Заметки на полях (СИ) - Криптонов Василий - Страница 6

— Тебе плохо? — как из другого мира донёсся до меня голос Кати.

— Н-н-не знаю, — честно ответил я.

Сердце колотилось, сотрясая всё тело. Хотелось потерять сознание. Закричать. Умереть. И жить вечно.

Я всхлипнул, думал, что запла́чу, но вдруг тихо рассмеялся.

— Какой тогда смысл был чистить зубы и есть суп? — спросила Катя, стоя рядом со мной на балконе, пока я курил послеобеденную сигарету.

Не стоять рядом она не могла — этаж был пятый, последний. Выше нас была только крыша.

Катя спрашивала без раздражения, она действительно не понимала и к тому же не знала, о чём со мной говорить. У нас с ней ничего общего не было. Вообще.

— Смысл? — переспросил я. — Смысла не существует. Жизнь — вообще штука бессмысленная. Ты вот знаешь, зачем живёшь?

— Конечно, — выпалила она, не подумав.

Я избавил её от неловкого молчания, не стал спрашивать: «Ну и зачем?».

— Везёт тебе, — сказал я, стряхивая пепел вниз, на улицу. — А я вот понятия не имею.

И наклонился вперёд — просто посмотреть. Мне интересно было посмотреть всё, что меня окружало, другими глазами. Глазами путешественника во времени.

Катя вцепилась мне в руку мёртвой хваткой. Я рассмеялся.

— Ладно, слушай. Я торжественно тебе клянусь, что не покончу с собой, окей? Договорились?

Я смотрел ей в глаза. Она неуверенно кивнула, но руку не отпустила, только хватку чуть ослабила.

— Тебе не нужно со мной общаться, — пояснил я свою мысль. — Ты ничем мне не обязана, понимаешь?

Она не понимала.

— Ты хотел выброситься в окно из-за меня…

— Нет. Если честно, ты там вообще была ни при чём.

— Но почему тогда?

— Почему…

Она всё ещё держала меня, но теперь уже не так крепко. Я легко повёл рукой и как-то незаметно приобнял её за талию, притянул к себе. Это вышло так естественно, что Катя даже не дёрнулась. Каким-то шестым чувством она ощутила, что я знаю, что делаю, и покорилась. А я… Ну, я действительно знал, что делать с девчонкой, которая в тебя вцепилась, рефлексы-то не пропьёшь.

— Потому что я не знаю, зачем мне жить, — сказал я. — Потому что всю жизнь я убеждал себя, что жизнь — это книга, которую мы пишем. А не так давно до меня дошло, что книгу пишут другие люди. А нам только и остаётся, что делать заметки на полях неразборчивым почерком. И вот эта пачкотня — и есть жизнь. Так если нам не дано написать ни одной строчки в этой книге, неужели нельзя хотя бы вырвать страницу, а?

Я вздохнул, посмотрел в небо и торжественно добил сигарету «Космос».

— Как видно, нет, — сказал я, запулив окурок щелчком с балкона. — Все те, кто пишет нашу книгу, сразу впадают в графоманскую истерику. «Стоять! Не смей! Мы ещё не всё написали!»

Повернув голову к Кате, я грустно улыбнулся и спросил:

— Ну и? Ты тоже хочешь что-то написать?

Прошло ровно три секунды. Я чувствовал их, как будто они протекали сквозь меня. Долгие, тягучие. А потом Катя сказала:

— Да, — и поцеловала меня в губы.

Вас когда-нибудь целовала тринадцатилетняя девочка? Меня — нет. И я понятия не имел, что делать дальше.

Из Катиного подъезда я вывалился, тяжело дыша, с таким ощущением, будто дядя Петя вот-вот вытащит меня за шкварник из этого мира и скажет: «Сёма, ты совсем ох**л?»

— Так делать — нельзя! — вслух изрёк я. Потом задумался, вспоминая ощущение от прикосновения тончайших девчоночьих губ к моим губам, и глубокомысленно добавил: — Но иногда — можно.

В конце концов, кого бояться? Я уже объективно самое страшное в жизни пережил, мне теперь облажаться просто физически невозможно. И чего я так всполошился? Зачем убежал?

«Я ведь не люблю её, — сказал я себе. — Совсем!»

«Зато она тебя теперь любит, — ответил я себе с усмешкой. — Совсем!»

«Ну и зачем мне эти головняки? Господи, да я с того света вернулся полтора часа назад!»

«Ну вот, видишь? Тебе потребовалось меньше полутора часов, чтобы завоевать сердце красавицы. А это у тебя ещё башка немытая!»

