Осколки небес (СИ) - Колдарева Анастасия - Страница 13

Ветер гнал по небу махристые лоскуты грязно-серых туч и презрительно швырял в лицо снежным крошевом, которое с тихим шуршанием скатывалось по куртке и застревало в складках ткани. Азариил попробовал снег на вкус — пресный. Глубоко вдохнул холод, пахнущий грустью и бесприютностью. Здесь, на земле, сурово ограниченной телесностью, среди засыпающей на долгую зиму природы многих, наверное, тянуло впасть в меланхолию. Люди, по слепоте своей лишенные всякого блага и помраченные от малодушия умом, не знали света, не ведали тепла…

Вскинув голову, Азариил долго всматривался в быстро меняющееся небо, где изредка мелькали черные точки птиц. Братьев отсюда при всем желании не разглядишь и не услышишь: тоньше волоса их лики, пронизанные светом, и тише шепота голоса, сливающиеся с ветром…

Короткий укол боли заставил отвлечься от праздных размышлений. Дотронувшись пальцами до губ, Азариил обнаружил кровь: кожа треснула. Обветрилась? И тыльные стороны ладоней покрылись цыпками. Воистину телесность доставляла неудобства, отвлекающие от главного.

Засунув руки в карманы, он медленно побрел по дороге вдоль череды автомобилей и озябших берез. Не то чтобы в движении возникла потребность: холода он не ощущал, скуки от вынужденного ожидания тоже. Азариил сейчас вообще не испытывал ничего, кроме умиротворения. Но в последовательном сокращении мышц была своя прелесть. И в дыхании, и в преломлении света через хрусталики глаз, и в скрипящем под подошвами ботинок снеге…

Человек снова ускользнул, отстранился, замкнулся в своих первобытных страхах и скудных потугах объяснить необъяснимое с помощью привычных безопасных терминов. С завидным упрямством воткнул голову в песок, точно страус. Такое бы упорство да в нужное русло!

Но капля камень точит. Грядущей ночью Андрей уже не уснет беззаботно: в его жизнь вторглось нечто чужеродное и растравило, вселило сомнения. Или напомнило о чем-то давно, ещё до рождения забытом. Немного терпения, немного смирения — и Андрей поверит сам, без вульгарных демонстраций, без «фиглярских трюков», в которых упрекнул Белфегор. А раз сам, значит, по доброй воле, по внутреннему порыву — и это уже крошечный шаг к Свету.

Андрей не знал, что конкретно ищет. Примерное представление имел, но когда в последний раз находил — вот вопрос на миллион. Забравшись на стул, он рылся в антресолях, перелопачивал тонну бумаг и альбомов в пеналах, отодвигал составленные в два ряда книги на полках, заглядывал в ящики под сиденьями кресел и даже пошарил за одеждой в шкафу.

И в результате нашел.

Вытащил из самого дальнего угла самой дальней полки прямоугольную жестяную коробку, со странной робостью и благоговением обтер с нее пыль ладонью и провел пальцами по выпуклому цветному теснению. Когда-то в этой коробке умещались четыре баночки с чаем и никому не нужное ситечко «в подарок». На крышке красовалась улица Лондона со старинными фонарями, здания с башенками и повозка, запряженная лошадью, уныло плетущейся по брусчатке. Этой коробкой он когда-то поздравил маму с Днем Рождения, и та сохранила незамысловатый подарок как ценность: несколько лет берегла и, превратив в шкатулку, складывала туда всякие мелочи. После маминой смерти Андрей так и не набрался решимости заглянуть внутрь. До сего дня.

Время близилось к полуночи, а тип, читавший мысли и в мгновение ока вылечивший дикую мигрень, все торчал под окнами. И исчезать не торопился. Следовало бы вызвать полицию, но идея казалась неправильной и отчего-то даже губительной. В конце концов, кем бы ни была Светлана — шарлатанкой, гипнотизершей или настоящим демоном — взъерошенный спровадил ее легким движением руки. Существовала, правда, вероятность, что все трое, включая гремящего костями старика, действовали заодно. Но Андрей гнал ее прочь.

Опустившись на край постели, он устроил коробку на коленях и открыл.

