Первый генералиссимус России (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич - Страница 71

— Ладно, — досадливо махнул тот мощной дланью, — что теперь бить в барабан, когда палочки сломаны, да и шкура содрана. Ступай да помни: новый год справляем у тебя. А то я с «кумпанством» соборным у многих побывал, а к тебе, боярин, все как-то недосуг было. Ты, должно быть, обижаешься?.. — подмигнул игриво-насмешливо: знал, что не всем московским боярам нравились такие посещения, особенно среди ночи. — Готовься.

— Спасибо за честь, — отвесил поясной поклон.

Когда же покинул не только апартаменты государя, как стали величаться комнаты во дворце, занимаемые им, но и само Преображенское, облегченно вздохнул: «Ух, кажись, пронесло… Господь не оставил своей милостью… Могло быть и хуже».

До 1 сентября нового 7206 года осталось буквально пять дней. И за этот срок надо было приготовиться к шумному празднеству. Проще говоря, следовало заготовить такое количество еды и вина, чтобы упоить «до черных риз» весь «Всепьянейший Собор» и его гостей. А это, самое малое, человек сто пятьдесят… И все с такими лужеными глотками, что каждому жбан подавай — мало будет. Но, как говорится, «Бог не выдаст, свинья не съест».

А еще надо было запасти воз восковых свечей, так как гульба могла продлиться и до утра. Такое уже часто случалось. И тогда гостям не в темноте же сидеть…

Кроме всего прочего, стоило подумать и об огненной потехе. Лефорт такую иногда устраивал, к пущей радости государя. Так чем же Шеин хуже Лефорта?! Благо, что воеводский двор на берегу Москвы-реки стоит. И все эти хитроумные фейерверки можно учинить на плотах во избежание пожара.

Как и предполагал Алексей Семенович, первого числа, сразу же после полдника, к нему съехалась чуть ли не вся хорошо выспавшаяся боярская Москва. Многие, следуя веяниям времени, прибыли с женами и старшими детьми. Молодой поросли пора уже была и себя показать, и на других посмотреть.

Хорошо, что день был погожий — столы поставили не только в хоромах, но и во дворе. Получился не рядовой праздник, а пир, как во времена князя Владимира Красное Солнышко. Только пир устраивал не князь киевский, а боярин московский.

До прибытия государя все вели себя чинно. К хмельному зелью если и притрагивались, то аккуратно, едва касаясь губами. Знали, что Петр Алексеевич не любил, чтобы напивались допьяна без него. Никакой корысти в том для него не было. Просто государю хотелось лично увидеть, кого и как разбирает Ивашка Хмельницкий или эллинский бог Бахус, в честь которого и устраивались застолья. И, главное, кто и что при этом болтает. Известно, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

Многие из бояр средней руки были бородаты. Старины придерживались. «Зря это они с бородами на званый пир пожаловали, — глядя на бородачей и непроизвольно теребя себя за голый подбородок, подумал Шеин. — Государь непременно на этот факт обратит внимание». Однако вслух мыслями своими ни с кем не поделился. Ни к чему портить гостям праздник раньше времени. И без него есть, кому это сделать наилучшим образом.

Но вот прикатил в карете царь. Прикатил не один, а с «другом любезным» Александром Меншиковым, Францем Лефортом, Петром Гордоном. И, естественно, со всем «всепьянейшим синклитом» — с «князь-папой» Никитой Зотовым, с «князь-кесарем» Федором Ромодановским, с «митрополитом яузским» Петром Бутурлиным, с «князь-игуменьей» Дарьей Ржевской, с «князь-цесаревной» Евдокией Ромодановской и с «обер-игуменьей» Анастасией Голицыной.

За ними в возках, каретах и старинных колымагах, запряженных у кого тройкой, у кого — четверней, у кого — восьмериком прибыли и остальные потешные попы, диаконы, протодиаконы, игуменьи, старицы, белицы и смиренные грешницы. Все напомажены, накрашены, одеты по-иноземному.

«Слава те, Господи, что хоть по-людски приехали, а не козлищах и свиньях, как приезжали в прошлом году на Рождество к Лопухину Сергею, — тайком перекрестился Алексей Семенович, обрадовавшись. — Может все пройдет без скандалов и посмешищ… Дай-то Бог».

