Жрица богини Маар (СИ) - Булгакова Ольга Анатольевна - Страница 22

Эта угроза так ярко выдавала в чужаке сареха, что удивительным образом не напугала.

— Господин Далибор горой стоял за соотечественника. Но он посол, это его обязанность. А ты почему?

Он ответил не сразу. Решал, сказать правду или нет.

— Лекарь Снурав — мой отец. И он не отравитель.

— Мне жаль тебя и твоего отца, — поспешно прошептала я. — Но если богиня решит…

— За решения своей кровожадной богини ответишь ты! — перебил он.

Снова навис надо мной. В его глазах та же готовность убить, а на его лице мне чудились брызги крови. Моей крови. Вздрогнула, судорожно вздохнула. Я ощущала себя совершенно беспомощной и беззащитной. Жуткое чувство — быть полностью в чьей-то власти.

— Если ты убьешь его, я отомщу. Убью тебя. Если скажешь кому-нибудь, что я тут был, — убью тебя. Поняла?

Я кивнула.

— То-то же, — заключил он, отодвигаясь.

Он встал с моих ног, напоследок пребольно надавив на запястье. От неожиданно резкой боли из-за впившегося в руку браслета, я застонала, закусив губу. Он шикнул на меня, замер, настороженно прислушался. В доме было по-прежнему тихо.

Мужчина медленно поднялся, отошел от кровати, резким движением откинув раздражавший его полог. Подошел к окну. Остановился, прислушиваясь. Легко поднялся на подоконник. Я не смела пошелохнуться и наблюдала за тем, как он протянул руку к чему-то на стене, а потом исчез. Глухо ударили о стену цветочные горшки. Приглушенно звякнула цепь. Слышно было, как он ходит по крыше. Как удаляются его шаги от моих комнат.

Я еще долго лежала неподвижно. Хоть угрожавший мне мужчина и ушел, облегчения не испытала. Я знала, что скоро увижу его вновь.

Встала, подошла к ночнику. В тусклом свете искривившийся браслет казался кандалами. Кожа под ним была оцарапана, припухла. Не сомневалась, что уже к вечеру там появится синяк. Подбородок тоже отозвался на прикосновение болью.

Раздраженно подумала, что особым умом сарех не отличался. В его голове не шевельнусь мысль, что он своей грубостью оставляет заметные следы.

Долго воевала с браслетом — все не могла его снять. Чем больше пыталась, тем сильней тряслись руки, тем ярче вставало в памяти жестокое лицо сареха. Не помогло даже успокоительное. Меня била дрожь, захлестывало ужасом, сердце заходилось стуком, по щекам бежали слезы.

Потом пришло вызванное лекарством ощущение совершенного безразличия. Наконец заметила, что браслет не снять без посторонней помощи. Сломанный замок безнадежно заклинило. Задумалась над тем, явился бы сарех с такими же требованиями в дом судьи или палача. Угрожал бы стражу, ответственному за расследование.

Его поступок был отчаянным. Последней попыткой спасти отца. И еще раз показал, как другие народы относятся к ритуалам. В глазах сареха это была несправедливая дикость кровожадных жриц чужой богини. Желание хоть попытаться понять смысл ритуалов, являвшихся основой веры сотен тысяч людей, при этом у него не возникало.

Утро началось с неприятного разговора с сестрами. Несмотря на косметику, которой щедро воспользовалась Суни, чтобы скрыть синяк на моем подбородке и след ногтя на щеке, эти отметины заметила Гарима. Она не на шутку встревожилась, допытывалась. Любопытная Абира с интересом участвовала в расспросах. Моим словам о том, что упала с постели, когда мне вновь привиделся кошмар, Гарима не поверила и поверить не могла. Не после того, как увидела под окнами моей спальни землю и вывалившиеся из горшков цветы. Но я упрямилась и стояла на своем объяснении.

Мне стыдно было лгать сестрам. В первую очередь было совестно обманывать Гариму. Возможно, начни она беседу без Абиры, я рассказала бы правду. Хотя и в таком случае вряд ли. Я отчего-то чувствовала, что говорить о сарехе нельзя. Вовсе не из-за его угроз. У моей уверенности были другие истоки, и объяснить свою скрытность не могла.

