Первый генералиссимус России (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич - Страница 63

— Подпускайте их лавы на пушечно-ружейный выстрел — и бейте нещадно, — напутствовал Алексей Семенович Александра Шарфа. — Они этого страсть как не любят. По собственному опыту знаю. Подпускайте — и бейте! Картечь не жалейте.

13 июня турки попытались пушечным огнем отогнать русские команды, медленно, но неуклонно, словно кроты земляные, продвигавшиеся апрошами и шанцами к стенам крепости. Пороху сожгли немало — стен не стало видно за пороховой гарью — однако ущерба не причинили. Ядра и бомбы вражеские в большинстве своем до русских позиций не долетали. А те, что долетели, лиши в землю у фашин зарылись. Только жаром, как из пекла, и пахнули. Ни один воин не пострадал. Это радовало, ибо русские пушки оказались дальнобойнее, а их огонь действеннее. И Алексей Семенович тотчас в срочной депеше государю на «Принципиум» все как есть отписал.

В ответ на депешу от государя для Шеина поступило письменное сообщение о новых победах русской флотилии. «Милостию божиею, — писал «капитан Петр Алексеев», как всегда своим торопливым, едва читаемым почерком, с частыми кляксами по тексту, — вновь турецких людей на море побили и 45 фуркатов их со всем имуществом тамошним взяли. А еще взяли один боевой корабль со всеми припасами. И пороху много взяли. А другой корабль взять не дался. Пришлось потопить со всем припасом. Вновь казаки-молодцы в том деле старались. За службу пришлось весь трофей им отдать. Так три дня дуванили».

Петр Алексеевич не писал, что к прежнему турецкому флоту подошел новый в составе 23 судов. Об этом по команде ертуальные казачки сообщали. А еще они сообщали, что, несмотря на свою численность, турецкий флот, как только завидит движение русских кораблей, тотчас поднимает паруса — да и тикать в море.

«Слава Богу, — крестился Шеин, — хоть и мала наша флотилия, да помощь-то от нее вон какая! Только лишь бы государь на рожон не лез. Уж слишком горяч! Да и быть везде первым норовит. Пуля же, дура, не разбирает, где простой смерд или холоп боярский, а где сам царь…»

Неизвестно, знал ли, догадывался ли Алексей Семенович, что государя просили поберечься его сестры, особенно Наталья Алексеевна. Ее Петр привечал более остальных. Зато известной стала шуточная отписка царя, в которой он сообщал Наталье Алексеевне: «К ядрам и пушкам близко не хожу, зато они сами ко мне летят. Прикажи, сестра им, чтобы не ходили». Тут, по-видимому, Меншиков постарался.

К 16 июня с помощью шанцев и апрошей, земляных валов и раскатов русские войска настолько близко со всех сторон подошли к Азову, что Шеин принял решение о начале общей бомбардировки города и крепости.

Крепость, как уже отмечалось, включала в себя три линии обороны. Первая — это наружный земляной вал, правильным четырехугольником охватывавший город. Перед валом был ров, а на вершине вала — крепкий бревенчатый палисад. Вторая, средняя, линия обороны представляла собой каменную стену, также охватывающую город с четырех сторон. Протяженность этой стены была около 600 саженей, высота стены со стороны степи была не менее 3 саженей, а со стороны реки — не менее 2 саженей; ширина верхней части достигала 3 саженей. Стену опоясывал ров глубиной до 2 и шириной до 4 саженей. Для пущей прочности ров был выложен камнем. На этой стене по всему ее периметру было 11 каменных башен и с дюжину бастионов. В башнях и бастионах, по подсчету Шеина, находилось не менее 350–400 пушек. Третьей же линией обороны являлся каменный замок, возвышавшийся своими башенками и остроконечным шпилем над всем городом. В замке также предполагалось нахождение нескольких десятков пушек. А еще у северного рукава Дона, так называемого Мертвого Донца, стоял каменный форт Лютик, на вооружении которого было не менее четырех-пяти десятков пушек. И гарнизон не менее двух сотен человек.

Вот эту-то твердыню, правда, уже со всех сторон крепко окруженную, предстояло измотать бомбардировками и взять штурмом.

«Ничего, возьмем, — возможно, в сотый раз вглядываясь в чертеж крепости, — мысленно говорил сам себе главный воевода Алексей Семенович Шеин. — Глаза боятся, а руки дело делают. Вон уже сколько насыпных раскатов изготовлено и под пушки, и под мортиры. Да еще каких раскатов — повыше каменных стен будут. Главное, действовать не спешно, а дружно. И пока, слава Богу, сие удается. Генералы Петр Гордон и Автомон Головин, конечно, морщатся, фыркают — не нравится им быть под моим началом — но ничего, из узды не выходят, действуют слаженно».

