Лиса в курятнике - Демина Карина - Страница 56

Наследник Арсийской империи изволил гневаться.

Он капризничал.

Отказывался примерять дорогой коверкотовый костюм с укороченными брюками и даже швырнул расческой в излишне занудного лакея. Впрочем, поймав расческу на лету, последний подал ее его императорскому высочеству.

Цесаревич выпячивал губу.

Раздраженно постукивал босою пяткой по полу, напрочь игнорируя теплейшую медвежью шкуру, на которой обычно и проходили примерки.

— А… Митька… вот скажи, что я в этом костюме похож на идиота. — Лешек отставил ногу, и брючина поползла вверх, обнажая розоватую кожу. — Еще носки придумали… длинные.

— Гольфы, — счел нужным уточнить портной, который стоял тихонечко, лишь лицо кривил в обиженной гримасе. — Полосатые…

— Вот правильно, полосатые носки поверх штанин — самое оно…

— Бритты так и носят! — Портной не собирался расставаться с безумною, на взгляд Димитрия, идеей обрядить наследника престола по последнему слову бриттской моды. Он разложил на столике подтяжки, расшитые драгоценным бисером, и в тон им — подвязки, надо думать, для тех самых полосатых носков, примерять которые цесаревич отказался наотрез.

Тут же стояли тупорылые ботинки на высокой подошве.

А к ним шляпа борсалино.

Димитрий окинул взглядом всю эту роскошь и вынужден был признать: таки Лешек прав. Пусть и модный преизрядно, но наряд этот навевал некоторые… недостаточно почтительные в отношении великого князя мысли.

— Вот! — Лешек верно рассудил, сдирая нелепый пиджачишко с торчащими фалдами. — Я ж тебе сразу сказал…

— Погоди. — Димитрий все же поднял подтяжки, любуясь игрою света. — Оставь… пригодится… завтра у вас очередной конкурс, так что…

Лешек вздохнул.

И, разом поутратив былой пыл, поинтересовался:

— Когда ж оно уже закончится?

Димитрий и сам не отказался бы узнать. Но помог принять пиджачишко, передал его портному, который свое творение прижал к широкой груди, и вздохнул:

— Поговорить надо…

Наедине.

Ибо, конечно, Ставр Миронович человек неплохой, от политики далекий и всецело погруженный в мысли о высоком, сиречь тканях, пуговицах и прочих наиважнейших в деле его вещах, однако как знать, не обронит ли он ненароком ненужное слово.

— Оставьте, — велел Лешек, избавляясь от штанов, которые были, как на взгляд Димитрия, чересчур уж узки. И пусть ткань ко дворцу поставляли наиотменнейшего качества, однако он не мог отделаться от опасения, что стоит Лешеку двинуться, и чудеснейшие брюки расползутся по швам. И ведь не скажешь, что с мерками Ставр Миронович ошибся, это уже прямое оскорбление, значится, фасон такой, сомнительный.

— Еще отделку завершить надобно. — Ставр Миронович слегка оттаял. — Поверьте, вы привыкнете… надобно только немного терпения проявить.

Лешек вздрогнул.

И, дождавшись, когда портной с помощниками, которых было аж семеро, удалится, сказал:

— У меня глаз дергается.

— Целителей кликнуть?

— Да ну тебя… — Переоблачившись в домашнее, Лешек рухнул в креслице. — Представляешь, казаки отловили ночью троих… собирались ко мне с визитом. И главное, все в неглиже.

Хоть отловили, уже хлеб.

А ведь, главное, ни штатный целитель, ни штатный же менталист не почуяли воздействия на охрану. И кровь была чиста, и разум не нес следов постороннего влияния. Выходило, что они просто уснули.

Дважды.

Или… кто-то применил древнюю и забытую магию, что куда как вероятней. И, устроившись в удобнейшем кресле, Димитрий заговорил.

Про девиц, которых не просто убили, а, оказывается, делали это медленно, намеренно разделяя душу и тело.

Про отступника, ставшего едва ли не святым. Люди Димитрия успели побеседовать с дворней. И в монастырь найдется кому съездить, правда, он полагал, что поездка эта будет бесполезною: святости у Святозара не поубавится.

Про дела дней иных.

И нынешних.