Гариму мое упорство раздосадовало, огорчило. Абира отнеслась к этому проще, безразличней. Ведь Передающую напрямую случившееся со мной не касалось. Сестры отступились, но я предчувствовала продолжение этой беседы в кирглике. Большой кровоподтек на левом запястье во время завтрака скрывал плотный рукав. Спрятать его в доме омовений было невозможно.

Мое желание сопровождать Гариму в суд на оглашение приговора Доверенная встретила без воодушевления. Не скрывала удивления, хмурилась, поджимала губы. А когда куббат остановился у здания суда, она даже не выдержала и спросила, почему я вдруг решила поехать.

— Просто стало интересно, — я не солгала сестре, потому что не уточнила, чем именно вызвано любопытство. Мне хотелось посмотреть на угрожавшего мне сареха при свете дня.

Гарима нахмурилась еще больше, не поверив такому объяснению, а во время заседания внимательно наблюдала за мной. Это я чувствовала, но старалась изображать спокойствие и сдержанный интерес к происходящему в зале.

Помещение было условно разделено на три части. На возвышении стоял большой стол судей. Этих троих мужчин я знала. Они достаточно часто посещали Храм во время ритуалов и вне их. Справа от стола располагались кресла для трех жрецов Содиафа, слева — для жриц. Хоть присутствие служителей Супругов и не являлось обязательным, почетные места для них готовили всегда. Столы писарей стояли вдоль длинных стен, отграничивая судейскую часть зала от части зрительской.

За двумя тяжеловесными столами сидели обвинители и обвиняемый. За спиной стражей, приводивших доказательства вины, расположился посол даркези. Его поддерживало большое число соотечественников. Господин Квиринг казался ожесточенным. Хоть смертный приговор, который в конце заседания должны были огласить судьи, и был предсказуемым, посол не чувствовал себя отмщенным.

Рядом с подавленным, понуро опустившим голову лекарем сидел господин Далибор. Сложенные на груди руки, насупленные брови, ни следа смирения на привлекательном лице. Но он знал, что решение уже принято, знал, что не мог на него повлиять. На милость Маар он не надеялся и, судя по коротким взглядам, которые бросал в сторону Доверенной, сожалел о том, что согласился на ритуал. За спиной посла сарехов собралось не меньше трех десятков северян. Купцы, ремесленники, воины, женщины. Обеспокоенные взгляды, напряжение, так разительно отличавшее этих людей от даркези.

Несомненно, и представители общин знали о том, какое решение примет суд. Знали о грозящем лекарю ритуале, раз уж даже день его проведения был известен. Но если общее настроение даркези было “поделом ему!”, то сарехи безмолвно давили на господина Далибора единой мыслью “не допусти!”.

Находиться в этой комнате было тяжело. Я чувствовала настроение даркези и сарехов, разница их отношения раздирала меня на части. А общее для обеих общин отторжение, неприятие выстраивало между нами с Гаримой и этими людьми почти ощутимую стену. От этого смешения чужих чувств болела, кружилась голова. Я пожалела, что все же решила появиться на заседании. Корила себя за любопытство. Стало легче, когда внимательная, заботливая Гарима взяла мою руку в свои. Я повернулась к ясноглазой сестре, она ободряюще улыбнулась и шепнула:

— Недолго осталось потерпеть.

Я так же тихо поблагодарила за поддержку и тут увидела среди сарехов молодого мужчину. Он рассматривал меня внимательно, глаз не сводил. Ни страха, ни почтительности, ни неприятия. Скрестивший на груди руки сарех смотрел на меня чуть свысока. Словно был хозяином положения.

Я разглядывала его, стараясь не встречаться взглядом. Роста среднего, на вид не старше тридцати, волосы каштановые, длинные, волнистые, как у других мужчин-сарехов. Аккуратная короткая борода подчеркивала жесткую линию квадратного подбородка, усы окаймляли тонкие, решительно поджатые губы. Нос был широковат и когда-то перебит. Голубые глаза смотрели твердо и сурово из-под сдвинутых широких бровей. Высокий лоб перечеркивала вертикальная морщина. По меркам тарийцев, он был привлекательным. По меркам моих северных соотечественников, этот молодой мужчина был красавцем.