Осколки небес (СИ) - Колдарева Анастасия - Страница 43

Проснувшись в одну из таких кошмарных ночей, вымотанный до отчаяния, Андрей вдруг ощутил, как нежная, теплая ладонь успокаивающе гладит его по щеке.

Свет в кухне не горел. За окном завывал ветер и ярилась метель.

— Это просто дурной сон, Андрюш, — прошептала Варя, не отнимая рук и не стыдясь столь странной, непривычной близости. Темнота придавала ей уверенности. — Все пройдет, уляжется. И тебя минует чаша сия… Ты только верь.

Он поймал рукой хрупкое, тонкое запястье и, поглощенный внезапным чувством, прижался к нему губами. Замер так, зажмурившись. Надолго. Внутри словно что-то хрустнуло, сломалось, и развернулась тугая, давным-давно сдерживаемая пружина: неужели она действительно переживала о нем? неужели он стал ей не безразличен? хоть кому-то в этом мире — по-настоящему дорог?

Или он обманывался? И все это: родное тепло, сочувствие — просто дань долгу? Вымученное сиюминутное милосердие, готовое раствориться в ночи?

Он бы многое отдал, чтобы эти руки не исчезали, чтобы шепот не прекращался и не иссякала нежность.

— Прости меня, — выдохнул Андрей в Варино запястье, — за всю эту чушь.

«Не за историю, в которую я втянул тебя, хотя и за нее тоже. И даже не за смерть. За презрение прости, за надменность и высокомерие, за снобизм и гордыню. За мои деньги. За отца, которого ты не имела и никогда не знала. За нищету и глухую провинцию. За пошлые, безвкусные художества…»

Наверное, Варя истолковала правильно. Наклонившись, она мягко поцеловала его в висок.

— А знаешь, ты была права насчет моих картин, — усмехнулся Андрей в порыве откровенности. — Тех, что пылились в мастерской, и других, которые я рисовал на заказ. Шлак это все и дрянь редкостная.

— Самокритика — добрый знак, — улыбнулась Варя. — Можно сообщить Азариилу, что «пациент» идет на поправку. То-то будет радости.

— Вы сговорились? Он водил меня на смотрины какого-то ракового больного, душил нравоучениями, лишил средств к существованию… — Андрей запнулся. — Слушай-ка, можно тут поблизости продать пару-тройку акварелей?

— Талантливых? — придирчиво уточнила Варя.

— Старых. Поостерегусь оценивать.

— Возле «Витязя» часто торгуют картинами с рук, но в такую непогоду…

— Скоро ведь Новый год, да?

— Со дня на день.

— Я продам картины, и устроим себе праздник.

— Вообще-то сейчас рождественский пост идет, праздники устраивать не положено. А во-вторых, тебе нельзя выходить.

— Зар не запрещал.

— Вениамин советовал…

— М-да? И кто он такой?

— Трудно сказать. По виду обычный молодой человек, будущий семинарист, но мне кажется, с ним все не просто. Иначе бы Азариил не привел нас сюда. Я ему доверяю.

— Кому, Зару?

— Обоим.

Андрей сел на диване и с сожалением выпустил руку сестры. Та пристроилась рядом. От окна тянуло зимним холодом, и он накинул Варе на плечи покрывало.

— Если меня не подводит умение считать, мы торчим здесь уже вторую неделю. И Азариил до сих пор не улучил минутки, чтобы наведаться и выяснить, как мы тут поживаем, не померли ли ненароком от голода, скуки или демонов.

— Наверняка есть причины, — голос у девушки предательски дрогнул.

— Он тебе нравится, да? — слова сорвались с губ быстрее, чем Андрей успел прикусить язык.

Варя не торопилась отвечать, но ощутимо напряглась под покрывалом. Сидя с нею бок о бок, он чувствовал ее нервозность.

— И даже больше, чем нравится, — продолжил Андрей, дивясь собственной проницательности. — Твое дело, в душу не лезу. Но что ты станешь делать, когда он обстряпает на земле свои ангельские дела и упорхнет обратно на облако? Ведь с собой не позовет. И весточку не пришлет. Ангелам запрещено общаться с людьми.

— Зачем низводить любые отношения до плотского уровня? — пробормотала Варя дрожащим, срывающимся голосом, будто едва сдерживала слезы. — Есть чувства серьезнее, глубже, светлее. Есть восхищение и благоговение, есть родство… Азариил лучше многих. Чище. Порядочнее, ответственнее, великодушнее, внимательнее…

— Красивее, — поддакнул Андрей.