Перед ним лежали мамины сокровища: обыденные маленькие вещички, старые и странные, имевшие ценность и непонятную прелесть лишь для нее одной. Несколько почтовых марок сверху, визитка, крошечный глиняный ангелочек из Плеса, разноцветные перышки, стеклянная статуэтка и два меховых пингвина. Брошка в коробке, пакетик с его, Андрея, молочными зубами — и их сохранила! Какие-то каракули — надо думать, нацарапанные его неловкими ручонками лет двадцать пять обратно. Газетные вырезки, бумажки с адресами и открытки, календари, блокнот, пуговицы, сломанные часы, так и не пригодившиеся батарейки. Детские фотографии, несколько писем. Андрей разглядывал все это со щемящей тоской и чувством полного бессилия. Руки дрожали, в горле застрял ком.

Наконец пальцы нащупали нужную вещь: серебряную цепочку и почерневший от времени крестик. Много лет назад, во времена бунтарской юности, он отдал его матери, заменив кожаным шнурком со скандинавскими, китайскими и славянскими амулетами. И вспомнил лишь теперь.

Он захлопнул коробку, сжал цепочку в кулаке. Он не поверил ни единому слову того безумца. Но крест не ярмо, шею не согнет. Быстро, чтобы не передумать, Андрей надел его и как-то стыдливо засунул за воротник майки.

Совпадение или нет, но кошмары его в эту ночь не мучили.

Следующий день протек в относительном спокойствии. Посягнувший на звание ангела по-прежнему маячил во дворе, и Андрей решил отсидеться дома. Напряженные размышления не давали результата, мозаика последних событий никак не складывалась в удобоваримую картину. В памяти то и дело всплывала мамина шкатулка. Тревожные мысли возвращались в прошлое, ностальгия бередила душу и сплеталась с подспудным чувством вины, вызывая болезненную подавленность. Сидя на неубранной постели, пристроив на колено кружку с остывающим чаем, Андрей перебирал воспоминания: бережно перелистывал их ветхие, выцветшие страницы, словно где-то между ними — только руку протяни! — мог крыться ответ. Перед внутренним взором мелькали образы: картонная обложка пухлой папки, перетянутой засаленной тесемкой, потерявшей даже намек на исходный цвет. Хрупкая сухая фиалка. Ворох черно-белых снимков. Они казались настоящими, эти обрывки прошлого. И улыбающееся мамино лицо на них, и свет в ее глазах, и оброненные невзначай слова, чей сокровенный смысл вдруг пробился сквозь годы — и ошеломил. Мама пыталась достучаться до него тогда — он не слушал. А сейчас уже не собрать по крупицам то немногое, что когда-то скользнуло мимо сознания и ушло невостребованным.

А ведь он собирался съездить на могилу. Как только, так сразу.

Почему бы не сейчас?

Но сначала непременно стоило заехать домой к отцу. Забрать альбом с семейными фотографиями.

Однако дозвониться до старика не вышло. Личный номер то и дело вежливым женским голосом сообщал, что абонент не доступен. Андрей пробовал звонить на служебные и домашние телефоны — безрезультатно. Главный секретарь Ирина подняла трубку в офисе: «Господин Савицкий вышел», — после чего предложила связать с кем-нибудь из совета директоров или главным администратором. И так три раза подряд.

На четвертый Андрей всерьез разозлился. Позвонил Лидии, второй отцовской жене, застал ее в торговом центре на Лубянке — и с досадой сбросил вызов.

Варвара сидела в кухне, со списком вузов и картой метрополитена, составляя план на завтрашний день и изредка уточняя нужный адрес.

— Ты говорил, для отца привычное дело пропадать надолго, — заметила она, задумчиво грызя колпачок ручки. — Не звонить неделями. Он ведь человек занятой: на меня до сих пор минутки не выкроил. Может, срочная поездка? — встретив напряженный взгляд, Варя запнулась. — Переживаешь?

Переживать об отце Андрей прекратил уже давно — с тех самых пор, как осознал тщетность и неблагодарность данного занятия.

— Домой к нему хотел наведаться, забрать одну вещь.

— А ключа нет?

В принципе, ключ был.

Андрей пересек кухню и выглянул из-за занавески в окно. Детишки на площадке воодушевленно топтали свежий снег, под ближайшей березой засела компания подростков, на стоянку въехал бордовый пикап, и из него выбралось целое семейство. Кто-то возвращался с работы. В плафонах фонарей уже забрезжил свет.