Заметки на полях (СИ) - Криптонов Василий - Страница 21

— Батюшки. Кто ж это тебя так разукрасил-то?

— Да всё как всегда: упал.

— Много раз падал-то?

— Ну, так…

— Пьяный, никак, был?

— Не, бабуль. Стоял там, где пили.

Бабка сипло рассмеялась. Надо же, как легко мы с ней общий язык нашли.

— Это ты, Сём, правильно. Вот в мои времена, помню, мальчишки чуть не каждый день дрались в школе. И хоть бы кто слово сказал. А нынче… В глаз кому-то дадут — так и на весь посёлок новость.

— Это вы про Гришу, наверное? — спросил я.

— Ну, там у вас какого-то помяли вроде.

— Ага, было. Ну, это я его. А нынче, видите, воздалось. Господь не дремлет.

Бабуля оторвала взгляд от старенького телевизора, с помехами и мучениями демонстрировавшего «Гваделупе», или ещё какую мексиканскую хрень. Посмотрела на меня подозрительно.

— А ты кто такой? — вдруг посуровевшим голосом спросила она меня.

Меня пот прошиб от этого голоса и взгляда. Рехнулась бабка, что ли? Так не помню такого. Вроде до конца в себе была.

— Вы чего, бабуль? Это ж я. Сёма. Одноклассник Гоши. Друг его.

— Ты не Сёма! — отрезала бабка и попыталась привстать, будто забыв, что тело её не слушается, что её слушается только пульт от телевизора.

От страха меня разобрала злость. Я дёрнул плечами и сказал:

— Ну, тогда хер знает.

Я попытался смотреть в телевизор, скрывая постыдную дрожь в коленях. А бабка сверлила меня взглядом с минуту, не меньше. Потом вдруг тихо так прошептала:

— А как там, Сёмочка? Страшно?

Я медленно повернул к ней голову. Было такое ощущение, что волосы на голове начинают шевелиться и седеть. Мне сейчас, блин, страшно! Какой-то потусторонний ужас…

— Нет, — сказал я, и голос у меня сломался при этом. — Совсем не страшно. Лучше, чем здесь.

Старческое морщинистое лицо осветила улыбка. Бабушка расслабилась и отвела от меня взгляд. Я было испугался — ну как она прямо сейчас преставится. Но — минуло. Дрожащая рука подняла пульт и прибавила громкости.

— Вот и хорошо, — еле разобрал я шёпот старушки.

А тут и Гоша вышел.

— Ты чё тут? — посмотрел он на меня. — Умываться пойдёшь?

— Ага, — только и сказал я.

Умыться действительно было надо. И отлить. После таких-то нервяков.

— Ой, и этот тоже, гля-ка, — услышал я уже из ванной насмешливый голос старушки. — Да вы не друг с дружкой ли?

Гошина комната была смежной с той, в которой лежала бабка. Комнатой этот закуток было смешно назвать, но на каморку под лестницей он тоже не тянул, так что нехай будет комната. Тут был стол, стул. Маленькая книжная полочка висела над кроватью, из приоткрытого шкафа вываливались вещи — растянутые трико, заношенные спортивные штаны, водолазка. На полу лежал посеревший от времени футбольный мяч. Я покатал его ногой, подбросил…

— Хана теперь, — сказал Гоша, прикрыв дверь. — Рыбин нас похоронит.

— Могёт, — согласился я, набивая мяч.

— И чё делать?

— Кто-то из нас должен ему отсосать, вот и всё.

— Да иди ты!

— А чё сразу «иди»? В будущем все отсасывают, Гоша. Надо быть прогрессивным. Альтернатива-то печальная: жопу подставлять.

Гоша с мрачным выражением лица шлёпнулся на стул.

— Я с тобой серьёзно разговариваю, а ты…

— Чего ты напрягаешься? Ты в зеркало погляди. Ты же теперь — вылитый Двуликий из «Бэтмена». Тебя все бояться будут! Помнишь, у тебя где-то советский рубль был, с Лениным? Таскай с собой для антуража.

Гоша действительно собирал коллекцию монет, отец ему откуда-то их притаскивал. Там интересные попадались, иностранные даже. Одна какая-то особо ценная была — с серебром. В прошлой жизни мы часто вместе сидели, перебирали эти монеты, во что-то с ними играли… Кажется, даже в таком возрасте мы ещё умудрялись во что-то «играть». Надо же… А девчонки, наверное, раньше пацанов взрослеют. Во всяком случае в Кате чувствовалось уже что-то такое, что с ней уже «играть» неудобно, она уже от тебя чего-то другого хочет.

