Первый генералиссимус России (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич - Страница 69

— Иди, иди, князь, — включился и Автомон Головин, до сей поры предпочитавший держаться в тени. — Ты человек мирный, тебя они скорее послушают.

Видя, что генералов не переубедить, князь Кольцов-Масальский побрел к стану бунтовщиков. Но его, в отличие от Гордона, внутрь полков не пустили, а выслали навстречу двух переговорщиков. Одним из переговорщиков был десятник Зорин, а другим, как понял Шеин, бывший курский стрелец Никишка.

«Вот и свела нас судьба на узкой дорожке, — усмехнулся генералиссимус. — Не о том ли ты мечтал, стрелец, дюжину лет тому назад, когда грозился меня убить? Кажется, и ныне ты о том же мечтаешь… Что ж, посмотрим, кто кого…»

Зорин и Никишка вручили князю листы с новой, более пространной челобитной и вернулись в свои полки. Вернулся жив-здоров к своим и Кольцов-Масальский, так и не сумевший даже пары слов стрельцам сказать.

— Требуют, чтобы челобитная была зачтена в наших полках, — передавая Шеину челобитную, заметил князь.

А ключей от царской казны они не возжелали? — жестокой прозеленью блеснули глаза Шеина. — К бою! — подал он команду.

Генералы и полковники, стоявшие рядом с ним, рысью бросились к своим полкам.

Первый залп пушек был дан над головами бунтовщиков. Но те не испугались и по приказу заводчиков пальнули из ружей в ответ. В царских полках кто-то, будучи раненым, вскрикнул. Двое или трое упали замертво.

«Видит Бог, я крови не жаждал, они первыми ее захотели», — оправдывая последующие действия, сказал сам себе Шеин и приказал бить прицельно.

Несколько залпов из пушек сделали свое дело — мятежные стрельцы бросились бежать, кто куда. Их ловили, вязали, брали под караул. Особенно усердствовали конные драгуны.

Среди пойманных оказался и Никишка.

Поначалу у Шеина была мысль лично допросить невесть как «воскресшего» курского стрельца, оказавшегося одним из заводчиков стрелецкого бунта. Хотелось выяснить, что стало с ним после стычки на Белгородской засечной черте со степняками, где обитал все это время, как оказался среди московских стрельцов и, главное, зачем убил Параску. Вопросов к Никишке было много и хотелось на них получить ответы. Но, подумав, махнул рукой: кто такой Никишка, чтобы на него было трачено внимание самого генералиссимуса. Как одному из основных заводчиков бунта, ему и так голову отсекут… или повесят. Впрочем, хрен редьки не слаще…

Как только изловленные мятежные стрельцы были доставлены в Москву и Преображенское, Ромодановский и Шеин, посоветовавшись, учинили розыск по делу о мятеже.

— Будем Софью подпрягать? — спросил повеселевший после благополучного окончания столь тяжкой докуки Федор Юрьевич.

— Смотри сам, — ушел от прямого ответа Алексей Семенович. — Ты у нас к сыску государевых воров приставлен. Тебе и решать. Надо бы, конечно, с Петром Алексеевичем совет иметь в столь щепетильном деле. Только где он ныне, Петр Алексеевич?.. Мое мнение такое: если сами мятежники прямо не укажут на свою связь с бывшей правительницей, то нам подтягивать это за уши не стоит. Наша задача — крамолу среди стрельцов извести. Сюда и направим усилия.

— Разумно, — согласился Ромодановский. — А на допросах присутствовать желаешь?

— Уж уволь, — поморщился Шеин. — Я все-таки человек военный, а не приказной. Мне крови и на поле боя хватает.

— Чистеньким быть хочешь? — скорчил недовольную гримасу «князь-кесарь».

— Хочу своим делом заниматься, — постарался уйти от прямого ответа главный генерал.

— Все хотят своими делами промышлять, а в грязи возиться — только Федька Ромодановский, — сплюнул под ноги генералиссимусу Ромодановский. — Впрочем, Бог тебе судья.

— Бог нам всем судья.

Розыск был проведен быстро. Из числа арестованных, а их было более двух тысяч, 254 стрельца было пытано. По приговору суда, утвержденного Шеиным и Ромодановским, 56 «пущих заводчиков» было казнено, в том числе Тома, Маслов, Зорин и Никишка Курский. А 1965 человек отправлено по монастырям и в отдаленную ссылку.

