Осколки небес (СИ) - Колдарева Анастасия - Страница 35

— Нуриил?

Юноша этот был единственным, кто даже в человеческом облике предпочел сохранить ангельские черты. Аския ценил его за молчаливую покорность и беспрекословную исполнительность.

— Мир тебе, — Нуриил легко поднялся с колен и учтиво поклонился. Сквозь его сложенные крылья просвечивала стена и нижний край иконы.

— Ты звал, брат? — Азариил предчувствовал ответ. И все-таки уточнил: — Это твой призыв я слышал?

— Нет, я никого не тревожил, — ангел покачал головой. — Молился я в тишине, призывая в помощь Отца нашего. Моя подопечная, ведьма, доставляет столько хлопот… Если бы ты знал, брат, как тяжко мне приходится на земле! — воскликнул он с мукой в голосе, но все же совладал с собой, глубоко вздохнул. И участливо спросил: — Кто мог звать тебя? И для чего? Господства не получали новых приказов, иначе собрали бы нас всех.

Азариил нахмурился.

— Чем дольше пребываешь в человеческой обители хаоса и страданий, тем горше становится, — добавил Нуриил с тоской. — Мне, например, однажды померещился целый легион ада. Вообрази: я один одинешенек против полчищ врага!

— Тебе достался Леонард? — уточнил Азариил, скорее, из вежливости, чем из любопытства. Кто кому достался, он помнил и без уточнений.

— Увы! — с готовностью подхватил брат. — Ты только представь себе эту неописуемую мерзость! Нет более отвратительной фигуры, чем хозяин шабашей: полчеловека верхом на половине козла хромом! Громадного роста, с шерстью; ноги с копытами. Три рога: два меньших сзади и один большой спереди. Вокруг рогов — серебряная корона, а вместо зада — еще одно лицо, к которому прикладываются поклоняющиеся ему ведьмы. И смердит, смердит… О-о-о, — Нуриил спрятал лицо в ладонях, горестно качая головой.

Какой нежный, подумал Азариил в недоумении. Его, безусловно, тоже оскорбляли бесовские личины, созданные в поругание творений Отца Небесного, в насмешку над всем чистым и прекрасным. Но убиваться по этому поводу казалось пустой тратой времени.

— Прости, брат, — пробормотал Нуриил, расправив плечи. — Секундная слабость.

— Сомневаюсь, чтобы мне померещился зов, — Азариил вернул разговор в прежнее русло.

— Тогда стоит подождать. Или, если согласишься, я охотно помогу тебе в поисках…

Сзади раздались шаги. В долю секунды Азариил очутился в центральном проходе — и едва не сбил с ног Менаделя, задумчиво бредущего по залу.

— Мир тебе! — испуганно отшатнулся тот.

— Ты звал? — церемониям найдется место позже.

— Зачем?..

— Его человек пойман, — с грустью напомнил Нуриил, застыв между колоннами. — Женщина-блудница, разве не помнишь?

Азариил помнил. И топтался на месте, мучимый дурным предчувствием.

— Что-то случилось? — Менадель заправил за ухо темную прядь волос. Несмотря на свою неудавшуюся миссию и, в общем-то, завершенные на земле дела, он по-прежнему пребывал в плотном теле и явно не торопился обратно в гарнизон. То ли прогулки в окрестных садах храма доставляли ему особенное удовольствие, то ли не давала покоя любознательность, то ли от человеческих ощущений, испытанных впервые в жизни, захватывало дух.

— Пока ничего, — Азариил отвернулся, прислушиваясь. Наполненная голосами тишина услужливо полилась в уши неисчислимым множеством людских молитв.

Только Андрея среди них больше не было. Не было его и в далеком храме, где тихонько подпевала клиросу Варвара. Не было и в окрестностях той деревни.

— Это ловушка! — выдохнул Азариил, запоздало прозрев.

И метнулся к выходу.

Андрею в жизни бывало по-разному. Бывало грустно или весело, больно или приятно, хорошо и не очень, терпимо, невыносимо, пусто и просто никак. Случалось и похмелье с кошмарной мигренью, и аппендицит с плохим наркозом, и отравление, и кишечный грипп с галлюцинациями — еще в детстве. Но так, как в эти последние часы, пожалуй, не бывало ни разу.

