Звонница (Повести и рассказы) - Дубровин Алексей Александрович - Страница 43

В вагоне ребята рассуждали: “Гитлер разошелся. Наверно, в Польшу везут, Германия рядом”. О Финляндии никто и не вспомнил.

“Привезли нас под Петрозаводск на станцию Лодейное Поле. Зачем? Никто не знает. Жили в домиках карелов, когда пришла весть о начале войны с финнами. Командиры так и сказали: “Утром начнем, вечером войну победоносно закончим”. Командирам, конечно, поверили. Да не тут-то было! Дальше артподготовки дело не пошло, поскольку вся территория, где планировались атаки, оказалась заминирована. Везде у финнов была натянута колючая проволока. У финских солдат автоматы, а нам оставалось из винтовок стрелять, когда случался ближний бой. Приходилось по лесу из пушек колошматить, даром снаряды изводить. Финны не дураки, засели в гуще и бьют.

Кое-как овладели городом Сальме, откуда финны отступили, спалив город. Как-то все получалось бестолково, из-за чего мы попали в окружение. Зима. Есть было нечего. За полгода так никто и не помог выйти из окружения. Всех лошадей поели. Если бы не подписали руководители СССР мирный договор с Финляндией, кто знает, чем бы все закончилось. Вот тебе и утром начнем… Награды за ту войну, понятно, не рассыпали. Слава Богу, домой живым вернулся”.

Семен Андреевич продолжает: “В 1940-м осенью приехал я домой. Летом 1941 года снова призвали на войну. Определили артиллерийским разведчиком. В мои обязанности входило ползти вместе со связистом поближе к немцам и высматривать, что у них там, где и как. Потом начинал корректировать наш огонь. Снаряды ложились когда в цель, а когда и рядом с нашими головами. Самое пекло случилось под Сталинградом в 1942-м.

К передней линии обороны немцев еще доползти надо. Их снайперы исправно долбили. Один такой мне в руку попал, но в госпиталь я не поехал. Сделали перевязку, остался на передовой. Однако госпиталя не миновал, когда ранило на Орловско-Курской дуге. Лечился в Миллерово, а потом снова отправился на фронт. Назначили меня командиром пехотного взвода, а был я в то время в звании старшего сержанта. Во взводе служили ребята из запаса, с которыми можно было идти хоть в огонь, хоть в воду. Но много призывали и необстрелянных. Иногда нас, командиров взводов, перед атакой предупреждали: у кого люди обратно побегут, струсят, то заградотряды их расстреляют. Так что оставались мы своим бойцам и командирами, и политруками. В каше войны и приказы случались всякие, а спрашивали с нас, комвзводов.

Как-то надо было моему взводу занять немецкие окопы и блиндажи. Нас — восемнадцать человек. Взять-то взяли, а как удержать? Подмоги не прислали. Связь перебита. Немецкие снайперы как сычи высматривали. Отдал команду: “Головы из окопов зря не высовывать. Выстрел сделать и тут же позицию менять”. И точно, как только кто из наших пальнет, снайперские пули почем зря бруствер ерошить начинают.

Не успели соединиться с основными силами, как вызвал меня командир полка. Приказ — найти потерянную роту. Кругом минные поля, а саперов взводу не дали. Пошли мы впятером. Двоих я выслал вперед дозорными. Они наткнулись на мину, разбросало их в разные стороны. Я почувствовал удар выше колена, но даже и не понял сначала, что ранен. Штаны ватные от крови набухли. Как дальше идти? Пришлось вернуться. Нелегко было воевать, а возвращаться, не выполнив задания, и того труднее. Мы ко всему готовы были, лишь бы задание выполнить. Ранения и гибель людей оправдали то наше возвращение.

В 1943 году война для меня закончилась. Приехал домой с медалью “За отвагу”. Не думали мы тогда о наградах. О ребятах думали, как им жизнь сохранить и приказ выполнить. Невозможно было привыкнуть к одному: вчера с другом сидели, дом вспоминали, родных… А сегодня друга уже нет, схоронили. По прошествии лет думаю: настоящими героями были все, кто на смерть шел”.

