Лиса в курятнике - Демина Карина - Страница 67

И говорила.

И мамочки, она даже не помнит, что именно ему говорила. Рассказывала про сестер? Определенно. Но в том крамолы особой нет. Родители? И тут не тайна. А вот газета… или… если бы она проболталась, то, глядишь, очнулась бы отнюдь не в чужой постели — тоже, если подумать, невелика радость, однако, с другой стороны, уж лучше эти пахнущие мятным листом перины, нежели замковые подземелья.

— И… извините, — выдавила Лизавета, ощупывая себя.

Платье присутствовало, правда, лучше было не думать о том, как оно выглядело после этаких-то приключений. А вот чулки сняли…

— Ничего, бывает… магическое истощение — штука неприятная.

Он все-таки поднялся и дотянулся до стены. Медленно загудели, наливаясь светом, лампы. И Лизавета зажмурилась, потребовав:

— Не смотрите на меня!

— Почему? — искренне удивился князь.

— Потому что…

— Веская причина.

— Я… я выгляжу… неподобающе. — Она подняла одеяло, к слову, толстое и весьма уютное. — И вообще, это неприлично… и если кто-то узнает…

— Я на вас женюсь.

— И вы тоже?

— А что, еще желающие имеются? — Князь произнес это с насмешкой, и Лизавета обиделась: можно подумать, она столь никчемна, что и жениха у нее быть не может.

— Имеются…

— Ничего… как были, так и не станет.

Как-то зловеще сие прозвучало. И наступила тишина. Она тянулась, тянулась, пока князь не поинтересовался:

— Вы кофею хотите?

— Хочу, — ответила Лизавета, и в животе громко так заурчало.

— И не только кофею. — Князь Навойский определенно сделал правильный вывод. — Я выйду, а вы пока пройдите в ванную комнату, если, конечно, хотите. И да, горничную я вызвать могу, но сами понимаете…

Лизавета понимала.

Чем меньше людей знают, где она, тем больше шансов, что удастся выбраться из нелепой этой истории без потери репутации. Ах, если бы тетка узнала…

Хорошо, что не узнает.

Ванная комната была огромна, пожалуй, больше, нежели их с тетушкой квартира, и не в пример роскошней. Лизавета потрогала и саму ванну, высеченную из черного камня и поставленную на золоченые лапы, и краны, что сияли невозможным блеском. Оглядела себя в зеркале, придя к неутешительному выводу: за честь свою можно не опасаться. Ни один мужчина в здравом уме — а князь производил впечатление именно мужчины здравомыслящего — на этакую красоту не польстится.

Платье было мало того что мятым, так еще и грязным.

Изрядно грязным.

Подол прямо-таки похрустывал в пальцах, осыпаясь рыжею глиняной крошкой. К юбке присохли чахлые травинки, какой-то мох и даже жук раздавленный, к счастью, в единичном экземпляре. Чуть выше пояса виднелся выводок мелких дырочек, будто искрой прожженных. Пуговица потерялась.

Две пуговицы.

И чулки.

И… ботинки. Если потерю чулок можно было пережить, то вот что с ботинками делать? Лизавета пошевелила пальцами, раздумывая, сумеет ли она ногу до раковины задрать или все ж придется побеспокоить царственного вида ванну.

Она вздохнула.

И решительно приподняла юбку. Почистить она ее попробует, все ж курс бытовой магии проходила, но не сказать, чтобы сия полезная наука так уж увлекла Лизавету. Да и сил…

— Не вздумайте колдовать! — раздалось из-за двери. — Если, конечно, не хотите остаток месяца провести у целителей…

Лизавета не хотела.

Но… и так оставить невозможно. Ноги она все же помыла и, намочивши полотенце, кое-как оттерла глину. Может… если попросить… князь — маг, а значит… платье, конечно, полностью не отчистишь, глина на редкость въедлива, но хоть как-то…

Она ополоснула лицо.

Кое-как пригладила волосы, не решившись, впрочем, трогать чужие гребни. Вздохнула. Сколько в ванной ни сиди, а выходить на люди придется.

Меж тем князь разжился кофеем, и не только им. На круглом столике со слегка оббитым краем Лизавету ждали хлеб, ветчина и махонькие, с мизинчик, огурцы в банке. Банка была пыльновата, но огурцы… запах вновь пробудил к жизни желудок.