Сознание то ускользало, то возвращалось. Он помнил мощный, властный захват, за которым простирался тошнотворный обморок длиною в вечность. Его мучили видениями: миллионы раздробленных мыслей, мириады одинаковых фрагментов, бесконечно наслаивавшихся на воспаленный разум. В редкие минуты просветления перед глазами прояснялось, и тогда в уши ударял рев ветра, а внизу, в разрывах туч, вдруг начинали мелькать цепочки городских огней и извилистые ленты рек. От ужаса волосы вставали дыбом — и бред вновь поглощал сознание. Тогда начинало казаться, будто везут его из палаты в операционную по черному-черному туннелю, расположенному где-то в фашистском концлагере. Под колесики допотопной тележки с хрустом попадали кости, и та подскакивала. Его подбрасывало, и тошнота волнами ударялась в горло.

Когда сознание в очередной раз прояснилось, Андрей сообразил, что бредет по темной улице, спотыкаясь. Попытался остановиться — не получилось. Он не владел собственным телом: мускулы сокращались помимо воли, колени подламывались, и неведомая сила тащила, волокла, грубо пинала и толкала в спину.

Снега как не бывало, однако холодный, сухой ветер проникал под распахнутую куртку, соскребая мясо с костей. Ухоженная асфальтированная дорога, зажатая в тиски тротуаров с высокими бордюрами, пустовала: не было прохожих, не было машин. Дома вырастали со всех сторон — невысокие, этажа в четыре — и воплощали собой непривычное и впечатляющее смешение архитектурных стилей. Преобладали романский с его тяжеловесностью и готика — большей частью в декоративных элементах. Ни деревьев, ни кустарников, ни выбоин, ни асфальтовых заплаток, ни мусорных баков в подворотнях, ни, собственно, самих подворотен… Минут через пять Андрей окончательно уверился в том, что к России местность не имела отношения.

Значит, безумный полет в ночных тучах не пригрезился?..

Спросить бы, да язык не слушался. От головокружения мутило, руки плетьми висели вдоль тела.

Кто-то следовал за ним. Андрей слышал мягкую поступь и шелест ткани. И, признаться, не горел желанием оборачиваться, ибо ничего доброго конвоир не сулил.

Вскоре, по мере приближение к окраине города, местность изменилась. Должно быть, он вновь провалился в небытие, потому что неожиданно перед глазами выросла суровая громада часовни. Среди трех сливающихся друг с другом построек доминировала центральная. Ее купол венчала башенка с окнами. В четырех углах возвышались статуи — отсюда, снизу, сгорбленные фигуры напоминали уродливых горгулий. Фасад украшали резные пилястры, а окна — богатая отделка. По бокам часовню зажимали здания пониже. Слева — довольно скромный пресвитерий, справа — квадратное сооружение с вогнутыми стенами и круглым окном во фронтоне крыши. Однако успев приглядеться внимательнее, Андрей обратил внимание на ветхость и запустение, царившие вокруг: прямо у стен росли кривые деревца, каменный фундамент облепил мох, под ногами хрустели обломки кирпичей.

— Вот мы и на месте, — со сладостной ноткой удовлетворения прошелестел над ухом голос Асмодея. — А между тем нас уже заждались. Горят свечи…

Ноги сами понесли Андрея по лестнице к высокому порталу со старинными дверями, окованными ржавой решеткой. Над порталом на стене выделялся католический крест — начисто лишенный украшений символ, само воплощение аскетизма. Короткий взгляд на него отозвался в душе нестерпимой, выворачивающей наизнанку болью.

Створки тяжело, с лязгом раскрылись. Несколько принудительных шагов в кромешном мраке — и вот ещё одна дверь распахнулась перед Андреем.

В ноздри ударил удушливый смрад разложения. Тошнота скрутила желудок, и раз-другой вывернуло всухую.

Стены некогда украшали фрески и надписи на латыни — теперь над пресвитерием красовалась гигантская пентаграмма в круге с чудовищно уродливой козлиной мордой в центре. Лепнина местами отсутствовала, сколотая мародерами; штукатурку покрывали устрашающие художества. Вдоль левой стены вплоть до купола поднимались строительные леса — полусгнившие, местами развалившиеся, видимо, давным-давно брошенные. Портал, ведущий к алтарю, перегораживала круглая деревянная балка, установленная вертикально, к верхнему концу которой было прибито перевернутое распятие. На самом алтаре вместо неугасимой лампады горела черная свеча и красовалось блюдо с отрезанной и порядком подгнившей головой козла. Именно эта мерзость распространяла то ужасающее зловоние, от которого нещадно тошнило.