Но вот, повизгивая, попискивая, посмеиваясь, позвякивая бубенцами на колпаках, пощипывая и подталкивая друг дружку, строя всякие рожицы, за государем и «всесвятейшим синклитом» ввалились гурьбой царские шуты и шутихи.

«Господи, а эти-то зачем?! — обомлел генералиссимус, отчетливо понимая, что «тихости» на празднике явно не будет. Обомлеть обомлел, но виду старался не подавать. Ко всем был приветлив и радушен.

— Милости просим, милости просим…

Весело здороваясь, бегло поздравляя всех с новым годом, Петр Алексеевич, постукивая тросточкой в такт шагам своих журавлиноподобных ног, сопровождаемый «синклитом», прошествовал к праздничному столу.

Стол для государя и наиближайших ему персон был поставлен в самом лучшем месте. Накрыт белыми скатертями. Поверх скатертей на серебряных, фаянсовых, чаще — деревянных блюдах всевозможная снедь, которую только знала хлебосольная Москва. Меж блюдами граненые штофы из разноцветного стекла с водкой. Тут же и кувшины с винами, квасом и фруктовыми соками. Румяными боками, поджаристыми корочками радуют калачи, круглые пшеничные хлеба, золотистые пироги.

У царского стола и у других столов суетятся слуги Шеинского дома. Все умыты, причесаны. Мужики приодеты по такому случаю в лучшие чистые одежды иностранного покроя с кургузыми полами. Бабы же — в русских сарафанах. Ибо не придумали еще одежды красивее сарафанов. Особенно, если сарафаны и талию подчеркивают, и перси напоказ выставляют.

Едва Петр Алексеевич уселся за стол, как Шеин Алексей Семенович, исполняя обязанности хозяина дома, провозгласил первый тост за здоровье государя и лично поднес тому золотой кубок с вином.

— За здоровье государя! — тут же подхватили присутствующие дружно и вдохновенно. — За здоровье государя! Дай Бог ему многие лета!

И сразу после тоста также дружно застучали чары и бокалы, кубки и кружки. А следом — ложки, вилки и ножи по блюдам и тарелкам. Слуги проворно бросились заполнять опорожненные кубки новыми порциями хмельного зелья.

Второй тост царь традиционно провозгласил за здоровье хозяина и главного генерала русской армии.

— За здоровье хозяина дома! — хоть и вразнобой, но довольно громко поддержали тост гости.

Вновь выпили, вновь застучали вилками и ложками, вновь задвигали скулами, заработали зубами, засопели, захрустели хлебными корочками, солеными и свеженькими огурчиками, первыми, еще зеленобокими яблочками, зачмокали икоркой, зачавкали ушицей. Все чин чином, все наилучшим образом…

«Господи, неужели ныне все пройдет без скандалов…» — подумал Шеин, видя, как мирно протекает празднество.

Но едва он так подумал, как вновь встал государь и с улыбкой заметил, что не все званые гости в новый год идут с новым настроением, что многие тащат с собой старый багаж и груз прошлых лет и веков.

— Я подобное предвидел, — заиграл он очами, — потому и прихватил с собой «святейший» синклит, чтобы избавить закоренелых грешников от грехов.

Все настороженно затихли. Перестали шушукаться и тыкать вилками в тарелки. А государь, не покидая стола, уже подал команду «Собору» и шутам своим приступить к «исповеданию и отпущению грехов».

Царские шуты и шутихи, шумно повскакав со своих мест, собаками-ищейками бросились на поиски «грешников». Обнаружив боярина-бородача, бесцеремонно вытаскивали его из-за стола и тащили пред очи «соборного кумпанства».

— Отпустить грехи! — командовал царь.

— Грехи рабу Божию (называлось имя боярина) отпускаются, — пели с веселым задором «соборные певчие». А шуты под это пение уже кромсали большими овечьими ножницами бороду.

После этого грехоотпущенник подводился кем-либо из «синклита» к царю за благословением. И тот под веселый гам всего «Собора» собственноручно вручал «причащающемуся» жбан с вином.

— Милости прошу откушати!

— Пей до дна! Пей до дна! — горланили дружно члены «синклита» до тех пор, пока несчастный боярин не опорожнивал посудину до дна.

Некоторым боярам после такого возлияния удавалось добираться до своих мест за столом и потом вместе с остальными потешаться над другими незадачливыми бородачами. Но были и такие, которые после выпитого тут же падали замертво. И тогда слугам Шеина приходилось относить их в какой-нибудь угол боярских хором для протрезвления.