— Извините.

Димитрий махнул рукой и сам сказал:

— Чем рад… я тут многое не держу, а дергать кухонных… Садитесь. Вам надо нормально питаться.

— А вы… — Лизавета потопталась. — Вы не могли бы… почистить?

Он вздохнул и покачал головой, покраснел слегка, признаваясь:

— Никогда она мне не давалась. Я могу попробовать, но есть изрядный шанс, что вы вовсе без платья останетесь. Я-то, конечно, компенсирую…

— Не надо!

Вряд ли можно компенсировать позор.

А Лизавета, кажется, и без того опозорилась… уехала своевольно, бросила всех, не дождавшись фрейлины. Исчезла. Если подумать, что князь никому не сообщил о местонахождении Лизаветы, и… и что о ней подумают?

Вот-вот.

Она не без опаски уселась в креслице, обтянутое изумрудным штофом, и взяла кусок хлеба. Покосилась на князя, который с немалым любопытством наблюдал за нею, и положила на хлеб ветчину.

Кусок.

И даже два.

Взяла огурчик. Откусила. И зажмурилась: красота какая. Лизавета огурцы жаловала весьма даже, чем приводила тетушку в несказанное волнение, ибо любовь к соленым огурцам пристало выказывать девицам в положении, а Лизавета…

Она без положения.

Она для души.

И кофей, крепкий, сладкий, пришелся кстати.

— Спасибо вам, — она заговорила, лишь доев. — За… за все… и не волнуйтесь, я никому не расскажу, что вы здесь… что прячетесь.

Конечно, не расскажет, ибо Димитрий собирался взять слово, и отнюдь не простое. Оно-то, может, кто другой и обыкновенному обещанию поверил бы, но…

Рыжая сидела, поджавши ноги.

Глядела темными глазищами. И рыдать не пыталась, но соорудила себе еще один бутербродец, в который и вцепилась без малейшего стеснения. А он-то готовился, капли вон в кармане припрятал.

Успокоительные.

Капли, к слову, выписали князю по настоянию приятеля, ибо работа пренервная, вредная для здоровья. Вот бы и пригодились девицу успокоить.

Надо было ее в выделенные покои препроводить, кликнуть целителя там… а Димитрий в сад потащил.

В беседочку.

И там слушал, утешая… не то чтобы рыжая жаловалась, скорее рассказывала сразу и обо всем.

Про Север… надо будет отправить туда добровольцев из университету, а то ж не дело, право слово, этакие таланты обретаются, а в столице про них ни духом…

Про тайгу.

Про обряды… родителей и переезд… случай… тут, конечно, Димитрий не больно-то понял, ибо у рыжей язык от усталости заплетаться начал, но разберется, всенепременно разберется. А после она вовсе уснула, уткнувшись носом в его плечо.

А он не придумал ничего лучше, чем сидеть, пока не озяб.

— Знаете, — она дожевала огурец, — а меня теперь, наверное, выгонят…

— Не выгонят.

Ее императорское величество к талантам чужим весьма неравнодушна была, да и к Лизавете внимание и прежде проявила.

— А…

— Скажите, в самом-то деле чего вы на конкурсе ищете? — спросил Димитрий и присоединил к просьбе толику магии. Может, конечно, и нехорошо… и очень нехорошо… ему доверяют, а он ментальную магию использует. Да и еще против человека беззащитного, ибо магическое истощение не только на магии сказывается. Лизавета растерянно моргнула, застыла, рот приоткрывши, и неожиданно произнесла:

— Вы даже симпатичный. Только замученный какой-то…

Догадалась?

И уводит беседу в безопасное русло? Или… очередная случайность? Не может же такого быть, чтобы девица без особых ментальных способностей…

Хотя…

Чему она еще на том Севере научилась?

А все академики — мол, только классическая наука… вот пусть и объясняют с точки зрения этой науки, как один маг-слабосилок на пустыре чудо совершил.

— И все же… — Он уловил взгляд.

Темные глаза.

Черные почти. С блеском. С поволокой. И глядеть бы в них, глядеться…

— Мужа… наверное… счастья, — она отвечала, не отводя взгляда, и было в том что-то донельзя… неправильное?

Как и в том, что он делал.

— У меня сестры… им учиться надо. — Пухлые губы шевелились. — Я не делаю ничего дурного… я не…