Заметки на полях (СИ) - Криптонов Василий - Страница 5

— Наверное… — только и сказал я. А что тут ещё скажешь?

И вдруг ещё кусочек памяти ко мне вернулся. Вспомнил. Вспомнил я, как «на самом деле» всё закончилось.

Никак.

Восемнадцать лет назад я просто отдал озадаченной Кате этот красивый конвертик и ждал какого-то чуда, что ли. День ждал. Два ждал. Будь это фильм или книга, я бы однажды увидел этот смятый конверт в школьной помойке, но жизнь не так конкретна. Я просто больше не увидел этого конверта, и Катя даже виду не подала, что чего-то такое случилось.

Вот интересно, а тогда она тоже подумала, что стихи «красивые» и написаны «от души»? Стерва лицемерная. Значит, как от суицида меня спасать, так я гений уровня Пушкина, а как просто подружить с пацаном из класса — так пошёл в игнор, графоман убогий. И ведь так везде! Хочешь, чтобы твоими писаниями восхищались — сдохни. Тут же включат в школьную программу. Ну или, на худой конец, гопники в подворотнях под гитары твои песни петь будут и писать на стенах: «Сёма жив».

С такими горькими мыслями я оказался у подъезда Катиного дома.

— Завтра придёшь в школу? — спросила Катя.

Вообще-то Зоя Павловна мне торжественно разрешила денёк прохалявить. Но объяснять матери про депрессивно-суицидальный психоз я не хотел. Так что…

— Да, конечно.

— Обещаешь?

— Дядей Петей клянусь.

Она вдруг чуть-чуть улыбнулась. А руки наши всё ещё были сцеплены.

— Кто такой этот дядя Петя? Ты и в классе про него говорил.

— У-у-у… Это такой человечище… Ну ты сама с ним познакомишься, не буду спойлерить.

— Спойле… Чего?

Чего, чего… Неологизм такой, вот чего.

— Забей, — поморщился я. — Ты домой?

— Да, — бросила она взгляд на подъездную дверь. Простую деревянную дверь. Без всякого домофона. У меня аж сердце сжалось от ностальгии.

— А можно у тебя зубы почистить?

Наверное, если б я ширинку расстегнул, Катя бы офигела меньше. Ну да, я так-то всю дорогу робким был, пока в школе учился.

— З-зубы? — переспросила она.

— Угу… Ну, пастой мятной прополоскать. А то мать курево учует — убьёт. Да и чайку бы дёрнуть тоже неплохо. С печенюшками. Ну и борща давай — уговорила, только чтоб с хлебом.

Вообще, я больше стебался. Но Катя посмотрела с сомнением на дверь, на меня, на дверь, снова на меня…

— Ну… Пойдём, — сказала она и потянула меня за собой.

У меня воняли носки. Это было как удар под дых — подло, сильно и неожиданно. И дыхание перехватывало. В моём возрасте все пацаны такие угрёбки, или я уникальный? Надо ж додуматься: пошёл вручать любовное письмо в несвежих носках! Неудивительно, что вселенная назначила мне в хламину облажаться. Да-да, мне тебя не жалко, придурок. Хотя к кому я, собственно, обращаюсь? К себе? Настоящий хозяин этого тела уже давно ту-ту… А я даже чувства вины не испытываю. Ведь проживи он мою жизнь от и до — попал бы в ад за самоубийство. А так — чистый и невинный летает где-то с ангелочками. Ещё и на таком мощном эмоциональном моменте умер — любовное послание передавал. Короче, в шоколаде пацан. Если с такой точки зрения смотреть, то и за умерших во младенчестве не так обидно становится. Не успевают накосячить ребятки.

— Семён? — послышался из-за двери голосок Кати. — Ты там как?

Я закрылся в ванной, открыл воду, для которой ещё не придумали устанавливать индивидуальные счётчики, и думал, как быть.

— Порядок, — отозвался я. — Только бритву найти не могу, ты где свои хранишь?

Остро пошутил, аж мысленно себе похлопал. Потом только задумался: а бреют ли девочки ноги в тринадцать лет. И, раз пошла такая пьянка, то в каком возрасте появляется растительность в интересных местах? В упор не помню. Впрочем, уж это-то я сейчас выясню, всё равно отлить надо. Я потянулся к ширинке.

— Какая бритва? — всполошилась Катя. — Ты чего? Семён, открой! — Она заколотила в дверь. — Я сейчас милицию вызову!

Эк её накрыло. При чём тут, спрашивается, милиция? Видимо, «скорая» не так страшно звучит.

— Угу, и аварийную газовую службу, — буркнул я, поморщившись на свои носки.

— Что?

