Дни войны (СИ) - "Гайя-А" - Страница 84

— Вполне.

«Восемьсот воинов? Готовы сражаться, убивать и рисковать быть убитыми? «Добыл — твоё, не взял — чужое»? Добро пожаловать в армию Элдойра!».

***

— Добро пожаловать в селение Духта, дорогие братья, — прохрипел начальник госпиталя, и сплюнул — на полу осталась кровавая мокрота, — откуда?

— Двенадцать. Обороняли Кунда Лаад на Озерном тракте, — Гельвин смотрел прямо и не моргал, хотя после пятичасового подъема в горы больше всего ему хотелось упасть без движения на что-нибудь сухое, и забыться.

— Погибшие?

— Сорок восемь всадников. Двадцать без вести пропали — мы не знаем, где они, я приказал им отступать.

Заходящийся в тяжелом чахоточном кашле асур с изможденным лицом оценивающе окинул Хмеля взглядом.

— А ты, стало быть, их капитан?

— Да. Гельвин, Наставник из Элдойра.

— Откуда родом?

— Элдойр.

Собеседник хмыкнул. Помолчал. Скривился.

— Нам негде разместить вас. Если остальные парни потеснятся, вам повезет. Если нет — все окрестности в вашем распоряжении.

Духта, высокогорная крепость, была переполнена раненными, выздоравливающими, выкупленными из плена. И немало здесь было волков из Таила — верующих, и даже несколько фанатичных, воюющих исключительно ради идеи, а значит, беспощадных. В селении даже присутствовало несколько дворов северян, где теперь также размещались прибывшие из долин. Хозяева приютили их.

Они строго придерживались своих традиций и порядков, отличались немногословием, в обстановке склонялись к простоте и даже некоторому аскетизму. Им сама возможность объединения армий с Элдойром нравилась мало, хотя к самим остроухим они злобы не питали, невзирая на многолетние войны с краткими перемириями.

— Ну вот смотри, ты ученый, значит, понимаешь, — начал разговор один из них, — нам с вами делить нечего. Но у нас разные обычаи. Мы не сойдемся.

— Да. Мы не одобряем рабства, — немедленно ответил Гельвин, сам удивившись поспешности в своем ответе. Волк презрительно вскинул брови:

— Верно. А еще вы не берете в плен. Вы просто всех вырезаете.

Остроте их взглядов позавидовали бы мечи.

— Не буду спорить с тем, что очевидно, — первым нарушил тишину Гельвин, — что еще?

— Вы не меньшие хищники, чем мы, — продолжил оборотень, — но мы не улыбаемся своей добыче перед тем, как сожрать ее.

Над этим утверждением Хмель задумался, склонив голову.

— Возможно, некоторые из нас…

— И напоказ не едите мяса…

— Мир, мир тебе, брат! — поднял руки Гельвин, улыбаясь, — я борюсь с недостатками себя, но за всех сказать не смогу.

С одобрением оборотни кивнули, услышав эти слова.

— Достаточно и того, чтобы вместе сидеть за столом, что мы оба голодны, — пристально глядя в лицо остроухому, сообщил ему волк, — преломим хлеб, и — я так думаю — того будет вполне хватать для нашего доброго пути.

— Буду благодарен гостеприимству логова, — ответил на том же диалекте, на котором оборотень к нему обратился, Гельвин, и первый протянул ломоть серого хлеба своему собеседнику.

Этот жест оказался решающим. Оборотень повел бровью, принял все же хлеб, поделил краюху со своим гостем, и, пусть для посторонних это могло быть вовсе неочевидно — с этой минуты взор его заметно потеплел. Он удостоил остроухого не только места за столом, но и новых историй и баек.

— Говорят, — начинал он с важным видом, — на базаре в Чертовом Запрудье проезжали сборщики подати от харрумов. Там как раз было много народу — ярмарка же!

— Набежало сброду, — подхватил другой оборотень, — кто-то оторвал гвоздик от оси колеса у телеги, и она покосилась.

