Лиса в курятнике - Демина Карина - Страница 62

— Вот и умница, — сказал Димитрий, князь Навойский и второе после наследника лицо в империи. — А сейчас вы отправитесь отдыхать…

— Но…

— Там и без вас справятся, тем более что вы и без того помогли… где, к слову, научились?

— На Севере. — Лизавета допила молоко.

Холодно.

Божечки, как же холодно… будто она принесла холод с собой, и… ее, кажется, знобило, а еще выглядела она преотвратительнейшим образом. Грязное платье, мокрые чулки… ботинки… где ее…

— Погодите, — на плечи лег мятый пиджачишко, — сейчас полегчает…

А голову сдавили теплые руки.

— Закройте глаза и расслабьтесь…

Его сила была хмельной, что молоко с медом… то самое теплое молоко с медом, вкус которого ощущался на языке. Его сила была теплой.

Ласковой.

Она щекотала Лизавету и…

И шептала, что стоит расслабиться, закрыть глаза, отдохнуть… И кажется, Лизавета поддалась, потому как второй раз она очнулась уже у дворца.

И стыдно стало.

Она не просто спала. Она забралась на бархатное сиденье с ногами, изрядно оное сиденье испачкавши, а Димитрий укрыл ее пиджаком. И голову на коленях своих пристроил, что было совсем уж неприлично. Только почему-то Лизавету эта неприличность совсем не смутила.

— Как вы себя чувствуете? — поинтересовался князь, убирая руку за спину. И почудилось в движении его нечто по-мальчишески хулиганское.

— Нормально. Кажется. Я… простите… я уснула…

— Целителю мы вас все одно покажем.

Она попыталась было сесть, но голова закружилась… а ведь Едэйне после камлания уходила в свой шатер, и три дня никто не смел приближаться к нему, кроме девочек, избранных ею в ученицы.

Теперь понятно.

Слабость была… оглушающей.

То есть Лизавета прекрасно ощущала собственное тело, но вот управиться с ним… ничего не болит, а рука будто свинцовая, и каждый палец к земле тянет.

— Покажите, — согласилась она.

И глаза закрыла.

А что, если она так и останется не парализованной, но слишком слабой, чтобы хотя бы на ноги встать? Экипаж стоит. Давно стоит?

— Два часа, — подсказал Димитрий.

— И вы…

— Не бросать же вас в одиночестве…

— Не бросать, — согласилась Лизавета. Мысль об одиночестве казалась тошнотворной. А еще хотелось сладкого или вообще чего-нибудь. В животе неприлично заурчало, а Димитрий вдруг подхватил ее, усадил.

— Дойти вы не дойдете… в таком случае держитесь.

Он выбрался из экипажа, а после с легкостью подхватил Лизавету на руки.

— В следующий раз, когда вздумается заняться чем-то подобным… — его неправильное лицо вновь почти соскользнуло с настоящего, — озаботьтесь сопровождением…

— Обязательно.

— Вы рисковали!

Он шел и ворчал, но как-то не зло… и Лизавета объяснила бы… про Север, где свои порядки и девочек, конечно, не учат писать, хотя приходской священник разъезжает по стойбищам, уговаривая… Но зачем девочкам грамота?

Их учат песням.

Сказкам.

И именам предков, вереницы которых прочно удерживают землю привязанной к небу. А еще — правильным словам. Ведь земля слышит, а значит, не только земля…

Тот, у кого есть сила, на многое способен.

Он приведет рыбу к холодным берегам.

И обережет оленьи стада от волков. Он скажет небу проложить пути для птиц и призовет первый снег, на котором зайцы проложат свои стежки.

— Надо же… — Князь Навойский остановился. — Интересно…

А она, оказывается, говорила вслух. Нехорошо… этак рассказать можно куда больше, нежели Лизавета хочет… А она хочет?

Хочет.

Она так давно ни с кем не разговаривала. Просто разговаривать — это же такая малость… У нее есть тетушка, но та озабочена лишь приличиями и еще замужеством Лизаветы. И ей неважно, что сама Лизавета замуж не хочет…

— Совсем? — Димитрий усадил ее на лавку.

Вдвоем.

В саду.