— Ничего! Шучу я так. Скоро выйду.

— Пообещай мне, что ничего не сделаешь!

Блин, какая ты нудная!

— Клянусь жизнью.

— Семён!!!

Кое-как отделавшись от сердобольной Кати, я справил малую нужду, заодно обогатив свои знания относительно периода начала полового созревания. У Кати наверняка бритва есть, зря скромничает.

Я благоговейно потянул за фаянсовую дёргалку, свисавшую с чугунного бачка, который гордо стоял на трубе, выше моего роста.

— Бро, — сказал я с уважением, когда вниз обрушился водный поток. — А мне тебя не хватало. Рад был повидаться!

Бачок весело прихлёбывал воду, возобновляя растраченные ресурсы. Эх, знал бы ты, братишка, какие у тебя будут внуки-правнуки… Помнится, у меня был культурный шок, когда я впервые увидел бачок с двумя кнопками: «смыть побольше» и «смыть поменьше». Возмутился. Это ж теперь нужно каждый раз задумываться и отвечать себе на вопрос: насколько мощно я обосрался? Какую кнопку нажать? Какой провод резать: синий или красный?

Покончив с туалетом, я решительно снял носки, взял кусок хозяйственного мыла и выстирал их в раковине. Руки-то всё помнят, не совсем избаловались стиральной машинкой. Туго отжал, так, что ткань затрещала, после чего повертел в воздухе, будто ковбойское лассо. Один хрен не высушить нормально, но хоть что-то… Раз уж не сдох, то вонять совершенно не обязательно.

Напоследок я прополоскал рот с зубной пастой и выключил воду. И только тут посмотрел на себя в зеркало, висящее над раковиной. Иттит тву ма-а-ать… Мальчик-колокольчик. Рожица такая прям детская, её даже кирпичом не сделаешь. А башка грязная, волосы засаленные. Вот чмошник, а! И ведь не скажешь, что под Северуса Снейпа кошу — его ещё не написали. Или написали? Чёрт, нужно заняться образованием. То, что я «Гарри Поттера» в институте впервые прочитал, ещё не значит, что его не могли раньше написать.

Я внимательно посмотрел на полочку с шампунями. Нет… Нет, Семён, в жизни главное — вовремя остановиться. Грязная башка — не приговор, если есть харизма. Есть у меня харизма? Харя есть, значит, и харизма приложится! Нехер тут.

Для пущей выразительности стукнув по зеркалу «факом», я вышел из ванной. Катя сделала вид, что просто как раз проходила мимо.

— Ты так долго, — заметила она.

— Там у тебя так хорошо… Сидел бы и сидел, сидел и сидел…

— Суп на плите.

В ответ на мои выстебы Катя нерешительно пыталась перевести разговор в нормальное русло. Меня это отчасти раздражало, отчасти забавляло. А сейчас ещё и сердце ёкнуло. Ни слова не говоря, я прошёл мимо Кати в кухню и остановился перед газовой плитой. На ней творилось таинство. На конфорке стояла кастрюля. Я потрогал её пальцем — холодная. Только что из холодильника.

— Что такое? — снова растревожилась Катя, увидев слёзы у меня в глазах.

— У тебя нет микроволновки, — прошептал я.

— Микроволновки? — изумилась Катя.

— И ни у кого нет микроволновки… Почему-то. Хотя их изобрели в середине двадцатого века. Пищу можно разогревать на плите!

Я подцепил мизинцем крышку, поднял её и помешал поварёшкой густой суп с картошкой и вермишелью. Супа было много.

— Ты каждый раз ставишь на огонь целую кастрюлю, — говорил я, сам себе напоминая шамана, впавшего в транс. — А у нас есть металлические тарелки. Суп можно разогреть прямо в тарелке!

— У нас тоже есть металлические тарелки, — тихо отозвалась Катя. — Я просто… Просто…

— Ты растерялась. Я понимаю.

Как ей, наверное, было страшно, когда я повернулся к ней с улыбкой мертвеца, протянул руку и убрал прядь волос с её лба.

— Всё — настоящее…

— Семён… — Катя попятилась, но быстро упёрлась спиной в холодильник. Низенький, советский — «Бирюса». Он, будто от толчка, нарушил тишину и заворчал на всю кухню, позвякивая какими-то своими детальками.

Я, шумно выдохнув, опустился на пол и закрыл лицо руками. Половицы, выкрашенные красно-коричневой краской, скрипнули. Гудел холодильник. Шипел газ, и суп постепенно начинал ворочаться в кастрюле. За спиной у меня было окно из хрупкого стекла и рассохшегося дерева, со шпингалетами, которые, наверное, нужно было открывать и закрывать при помощи молотка…