— Прекрати!

— Я вижу, как ты на него смотришь.

— Он ангел! Это же… в голове не умещается! Ангел Господень спустился с небес, а у тебя одна похоть на уме!

— Не злись, — слова сестры вызвали стыд и досаду. — Азариил пророчит всякое нехорошее по поводу твоей праведности, я волнуюсь.

— Неужели ты вообразил, будто я… — Варя задохнулась от возмущения, — будто я… Это же кощунство!

— Стало быть, ты осознаешь, какая между вами пропасть. На твой счет я готов успокоиться. Но меня пугает другое, — признался Андрей с тяжелым сердцем. — Он вернул меня с того света вопреки воле… гм, руководства. Попер против своих. Предложил ритуал для защиты.

— Никому не рассказывай!

Детский сад.

— Азариил меняется, Варь. Что-то перемкнуло в его блаженных мозгах, и те дают сбои. Поэтому послушай совета: держись от него подальше. Не провоцируй. Не строй глазки.

— Ты говоришь ужасные вещи.

— Жизненные. Не буди лихо, пока спит тихо. На твоем месте я бы убрался из города и забыл обо всем.

— Не могу, — Варя мотнула головой.

— Из-за него? Ну признайся хоть раз честно: только из-за него?

— Из-за тебя.

— Да ладно… — Андрей смутился, потому что она сама нащупала на покрывале его ладонь и сжала.

— Я останусь, если еще хоть на что-нибудь сгожусь. Буду помогать. Знаешь, пока ты лежал без сознания, Азариил суетился вокруг и все время повторял: «В нем теплится искра… я чувствую свет». Может, он защищает тебя именно поэтому? И воскресил — поэтому? Из-за внутреннего света?

— Глупости. Нет во мне никакой искры. Что я ему, лампочка?

— Ты назвал картины вульгарными. И много другого осознал. Вдруг Азариил чувствует раскаяние, или, скорее, способность к раскаянию, предрасположенность, готовность? Ведь Бог никогда не призовет душу, пока для той остается шанс на исправление. Может, оттого и допустил самочинство… А может, как раз сейчас и наказывает Азариила за неповиновение.

Варя неожиданно всхлипнула, плечи у нее мелко задрожали. Андрей со вздохом обнял ее и прижал к себе.

— Успокойся. Вернется наш пернатый, никуда не денется. И снова будет нести чушь про ритуалы, заниматься религиозной пропагандой и вещать загробным басом о муках ада и моей безнадежной греховности.

Варя вымученно засмеялась.

— А вот картошка мне уже в глотку не лезет, — подытожил Андрей. — Пойду-ка завтра пообщаюсь с уличной богемой, но сначала неплохо бы разжиться рамами для акварелей. Есть тут поблизости багетная мастерская?

— Выясни у торговцев. Ты настолько уверен в успехе продаж?

Андрей ухмыльнулся:

— Талант не пропьешь.

— На твоем месте я бы не ходила.

— Еще сутки в подвале — и я сгнию. Прогуляться не повредит. К тому же, этот Новый год грозит оказаться последним в моей жизни, а в преисподней не разгуляешься. Хоть повеселюсь напоследок.

— Ну о чем я тебе втолковываю, а? О вере, о надежде, о промысле. Все как-нибудь устроится.

— Как-нибудь — точно, — хмыкнул Андрей. — Боюсь расстроить, но от надежды уже мало что зависит. Верь, не верь — а мы с тобой уже однажды умирали и оба понимаем, что происходящее не абстрактно. Это не тот случай, когда плохое случиться может где-то и с кем-то, только не здесь и не с тобой. Верь, надейся, а назавтра тебя переедет грузовик.

— Верить надо не в избежание смерти, а в милость Божью.

— Мой приговор давно подписан, Варь.

— Не впадай в отчаяние. Азариил на нашей стороне. Он за тебя ходатайствует, он справится.

— Тогда давай ты будешь верить за нас обоих, — Андрей грустно улыбнулся ее простодушной горячности. — А то моя надежда уже давно испарилась… не иначе как отправилась копать могилу. Давай, ложись спать.

Варя плотнее закуталась в шерстяное одеяло и вытянулась на диване. Она ещё долго возилась, и, лежа рядом с ней на спине, разглядывая потолок, Андрей впервые за много дней ощущал себя обнадеженным и успокоенным.