«Чтобы отдохнули от тягот государевой службы», — шутил Ромодановский.

Те стрельцы, кому удалось выйти «из воды сухим» и уцелеть, собираясь по кабакам. Подвыпив, грозились наточить копье и для Шеина. Ему доносили сие. Но он только рукой махнул: «Один точил, да сам напоролся. Как бы и эти точильщики тем же самым не окончили дни свои. Не уймутся — уж как пить дать с плахой сведаются».

Вскоре после казни главных заводчиков Шеин отбыл к Азову — дела со строительством Таганрога того требовали. А Боярская дума вместе с Федором Ромодановским продолжила следствие и по итогам его приговорила еще 74 беглеца к повешению. «В науку другим».

20 июля день начался как обычно. Еще на рассвете дневные сторожи в степи сменили ночных. А еще допрежь того несколько казачков с заводными лошадками к самой Кубани ертаулом вышли. Стрельцы и солдаты полков, пожевав, что Бог послал — с харчишками по-прежнему было скудновато — приступили к строительным работам. Казаки, драгуны и калмыки суетились возле своих лошадей. Кто чистил, кто копыта проверял — не разбились ли… Кто, оседлав, хлебцем подкармливал, кто просто одобрительно похлопывал ладонью по холке. Лошадь — животина понятливая, ласку не хуже женщины любит. Словом, день начинался как день, все люди при деле, и ничто ничего плохого вроде бы не предвещало.

Вдруг один из есаулов, неотлучно находившихся при Шеине, взглянув из-под ладони в степь, насторожился.

— Что-то сторожи нашей не видать.

— Как не видать? — оборотился к нему Алексей Семенович.

— Не видать — и все тут… — пожал есаул плечами и, словно девица, захлопал длинными ресницами.

Достав подзорную трубу, Шеин приник глазом к окуляру. Повел туда-сюда… Как ни всматривался, как ни выискивал, сторожи видно не было, зато окоем стал чернеть от множества степных всадников.

«Проспала сторожа ворога, будь она неладна… Небось, стрелами издали снята… Без шума и звука», — сразу все понял боярин.

— Пушкари, к бою! — подал он команду. — Казаки и драгуны — к бою! Ударить «тревогу» в колокол!

Это уже относилось к есаулам.

«Тревогу» прокричали, в тревожный колокол ударили. Но пушкари что-то замешкались, казаки и драгуны запоздало вскочили на своих коней, а степная орда, численностью в две-две с половиной тысячи лихих наездников, уже ворвалась в русский лагерь. Только солдатики и стрельцы, подхваченные от работ сполошным колоколом, не дрогнули: кто заступом, кто киркой, кто просто подвернувшимся под руку дрекольем встретили степняков. Те, не ожидая такого дружного отпора и не дожидаясь, когда по ним ударит казацкая лава, с гиком и свистом уже мчавшаяся навстречу, развернулись и поспешили к своим основным силам.

Что говорили мурзы и беки первой орды остальным начальным людям, осталось тайной. Явью же стало то, что крымцы и кубанцы, численностью до 15 тысяч всадников и до 5 тысяч пехоты, решили утопить «зарвавшихся» урусов в реке. Только не учли они, что русским было достаточно небольшой их заминки, чтобы взять свое оружие и стать в полковые каре. И как только вражеская лава докатилась до той незримой черты, где ружейный огонь был особенно эффективен, дружно ударили русские пушки, изрыгая с клубами дыма десятки пудов картечи.

Первые ряды атакующих вместе с их конями буквально смело. Но черный вал продолжал по инерции накатываться — и тут уже полки показали свое умение. Солдаты и стрельцы, сведенные многодневными тренировками в жесткие каре, кто с колена, кто в полный рост по команде своих полковников дали такой дружный залп, что урон врагу был причинен ничуть не меньший, чем от пушечного огня. И пока пушкари и стрельцы перезаряжали ружья и орудия, казаки и драгуны уже чихвостили пиками и саблями рассеянные по степи клочья орды. Впрочем, далеко в погоне не зарывались.

Откатив подальше в степь, степняки вновь собрались в единый кулак и снова, подбадривая себя криком и визгом, понеслись черной лавой на русские полки. Но пушки с ружьями уже были заряжены. И лихих всадников ждал «горячий» прием.