И у Лизаветы вид совершенно неподобающий, а если кто увидит, то репутации ее придет конец. Не то чтобы она боялась, но… у нее кроме репутации ничего нет.

— Не увидит… так, значит, замуж не хочешь?

— Хочу, — говорить было легко. И про замуж тоже… разве это преступление — хотеть мужа? То есть не совсем чтобы именно мужа, но семью, чтобы дети и счастье, и кошка тоже…

— Кошка — это аргумент. — Кажется, князь улыбался. — А без кошки никак?

Без кошки тоже можно, но это уже совсем не то… неправильно. У них вот кошка имелась. Полосатая, дворовая, с желтыми круглыми глазами. Она жила долго, а как родителей не стало, то ушла, будто не могла больше оставаться в опустевшем доме.

Лизавете же уйти было некуда.

И она вздохнула.

Говорить… сестры у нее хорошие… и маги сильные, но женщины… кто даст стипендию женщине? Все же знают, что женское предназначение дар передать детям… а они сильные маги. Несправедливо же? Лизавета ходила… искала… просила ссуду или вот направление… бывает, что купцы магам учебу оплачивают, а те после работают. Но купцы тоже не желали… у них имелись кандидаты.

Послабее.

И может, не такие умные, зато мужчины… Несправедливо же!

— Несправедливо, — согласился Димитрий.

А она сестер сама учила, у нее конспекты сохранились, и пусть не по профилю, но лучше так, чем никак — был бы шанс попробоваться в открытых состязаниях, которые каждый год устраивают. И Лизавета всерьез о них думала, а после узнала, что женщин на них даже не регистрируют.

Чтобы урона мужской чести не нанести.

Какой урон средь целителей? Или вот…

— Исправим, — пообещали ей, и Лизавета, вздохнув, поверила. Всенепременно исправят…

В третий раз она очнулась в своей комнате.

Ее императорское величество полулежала в кресле, окруженная дамами, большею частью пребывавшими в превеликом возбуждении, если не сказать — возмущении. Впрочем, оное они, памятуя о последствиях и очень уж крепкой памяти императрицы, демонстрировать опасались.

Разве что…

— Ах, это так волнительно… — Княгиня Северцова в свои девяносто семь лет сохранила не только ясный разум, но и весьма соблазнительную внешность. Одевалась она по моде и с шиком, который прочие пытались повторить, но…

Не всем быть Юпитерами.

Северцова могла позволить себе меха в июле месяце.

И ярко-розовую тафту, которая на прочих смотрелась бы превульгарнейшим образом, особенно в сочетании с опалами.

— Что именно? — Ее императорское величество вышивала. Точнее, она сидела подле станка, развернутого к окну, и держала на коленях корзиночку. Пальцы перебирали нити, будто императрица все не могла определиться, скажем, с оттенком алого…

— Все. — Северцова раскрыла веер. — Вы и вправду полагаете, что этакое знакомство… с миром реальным пойдет девочкам на пользу?

Страусовые перья, выкрашенные в тот же ярко-розовый, вызывающий колер, трепетали. Поблескивали камни на пальцах и браслетах княгини, пылал румянец на высоких скулах, и следовало признать, что нарисован он был преотличнейше.

А еще, что впечатление Северцова производила вполне определенное: женщины яркой, но оттого, по мнению мужчин, недалекой. И не только мужчин.

Ей завидовали.

О ней сплетничали, благо поводы Северцова давала легко, будто вовсе не задумываясь о своей репутации.

Ее ненавидели… и все одно не принимали всерьез, хотя стоило бы.

Вот императрица этою роскошною маской не обманывалась, помнила, что пару десятков лет назад Северцова, потерявши в бунте мужа и троих сыновей, не сбежала за границу, верней, благоразумно перевела капиталы в Ганзейский банк, оставила родовое имение, но лишь затем, чтобы вернуться во главе отряда наемников.

Три сотни — не так уж много, но…

Три сотни обученных магов, которым было обещано прощение за все, что бы ни сотворили они во время войны или до оной.

Три сотни, взявшие сорокатысячный Менск, а после удерживавшие его в течение двух лет. И не только его. Княгиня с легкой руки объявила о восстановлении некогда независимого княжества Менского, и… нашлись те, кто с удовольствием ее поддержал.