— Какая-то потаскуха со второго этажа выплеснула свой ночной горшок, — подключился третий, — и из мешка на телеге на всё это…

— …посыпалось серебро, — почти хором заключили все трое.

Гельвин едва не расхохотался, представив себе эту картину. Голодный год, крестьяне, ярмарка — и серебро в грязи, в которой впору утонуть. Элдойр и Предгорье не любили сборщиков казны Элдар, но пришлых любили еще меньше.

— Харрумы жестоки и злы? — полюбопытствовал будто бы невзначай Хмель, когда рассказчики вдоволь натешились вином, едой и баснями. Волки задумались.

— Не то чтобы жестоки. Война ведь, — задумчиво протянул, наконец, старший, — сам знаешь, война — капризная, сегодня ты держишь ее за руку и запустил другую ей под юбку, завтра она трясет тебя за шкирку. Харрумы… у них почти нет земли, да и та, что есть, неправедным путем взята, а ты знаешь, дорогой гость, что мы, волки, не любим чужаков на помеченных территориях.

— Но они из вашего рода?

— Они были из нашего рода, — возмутился другой собеседник, — они теперь из никакого рода. Лес не метят, — принялся загибать он пальцы, — в Дубраву не ходят, на небо стаей не воют, волками не живут, не охотятся. Но и не из вашего, да и не людского: не пашут, не сеют.

— Пашут! — возразил ему другой, — только как-то не по чести, я сам видел в Предгорье тем летом. Дикий народ, что и говорить, нравы дикие, и могут только биться.

«Это немало» — подумал Гельвин, и хотел было вставить свои мысли по этому поводу, однако старший его опередил:

— Эка невидаль! Тот, у кого в руках бывает только меч, всегда кланяться придет тому, у кого там бывает и плуг.

Это замечание заставило Хмеля смотреть на отдаленные перспективы веселее. В последующие четыре часа — не без помощи крепкого волчьего вина и страшной приозерной браги — Хмель Гельвин почти уверился в грядущей победе, какой бы она ни была.

***

Предгорье севернее Кунда Лаад вскипело.

Прежде мирно уживавшиеся соседи шли друг на друга, и это сказывалось даже на самых маленьких и отдаленных деревнях.

Вооруженные и готовые буквально на всё, жители Предгорья — все те же миролюбивые в прошлом хинцы и эделы — воевать умели ничуть не хуже всех прочих народов Поднебесья. Те, что не успели укрыться за стенами белого города, и не поднялись в горы, забаррикадировались в своих селениях, и готовы были дать отпор в любое время дня и ночи.

Всеобщая подозрительность привела к тому, что радушного приема не могла ждать даже одинокая девушка. Пусть и при оружии.

— Отойти в сторону, — раздался голос с невысокой башенки над воротами, и Мила послушно подняла руки за головой, и прислонилась к столбу с выцветшим знаменем. Она знала порядки укрепленных поселений.

Мила удивлялась тому, насколько быстро поменялось отношение к оружию с приходом армий. Первым указом в любых занятых землях оружие отбиралось у всех. Привычные к постоянной смене власти, местные жители с тяжелыми вздохами заранее снимали ржавые дедовские сабли со стен и сдавали в арсенал.

Правда, через неделю оружие обычно возвращали, а каждый, владеющий им, обязан был уметь им пользоваться. Но и это не сдерживало азарт молодых парней и особо ретивых крестьянских батраков: где-то в погребах, печках, в землянках все равно оставались и мечи — как правило, три на деревню, и луки, и даже иной раз арбалеты.

Военное время преображало королевство Элдойр. Каждая деревушка, каждый хутор становились, едва лишь до них доходили вести, маленькой заставой, имеющей право и возможность дать отпор врагу. Даже в мирное время на улицах любого села можно было видеть мужчин с оружием, что было бы немыслимо на Западе или где-либо еще. В предгорье Кундаллы оружия было больше, чем в любом другом крае Поднебесья.

— Недаром нам отдали приказ повырубить все леса вдоль дороги, — жаловался ей один из воинов, несущих службу при воротах минуту спустя после досмотра, — говорят, так борются с разбойниками.