— О, Сём! А ты чё тут?

Я дёрнулся, выходя из транса. Передо мной стоял какой-то чмошный сопляк в вельветовой куртке.

— Тебе чего? — огрызнулся я. — Ты кто?

Лицо пацана сделалось обиженным. Он угрюмо шмыгнул носом, поправил сумку на плече. Сумка дала моему несчастному мозгу встряску. Сумка-то школьная. Значит, ученик. Лет ему, навскидку, как мне. Одноклассник? Да и в лице что-то знакомое… Ах ты ж, блин, надо было так лохануться!

— Гоша, ты? — добавил я тепла в голос. — Извиняй, не признал. Ты так изменился…

С Гошей у меня до последнего были довольно тесные отношения. Не реже раза в месяц мы с ним встречались и выпивали. Зачем выпивали — сами не знали. Ни его, ни меня выпивка не вдохновляла. Но когда двое взрослых мужиков встречаются «просто так, пообщаться», это выглядит как-то нездорово. Вот мы и…

— Чё ты гонишь? — продолжал дуться Гоша. — Чё я изменился?

— А чё ты чёкаешь? — перешёл я в наступление. — Чё, чёкалка отросла, или чё? Дорогой друг чуть не помер, а он — нет чтоб хоть эсэмэску написать, типа, чё как…

— Чё написать? — совершенно офигел несчастный пацан.

— Вот тут ты прав, Гоша. Тут ты совершенно прав. Без мобильной связи мы будем очень серьёзно обламываться. Это ж постоянно придётся встречаться лично, как дикарям, или первобытным людям.

Гоша хлопал глазами. Похоже, я перегрузил его по самые гланды. И решил сбавить обороты, тем более что пар после сцены с Катей вроде как выпустил, отлегло. Рука сама собой потянулась к карману. Так, не тот карман, тут у меня болт. А сигареты — вот они, ага.

Глаза у Гоши округлились.

— У тебя чё, сигареты есть? — сдавленно прошептал он.

— Угу. Хочешь?

— Дурак! Пошли за бункер, увидят ещё…

И мы пошли за бункер. Там я опять залип.

Годы прошли с тех пор, как я покинул родной посёлок. Иногда наезжал, матушку проведать, и потому знал, как тут скоро всё изменится. Вот например эта хреновина. Бункер. Двухэтажная композиция, шедевр совкового концептуализма, сваренный из сурового листового железа, с железной лестницей, по которой нужно подниматься на второй этаж, заходить в тёмное мрачное помещение и вываливать мусорное ведро в вонючую ёмкость, стараясь не потревожить роющихся там бомжей. А потом — где-то раз в неделю — приезжает специальный самосвал. Ради него открывают ворота первого этажа, самосвал заезжает туда жопой, и над ним открываются нижние створки мусорной ёмкости. Весь мусор вываливается в кузов, и его увозят куда-то — может, мусорных гномиков кормить, никогда об этом не задумывался.

— А в будущем его уже нет, — грустно сказал я, глядя на бункер, стоя в сырой жёлтой траве.

В будущем бункер, видимо, сдали на чермет, а вместо него поставили более вменяемый контейнер. Теперь бабулькам не приходилось, трясясь от ужаса, карабкаться по скользким ступенькам. Хотя они, по правде сказать, никогда и не карабкались. Либо просили кого молодого и не дерзкого сбегать, либо тупо оставляли мешок у подножия.

— Кого нет? — спросил Гоша и, не дожидаясь ответа, сказал: — Я этой зимой с перил прыгну, отвечаю!

Я вздрогнул. И что это было? Такой тонкий подъ*б? Я даже заколебался — стоит ли этой змеюке сигарету давать.

А потом вспомнил. Была у нас с Гошей такая веселуха — зимой прыгать с лестницы бункера. Посередине лестница прерывалась небольшой площадочкой — сперва мы с неё прыгали. Потом стали карабкаться повыше. Апофигеем стала верхняя площадка. Прыгая оттуда, по пояс уходишь в сугроб. Веселуха — уссаться можно. А теперь Гоша имел в виду, что он ещё и на перила влезет, плюс метр-метр двадцать, то есть. Отважно, надо признать. Когда стоишь и за перила держишься — есть время подумать, сдать назад, сказавшись больным. А если встал на узенькие перила, то тут уже только два пути: либо слезать, либо падать. Падать, правда, можно вперёд, или назад — затылком об железный порог, или кубарем по ступенькам. Вперёд — лучше, там шансы есть.