дрогнул, но Эрна сглотнула горький ком, не желая радовать королеву своей болью, — Торкель подарил на прощание перстень, но это оказалась дурацкая медяшка, и я его выбросила. Да будь он из белого золота — и то не оставила бы. Торкель сказал, что им не тягаться со здешними чарами, так и сказал, да.

— Не печалься, Эрна, — всё так же тепло молвила Хейдис, — ты себе ещё найдёшь героя на белом коне в сияющих доспехах. Ступай, милая, можешь быть свободна.

Эрна благодарно кивнула и удалилась. Между лопаток пробежали мурашки: бездумный взгляд одного из Белых плащей скользнул по спине.

Свободна? Что бы это ещё значило?

Девушка случайно взглянула на юг. Там, где-то над Ниданесом, наполовину затопленном талыми водами, в безмолвии кружили птицы.

Вороны.

Да чёрный дрозд сидел на распахнутой ставне детской спаленки.

«Как же, уехали они», — с улыбкой подумала Эрна.

Слезинку счастья не смогла сдержать — просто смахнула её украдкой.

На Хаугенфельд братья-викинги отправились в восьмом часу пополудни. Город, и без того малолюдный на отшибе, казалось, полностью вымер. По пути им никто не встретился, кроме бродячих собак да кошек. В вечернем небе плясали ранние ласточки, пару раз мелькнула над головами летучая мышь. И всё.

Торжественное и печальное зрелище являл собою брошенный город, ещё недавно кипевший жизнью. Пустые окна, стремительно обветшалые дома, покосившиеся заборы и вывески, распяленные пасти ворот — их даже не заколачивали. Люди давно покинули дворы. Не горели огни, не дымили очаги, не лилось пиво в харчевнях. Не слышалось ни музыки, ни голоса человеческого, ни звука шагов. Лишь цокот копыт отдавался гулким эхом. Хагену вспоминалось, как они не единожды покидали разорённые города — и с Арнульфом, и уже без него, оставляя позади трупы и пепелища, но каждый раз, даже в Эрвингарде, им с спину смотрели десятки глаз. Иногда — с ужасом, иногда — с облегчением, а порою — с ненавистью и гневом, и громкими мыслями о мести, и скрежетом зубов. Здесь было иначе.

Здесь не было ничего.

И там, в Эрвингарде, они чувствовали себя мертвецами, Дикой Охотой Отца Павших — а здесь каждый шаг приближал их к настоящим мертвецам. Это было… забавно.

Три бочки смолы, как и договаривались, обнаружили в зале пивной «Слепая подкова». Как уж не сробел Грис Альвардсон их туда доставить — осталось загадкой. Нашлась и подвода. Впрягли лошадок Хродгара и Лейфа да покатили на курганы.

— Драугры пробуждаются за час до полуночи, — сказал Хравен, — у нас на всё про всё два часа.

— Должно хватить, — заметил Лейф, — хотя придётся повозиться.

— Не по мне рабский труд, — проворчал Торкель.

— И мне мало радости рубить дрова да гваздаться в смоле, — заверил его Хаген, — но рабов бы нам сюда не пригнали ни за какие деньги, уж поверь.

Развели костры, засучили рукава и принялись за работу: кто колол найденные деревяшки да вязал их в частокол на меже Хаугенфельда, кто резал густую смолу, нагревал в котелках, обмазывал колья и склоны ближних могил. Получилось не так внушительно, как задумали, зато хоть успели в срок: над Полем Курганов уже сгущался туман.

— Начинается, — потирал руки Хравен.

— Надеть брони, — приказал вождь, — проверить оружие. Коней-то привязали?

— На дворе в полусотне фадмов, — напомнил Лейф, — сам вязал, не сбегут.

— Жалко будет, если Сметанку сожрут, — сказал Хаген.

— Нас тебе не жалко, злобный ты лемминг? — хмыкнул Бьярки.

— Держи настойку, — колдун протянул ему фляжку, — два глотка. Я туда вина добавил и корицы, чтоб не так противно было. На всякий случай. Выпьешь, если станет совсем жарко и нам понадобится твоя священная ярость. По решению Хродгара.

— Жарко станет, когда мы тут всё подожжём, — усмехнулся Торкель.

Впервые за целый день.

А потом дрогнула земля, покатились камни по могильным склонам: это раскрывались курганы, выпуская промозглое дыхание Нижнего мира. Смердело плесенью, мокрой землёй и, разумеется, гнилой плотью. Холмы пели десятками чёрных распяленных ртов. Холмы стонали, выли и ревели. Земля кричала, рожая мёртвых детей. Сотни мёртвых детей.