— Даже так? — Лешек протянул кубок из горного хрусталя. Наполненный ключевою водой, тот ожег руку холодом. И поползли, расцвели морозные узоры. — Что ж… следовало того ожидать…

Лешек прошелся по кабинету, остановившись у окна. Выходило оно на Невру-реку, и даже из кресла видно было, как поблескивает, переливается на солнышке булатная гладь воды. Как ползут по ней крошечные белые пароходики, торопятся добраться до пристаней.

— Шапка Мономахова лишь бы кому не подчинится. Отец говорил, что ее делали, дабы сберечь кровь и, главное, силу родовую.

Где-то там город жил своею жизнью.

Суетились грузчики, спеша исполнить заказ. Покрикивали на них приказчики, зорко следящие, чтобы ни тюка, ни бочонка не пропало, да только, сколь бы глазасты ни были они, у портового народца свои секреты. И значит, ждут уже скупщики да менялы, готовые принять что скрипучие калоши, что отрезы полотна, что иной какой товар.

— Мои предки были… не настолько самоуверенны, чтобы не предположить возможной гибели династии. Однако в достаточной мере ответственны, чтобы не лишать империю артефакта подобной силы…

— Значит…

Лешек вздохнул, отворачиваясь от окна.

— Есть ритуал… непростой… во многом по нынешним гуманным временам… неприятный…

— С жертвами?

— Куда ж без них…

— Много?

— Шесть дюжин… что, Митенька, кривишься? Это все родовая магия. Там если своих сил не хватит, то заемные помогут… — он криво усмехнулся. — Главное, хватит ли духу… или думаешь, что эту треклятую шапку иначе создавали?

На темы подобные, крамольного свойства, Димитрий старался не думать. Нет, он был в достаточной мере здравомыслящ, чтобы предположить, что есть у старого друга свои тайны. Точнее, даже не столько свои, сколько родовые, что куда как поганей.

— Главное, я думал, что про этот ритуал забыли… есть хранители…

— Может…

— Нет, — Лешек покачал головой. — Они не совсем люди, вернее, совсем не люди, подчиненные духи… и они откроются тому, кого сочтут достойным. А кто уж это будет…

В прошлом году в портах налетчики отметились, залетные, местных порядков не ведающие, а потому полагающие себя самыми умными, самыми ловкими. Они-то, конечно, крепко нервы попортили полиции городской, зато и дыр в охране изрядно выявили.

Может, и вправду в город попроситься? Чин выбрать какой, чтоб не дюже на плечи давил. Околоток поприличней…

— Правда, — добавил Лешек, — сдается, что про этот момент забыли. Или…

— Всяк полагает себя действительно достойным?

— Именно.

Он протянул руку.

— Идем.

— Куда?

— Взглянем на твоего… святого с кровавыми руками. Авось чего и вспомнит… — И глаза старого приятеля блеснули зеленым малахитом.

Ночь прошла спокойно, а за завтраком Лизавета внезапно обнаружила, что место ее изменилось. Столов и вовсе стало меньше, ибо едва ль не треть красавиц выбыла, однако… вот не ждала она этакой милости сомнительного свойства.

Справа от Лизаветы устроилась княжна Одовецкая в неизменном сером платье прямого кроя. И надо сказать, что тощей, несколько угловатой фигуре ее это платье шло несказанно. Напротив сидела княжна Таровицкая в янтарного колера наряде, разбавленном лишь ниткой жемчуга.

А говорили, что с украшениями нельзя…

Рядом, слава богу, сидела Авдотья, которая после вчерашнего визита отговорилась мигренью и внезапною слабостью, но дело не в слабости, отнюдь не в слабости. Стрежницкий тоже не соизволил принять, мол, не выглядит должным образом, и вообще…

Непонятно.

— Говорят, — княжна Таровицкая задержала взгляд на Лизавете, и удивительно, что не было в нем ни удивления, ни раздражения, один лишь интерес, — сегодня состоится второе состязание…

— Опасаешься не справиться?

— Отнюдь. — Одовецкую не удостоили взглядом. — Ищу тему для беседы. Не о погоде же говорить.

— А что, хорошая погода. — Авдотья была непривычно молчалива, и хотя новое платье из полосатой, будто матрасной, ткани весьма ей шло, держалась она на редкость скованно. Может, смутило новое место за столом, может… что-то другое. — Самое оно на тетерева идти… Доводилось?