С Верой, дочерью фронтовика, мы разговорились случайно в электричке. Произошло это за неделю до моей встречи с Семеном Андреевичем. Поразили тогда ее слова: “Вы видали идеальных отцов? Мой — такой! Я не преувеличиваю. В свои восемьдесят восемь он не знает, что такое покой. С мамой прожили они сорок лет душа в душу, шестерых детей подняли. Песни часто пели. Как он красиво поет! Отработал на железной дороге всю послевоенную жизнь. Старые раны ноют, а он на работу торопится. Сейчас козу держит. О войне вспоминает, чаще о Сталинграде. Политикой не особенно интересуется. Все только удивляется, как такую страну развалили. Немец и тот не смог… Мечта? Есть у него мечта — дожить до ста лет”.

Я уезжал из Аникино днем. Морозило. В доме Семена Андреевича еще не горел огонь в печи, которую он протапливает ежедневно углем. В кожу рук этот уголь въелся, наверно, навсегда. Льгот от государства ветеран никаких не ждал и не ждет. О себе никогда не хлопотал и не собирается. Поздравление от “Комсомолки” с праздником 23 Февраля принял. О жизни своей нелегкой, как смог, без прикрас рассказал».

Опубликовано в газете «Комсомольская правда в Перми» 23 февраля 2001 г.

Бухгалтер, коллекционер памятных конвертов, собиратель марок, человек с мягким голосом, не выкуривший за свою жизнь ни одной папиросы, — что может быть общего у настоящего интеллигента с бойцом Красной армии?

О Леониде Алексеевиче Носове я решил написать, когда проходил срочную службу в пограничных войсках. Мы подружились, когда я еще бегал на уроки в школу по очёрским улицам и проулкам. Пришла пора службы. Тянь-Шань, Киргизия… Там я неожиданно сильно заскучал по этому человеку, хотя мы с ним не были даже далекими родственниками. Странно, не правда ли?.. В годы нашей дружбы его возраст приближался к восьмидесяти, а мне было всего ничего, но подкупала глубина мыслей собеседника, увлеченность коллекционированием, поражали его знания в области русской классической и советской литературы, а главное — привлекала сердечность в общении. О, интеллигент из провинции мог дать сто очков вперед многим столичным интеллектуалам! Неслучайно Леонида Алексеевича высоко ценил известный на Урале писатель Александр Николаевич Спешилов.

«Среди писем, что приходят в редакцию накануне Дня Советской Армии и Военно-Морского Флота, есть одно из Киргизии. Четкий, красивый почерк принадлежал, как мы узнали из письма, нашему земляку, военнослужащему Алексею Дубровину.

“Служу в пограничных войсках, — пишет он. — Прибыл на заставу весной прошлого года по комсомольской путевке. Страна готовится отмечать 62-ю годовщину своих Вооруженных Сил. Взяться за перо меня побудило желание рассказать об одном человеке. Живет он в Очёре, и его, я уверен, знают многие жители города. Это Леонид Алексеевич Носов — ветеран труда, страстный филателист, собиратель красочных открыток и книг по искусству.

Мало кому известно, что Леонид Алексеевич еще и участник Гражданской войны и в составе легендарной 30-й дивизии дошел до Новониколаевска. После разгрома Колчака полки 30-й дивизии были переброшены на штурм перекопских укреплений и участвовали в освобождении Крыма от остатков врангелевских войск. Все это время Леонид Алексеевич оставался членом дивизионного суда, которому приходилось вершить советское правосудие на освобождаемой от белогвардейцев земле. Работа считалась ответственной, ибо всякая необъективность при рассмотрении дел и вынесении приговоров могла повредить авторитету советской власти.

Как-то раз Леонид Алексеевич рассказал мне о памятной встрече с В. К. Блюхером. Случилось это при следующих обстоятельствах.

С подходом зимой 1919 года колчаковских войск к Очёру состав Павловского ревкома, где работал Леонид Носов, был в спешном порядке эвакуирован в село Полозово Сарапульского уезда (ныне оно входит в состав Болынесосновского района Пермского края). Туда же прибыли и многие советские государственные учреждения из Сарапула. На одном из собраний Леонида Алексеевича, тогда двадцатидвухлетнего, в ладно сидящей военной форме, заприметил уездный военком. Навел о Носове справки, а затем пригласил на беседу. Узнав, что Леонид Алексеевич во время империалистической войны был в составе дивизиона 105-миллиметровых гаубиц, воскликнул: