Дни войны (СИ) - "Гайя-А" - Страница 52

Оставаться дальше в крепости значило потерять больше воинов, бежать — значило либо оставлять прикрытие, обреченное на смерть, либо… Сернегор вздрогнул, когда рядом раздался тихий стон.

— Стрела, — пояснил Лукам, второй оруженосец, — в печени. Долго не протянет. Князь, отсюда надо сваливать.

— Как? Куда? — Сернегор сжал зубы, — а Данни?

— Кто-то из ругов отправился вниз. Думаю, он с ними.

— Проклятье! Агтуи наро! — выругался князь, сплюнул, — ребята, здесь все?

Дружинники подали голоса из разных углов убежища.

— Нам конец, мужики, — заговорил на сурте Первоцвет, — если Данни не совершит чуда, мы нипочем отсюда не выберемся.

Ответом было тихое, едва слышное ворчание. Никто не произнес ни слова о смерти с честью — очевидно было, сама идея умереть, любым образом, никого из воинов не радовала.

— Можно пойти на прорыв, — неуверенно предложил кто-то, — должно же нам хоть когда-то повезти.

— Их там куча. За воротами. И каждый знает, что мы можем выбраться только через них.

— А ну-ка, — Сернегор приподнял голову над завалом, и тут же скользнул обратно вниз, — кто-нибудь видит мерзавца Данни? Если они прикроют нас…

— Я здесь, — Даньяр подполз практически бесшумно, оставляя за собой тянущийся кровавый след, — высоко же вы забрались.

— Ты живой!

— Это просто царапина. Я везучий. Сколько их там?

— Тьма. А остальные твои?

— Меня мало?

Ругательства зазвучали громче; в большинстве из них поминались такие выражения, относящиеся к роду Элдар и идее монархии в целом, что за них стоило и повесить.

— Мы можем попробовать, — высказался Первоцвет за всех, — хуже не будет.

Это было известно дружине Сернегора. Точнее, тем сорока трем воинам, что от нее остались. Если многие воины могли рассчитывать на плен и даже предложение откупиться — то только не эти. Ни за какие деньги южане не отказались бы от возможности запытать каждого из этой дружины до смерти. Медленной и, несомненно, мучительной.

— Данни, ты в седле удержишься? — спросил Сернегор друга. Тот пожал плечами: «Вероятно», — тогда давайте попробуем выбраться живыми отсюда.

Вместе они принялись спускаться. Крепость Парагин представляла собой печальное и отвратительное зрелище, в основном представленное бесконечными потоками крови, стекающей по каменным ступеням и стенам, и телами погибших воинов — Сернегор сжал зубами трубку так, что она треснула. Многих он узнавал, другие были так изувечены и залиты кровью, что разобрать принадлежность их было совершенно невозможно.

У ворот, привалившись к стенам, замерли пятеро воинов из ругов — очевидно, совершенно потерявшие надежду и попрощавшиеся с жизнью. При виде пришедших к ним соратников они не воодушевились.

— Есть идея, — высказался один из них, услышав о предложении идти на прорыв, — там, с другой стороны, у рва есть слабое место — сразу за угольной. Если его разобрать и вылезти через ров?

— Думай! А лошади?

— А то они не перелезут.

— Утонут в дерьме, пустая ты голова.

— Заткнулись оба! — рявкнул Сернегор, раздумывая, — в степи стояла сухая погода. Ров подсох тоже. Может, и удастся. Быстрее!

Не медля, воины ринулись к сараю с углем, и принялись спешно выламывать его прямо из стены — стена же в самом деле оказалась за деревянными стенами тоньше и, очевидно, была возведена на месте прежних ворот.

Тем не менее, дружинники покрыли страшными ругательствами строителей, планировщиков и каменотесов.

— Не все руку просунут, — глядя на крохотное отверстие в стене, сквозь зубы пробормотал Первоцвет, оглядываясь на трещавшие ворота за спиной, — о лошадях речи не идет.

— Я протиснусь, — подал голос худенький юноша, весь в крови, подходя к ним, — я могу отвлечь их.

Сернегор окинул с жалостью взглядом стоявшего перед ним подростка. Огромные голубые глаза, первая пробившаяся поросль на лице, сжавшиеся до скрипа мокрые от крови пальцы на рукояти кинжала. Именно такими погибало большинство.

— А что будешь делать? — спросил князь, отворачиваясь, но услышав ответ, встал на месте:

— Подожгу ставку командира. Надо пробежать кругом — я могу. Лук, стрелы, кремень.

— Что это даст? — зарычал Первоцвет. Сернегор кивнул мальчику, не сводя глаз с его лица:

— То, что острые стрелы двухсот лучников опустятся, а лучники — отвернутся хотя бы на минуту.

Штурмующие явно не подозревали о количестве сопротивлявшихся в крепости Парагин — иначе штурм был бы давно завершен. Однако, здраво рассудив, что внутри все воины попрятались кто куда, и, должно быть, выжидают и перегруппировываются, южане собирали дружину для повторного натиска и тушили загоревшиеся машины.

— Безумный план, князь, — вздохнул Первоцвет. Сернегор ничего не сказал, глядя пристально на то, как юноша едва пролезает в дыру в каменной стене. Хотелось спросить, как его зовут и откуда он, но времени не было.

Минула почти половина часа, и воины услышали запах гари и удивленные возгласы южан.

— Ты глянь, — весело изумился Первоцвет, прилаживая шлем, — готовиться!

Ворота, державшиеся исключительно на честном слове, едва поддались — и всадники вылетели из них с той скоростью, на которую только были способны их испуганные лошади. На некоторых всадников было по двое.

Крен, с которым всадники огибали Парагин с северной стороны, заставил Сернегора увидеть уже привычные мушки в глазах. В ушах зашумело.

Первые версты бегства он не помнил. Несомненно, кого-то из его дружины убили, кого-то ранили; но свист стрел удалялся, как и погоня; но Сернегор чувствовал только мощные, широкие движения коня под собой, скрипение седла и жуткий, леденящий страх, который овладевал рано или поздно любым воином, показывавшим спину врагам.

Впереди в лиловой пыли уже виден был Кион — сколько длилось бегство? Час или два? Не больше четверти часа гонки, никак не больше, отрешенно пытался думать Сернегор. Мушки в глазах роились, от недостатка воздуха кружилась голова.

Но скорость снижать он боялся. Лишь убедившись, что перед ним в самом деле Кион, Сернегор захотел обернуться и сосчитать своих воинов — и, стоило ему расслабить слегка мышцы спины, и сделать попытку оглянуться через плечо — как острая боль пронзила левый бок, и он не удержался в седле.

Рядом с болью, которая разрывала его изнутри — и на нее радостно слетались фиолетовые мушки в глазах — удар о землю даже не ощущался, как нечто значимое.

— Князь! — кричал над ним кто-то.

Во рту стало горько, потом солоно — и Сернегор понадеялся, что немедленно потеряет сознание. Но все никак не терял. Его волокли по земле — наверняка стараясь сделать это наименее болезненным способом, но так больно, тем не менее, что перехватывало и без того слабое дыхание. Если бы только у него были силы держать нож в руках, он немедленно бы зарезался — терпеть было невозможно. И все-таки он терпел.

Последнее, что он увидел угасающим зрением — это белые стяги Киона, и огромные испуганные глаза молодых ополченцев. Фиолетовые мушки закружились, их стало больше, и, наконец, ничего не осталось, кроме них, и наступил мрак.