Лиса в курятнике - Демина Карина - Страница 63

Нет, после уже, когда объявился законный император, она с той же легкостью присягнула ему, тем самым проявив завидное благоразумие. А вот магов, от которых уцелела десятая часть, при себе оставила.

Мало ли…

Слабой женщине защита пригодится.

— Это… это просто ужасно, — наконец, ободренная примером своевольной Северцовой, вступила баронесса Хирмгольд. — Бедные девочки…

— Почему бедные? — Северцова пренаглейшим образом закинула ногу на ногу, и подол короткого, пожалуй, чересчур уж короткого даже с учетом современной моды, платья скользнул, позволяя разглядеть подвязку.

С бисером.

И поговаривали, что не так давно Северцова завела нового любовника, совсем еще юного.

— Моя дочь… она… никогда… не сталкивалась с подобным.

— Это зря. — Северцова покрутила в пальчиках мундштук. Курить в присутствии ее императорского величества она не стала бы, все ж понимая, что еще существуют некоторые границы. — Иногда стоит столкнуться. Снять розовые очки и увидеть жизнь такой, какова она есть.

Мелькнуло во взгляде что-то такое…

— Вам ли меня понять!

— Действительно…

— Ни одна мать не пожелает своему ребенку подобного… это… это… в конце концов, это унизительно! — Хирмгольд оглянулась в поисках поддержки, и дамы торопливо закивали.

— И что ж тут унизительного? — Северцова ногу опустила и юбку поправила, впрочем, скромнее выглядеть оттого не стала.

А родовое поместье она все ж восстановила, и не только его. Землями она управляла жестко, порой и жестоко, напрочь выкорчевывая и намек на вольнодумство. Помнится, в позапрошлом году жалоба пришла, дескать, несчастных студентов высекли прилюдно. Даже расследование проводить пришлось, правда, лишь затем, чтобы установить, что действовала Северцова исключительно в рамках закона. И кому какое дело, что закон этот был принят триста лет назад, когда еще удельные князья имели подобное право.

Имели.

Приняли.

А вот отменить то ли позабыли, то ли…

— Все это!

— Помилуйте… каким образом чужое горе способно вас унизить? — и в голосе проскользнули ледяные ноты.

А еще Северцова держала с десяток приютов, которые по велению ее открыли при храмах — поговаривали, священники были не слишком рады, но она пригрозила, что перейдет в бриттскую веру, по которой храмы не больно-то нужны, а священникам и вовсе придется довольствоваться малым, — и школы для девочек. И не просто выделяла деньги — хотя большей частью за приюты и школы платили именно храмы, — но и ежегодно инспектировала их, проверяя, куда оные деньги уходят и какие порядки в школах держатся.

— Если уж ее императорское величество не чурается проявлять милосердие к бедным, то и вам должно быть не зазорно… с вашей-то набожностью…

Хирмгольд скривилась, впрочем, быстро взяв себя в руки. А ведь верно подмечено… набожная она, пожалуй, даже чересчур.

Молебны.

Посты.

И ежегодно святым местам поклониться ездит. И главное, большим обозом…

Ее императорское величество сквозь ресницы разглядывала баронессу с немалым любопытством. Она и прежде при дворе являлась, хотя и держаться предпочитала наособицу, всем видом своим выказывая мучительную жалость к тем, кто чересчур уж грешен…

Что изменилось?

А ведь святые места… храмы… нет, вера людям нужна, но ведь она разною бывает, а уж служители ее тем паче. И если возвращению императора радовались все, то после… от него ждали чуда, не меньше, что волей своей перечеркнет он годы Смуты и возродит империю во всем былом ее величии.

Восстановит дворянское право.

И вольности исконные.

И…

И церковную десятину вернет, а с нею и все, из церквей бунтовщиками изъятое. Он же постановил все, у бунтовщиков изъятое, в казну передать, а уж что из этой казны пришлось города восстанавливать, хлеб покупать, нанимать целителей и магов, чтобы возродили поля…

Останавливать эпидемии.

Отстроить деревеньки.