Гоша угрюмо сопел, глядя в пол. Я раскаялся, оставил в покое мяч и уселся на Гошину кровать.

— Ладно, давай пораскинем, — предложил я. — Рыба — отморозок. И у него таких знакомых отморозков — камаз с прицепом. Мы не в кино, чтобы изучить за неделю каратэ и всех их отп**дить. Следовательно, вариантов у нас немного. Либо затихариться до конца школы…

— Да он же нас найдёт!

— Да хрен там. Рыба — дебильная школота. У дебильной школоты память — как у золотой рыбки. Ну, может, на месяц его хватит, а потом дёрнет гашика и забудет. Ну или остынет так, что ограничится п**дюлями вместо убийства. Другой вариант — реально на него заявить. И мне этот вариант больше нравится. Насколько я знаю, отчим у Рыбы сильно не любит, когда пасынок в какое-то говно влезает. Вот и пускай повоспитывает своего щенка.

— Да он нас после этого вообще…

— Гош, ну а чего ты хочешь? — развёл я руками. — Ты выбесил самого злобного имбецила школы. Можем, конечно, его убить. Ну, я могу. Хочешь?

Из заднего кармана джинсов я извлёк «бабочку» и повертел перед Гошей. Он, казалось, в транс впал, как если бы я перед ним маятником качал.

— Э, алё, не залипать! — Я щёлкнул пальцами, и Гоша встрепенулся. — Забей, слышь? Просто забей. Я решу.

— Как ты решишь? — с сомнением смотрел на меня Гоша.

— Это моё дело. Спасибо, кстати, что вмешался, хотя это было и необязательно.

— Ага, необязательно! Он бы убил тебя!

— Пф. Подумаешь, великая потеря. Один дебил сдох, другой — сел. Джекпот! Слушай, а времени сколько?

Хреново было в прошлом: мобильника нет, часы у подростка не приживаются, и как во времени ориентироваться — поди догадайся.

Гоша сказал. Я грязно выругался и встал.

— Пора. Охренительнейше пора!

Бабка на нас больше внимания не обращала. Я быстренько обулся, надел разодранную куртку и побежал домой. Пробегая мимо бункера, не удержался и сделал крюк.

Ведро валялось на земле, основательно расплющенное. Рыба, видать, в бешенстве долбанул по нему ногой. Теперь эта лепёшка на ведро даже не походила. Тем не менее, я заглянул внутрь и с мрачным удовлетворением увидел следы крови.

— Подростковая жестокость, — промурлыкал я, отбросив металлический блин. — Ненавижу! А ещё я Гоше ведро торчу, по-хорошему-то…

Дома было… весело. Мать рыдала. Тот факт, что я пришёл домой на своих двоих и даже на позитивчике, роли не играл. Разбитая рожа и порваная куртка говорили однозначно: дитё во гробе и уже воняет.

Я несколько минут слушал сумбурные вопли, пытаясь вычленить из них семантическое ядро, и, наконец, преуспел. Когда материнские слёзы немного поиссякли, я заметил:

— Вообще, это не Катя меня избила. С ней мы, наоборот, довольно мило поцеловались. У меня от трогательности до сих пор сердце щемит.

— Так из-за неё ведь! — стонала мать.

— Так нет вроде. Из-за другого.

Хотя… Если уж копать на полный штык, то Коля на меня наехал именно что из-за Кати. В исходном временном срезе — из-за того, что я подогнал Кате конвертик. Так что можно сказать, что Катя во всём и виновата. Родилась, сучка такая, и позволила Сёме в себя влюбиться. Однако эти умозаключения я поостерёгся на маму вываливать.

— Короче, — сказал я, трогая пальцем разбитую губу, — если тебе вдруг интересно, то били меня Рыбин, Игнатьев и ещё какой-то мандюк, с Рыбиным трётся, не могу его вспомнить. Ну, это на случай, если ты решишь вдруг доводить дело до ментов. Потому что сам я не буду — мне лень.

Мама меня удивила. Даже изумила. Нет, она не собиралась доводить дело до ментов. Она боялась ментов. Она жила в святой уверенности, что менты родились перекупленными силами зла и обращаться к ним — себе дороже. Мне пришлось выслушать несколько трагических историй, которые «на работе рассказывали». Суть их сводилась к тому, что потерпевшие люди обращались в милицию, а по итогу садились в тюрьму, платили штрафы, или попросту не получали никакого результата. Разве что негодяи их потом находили и добавляли п**дячек за попытку донести.