Дать подъемные и помочь семьям, потерявшим кормильца, а таких было не тысячи и не сотни тысяч — миллионы.

Нет, храмы и погодить могут, в отличие от людей.

Не всем понравилось.

А после и реформы, которые император проводил жестко, и люд, уставший от войны, принимал, не из понимания, но из страха, что Смута вернется… Не вернулась. Реформы же… сколько отыщется тех, кто решит, что прежде было лучше?

Что с наследником сладить будет проще, чем…

А ведь баронесса в девичестве Бурлякова. Род весьма древний, почтенный, из тех, которые всегда у трона были — то ли опорой, то ли стражей, но Смута изрядно пошатнула их власть, восстановиться-то восстановились, однако ныне представляли лишь тень былого могущества.

Ее императорское величество протянула баронессе корзинку.

— Мне кажется, — произнесла она тихо. — Что тем, кто красив, богат и успешен, не след забывать о других… что Господь…

Ресницы чуть дрогнули, ибо эта вера была все же не совсем понятна, хотя за годы жизни среди людей императрица привыкла играть и в веру тоже.

— …завещал быть милосердным ко всем детям своим. И мне лишь хотелось, чтобы особы юные показали себя наилучшим образом. Я не сомневаюсь, что воспитанные примером родителей…

Северцова отчетливо фыркнула.

— …они послужат примером многим… ибо человек должен помогать человеку.

Дамы зашелестели, видно споря с весьма сомнительным сим высказыванием. Ее императорское величество поднялась.

— Не стоит забывать, что именно бедность и несчастья подданных наших некогда стали причиной многих бед, и если мы сейчас малым делом способны предотвратить грядущую Смуту, то не стоит ли того ради переступить через гордыню?

Останавливать ее не посмели.

Лишь Северцова громко сказала:

— Одной молитвой, даже вашей, милая Бесси, сыт не будешь…

В покоях императрицы было жарко. Горели камины и свечи, установленные в старинных семирожковых канделябрах. Сидела в кресле Анна Павловна, задумчиво перелистывая странички своего блокнотика.

При появлении ее императорского величества она поднялась, причем сделала это без лишней спешки, с обычным своим достоинством. Блокнотик положила меж канделябров, вздохнула, помахав перед лицом растопыренною пятерней.

— Все одно не понимаю, как вы эту жару переносите, — сказала она с легким укором. — И свет этот… может, все же пусть протянут провода?

— И поломают мне все стены? — Императрица Веревия упала в освободившееся кресло и потянулась с немалым наслаждением. — Даром, что ли, я эту красоту растила?

Яшмовые стены лоснились, будто маслом смазанные. И всякий раз мнилось, что рисунок менялся, будто медленно, неуловимо человеческим глазам текли каменные волны, складываясь в преудивительные картины.

— Да и со свечами мне привычней.

Анна Павловна ловко и весьма споро вытаскивала из золотых волос булавки, порою погнутые, порой и вовсе поломанные, уже не удивляясь тому. Бледные пальчики ее расплетали косы, высвобождая пряди. И те, благодарные, цеплялись за руки освободительницы.

— Хорошо-то как… — Императрица тепло весьма жаловала и ныне в кресле, поставленном аккурат перед камином, от души наслаждалась жаром пламени, который люди сочли бы чересчур уж горячим.

Неуместным посреди лета.

— Недовольны? — поинтересовалась Анна Павловна, но больше для порядку, потому как сама распрекрасно понимала: довольных не будет.

Понимающих — и то, если найдутся всего пара человек. И может, действительно стоило бы попроще? Пусть бы спели там, станцевали, сыграли на клавесинах, выказывая простые, незатейливые домашние таланты. Опять же, конкурс акварелек провести или стихов… стихи еще в альбомы записать можно, на долгую, так сказать, память.

А они тут с благотворительностью неуместной.

— Недовольны, — согласилась императрица с улыбкой. — Но здесь так легко забыть… забыться…

Она провела пальчиками по наборной поверхности столика. Сложенный из нескольких пород дерева, украшенный перламутром, он был роскошен.