Если что и печалило главного воеводу, так это то, что государь до сих пор не написал официального рескрипта о его чине генералиссимуса. Но в этой печали Алесей Семенович даже себе не хотел признаваться, а не то чтобы ею с кем-то делиться. «Честь ни в чинах и званиях, — успокаивал он себя, — а делах славных да правильных, богоугодных».

17, 18 и 20 июня турки, сидевшие в Азове, видя свое полное окружение, сделали три вылазки, намериваясь разрушить земляные раскаты и уничтожить русские пушки, от которых несли ощутимые потери. Но эти вылазки для них окончились плачевно. До раскатов они не дошли, зато потери понесли изрядные.

А 22 июня, после бесед со стрельцами и солдатами, как лучше взять Азов, приступили к строительству земляной насыпи, которая должна была сомкнуться с земляным же валом Азова. «И тогда вал наш», — были единогласны служивые.

«Работа титаническая, но польза от нее очевидная, — сообщал государю в очередной депеше Шеин. — И чтобы работа по возведению насыпи шла быстрее, отправлено на нее сразу пятнадцать тысяч служивых. Землю носят не только по ночам, но и ясным днем: кто — на носилках, кто — в мешках, кто — в корзинах, а кто — и в собственных плащах».

Шеин нисколько не преувеличивал, когда писал государю о быстром возведении огромной насыпи, с каждым часом на несколько аршин, а то и саженей подвигавшейся к земляному валу крепости. Прибывшие 25 июня в русский лагерь иностранные инженеры (выписанные Петром Алексеевичем еще зимой, но явно не спешившие в Россию) от удивления головами качали — так были поражены увиденным.

Утром 24 июня, на праздник рождества Ивана Предтечи, из крепости была предпринята очередная вылазка, которую поддержали крымчаки со стороны степи и орды кубанцев численностью до шести тысяч человек на противоположном берегу Дона. Крымчаки и кубанцы были отбиты конницею казаков, а вот при отражении вылазки турок была допущена оплошность. Некоторые дети боярские да дворяне так увлеклись погоней за начавшими отступать к вратам крепости турками, что сами были либо убиты, либо пленены.

Среди убитых были князь Никита Ухтомский — весельчак и хлебосол, Семен Тургенев, братья Юрий да Василий Лодыженские, отец и сын Волженские. Попавшими в плен значились князь Петр Гагарин, Дмитрий Воейков, Федор Хрущов и еще три или четыре человека.

Как ни хотелось Шеину печалить такими известиями государя, только ничего не поделаешь, доклад есть доклад. Отписал и депешу скорой эстафетой послал. В ответ ждал царского разноса да нарекания, ан нет, ошибся. Еще как ошибся. Пришла депеша с рескриптом государя о присвоении ему, воеводе Большого полка, чина генералиссимуса. На гербовой бумаге, черным по белому написано!

Радость распирала грудь. И до него многие в «генералиссимусах» хаживали. Взять хотя бы Федора Ромоданоского или Ивана Ивановича Бутурлина. Только величались-то они этим чином потешно, несерьезно, с насмешкой, с иронией. Был еще и Василий Васильевич Голицын, ныне влачивший опальное существование где-то под Архангельском. Но его так величали только иностранные дипломаты в своих письмах да депешах. Русские государи, даже правительница Софья Алексеевна, так не величали.

Радость распирала грудь. Но поделиться ею было не с кем. Не станешь же показывать царский рескрипт Гордону или Головину — за бахвальщика сочтут. Мало того, еще больше возненавидят, пакостить почнут, «палки в колеса» ставить. И так рожи при встрече косоротят — завидуют. А тогда и вообще… не дай бог.

«Вот если бы курские служивые… Анненков, Фрол Акимов, Федор Щеглов… — мелькнула мысль. — Эти бы поняли и искренне порадовались вместе со мной. Только нет ныне ни сотника курских стрельцов Фрола, ни казачьего головы Щеглова, — гася первую мысль, плеснула горечью вторая. — А Никита Анненков?.. — вырвалась из-под груза второй первая. — Может, жив… Ну и что из того, что жив, — бесцеремонно одержала верх вторая, — не пойдешь же его искать в многотысячном скопище людском. — Так по полкам же… Э, оставь полки в покое. Их ныне и за седмицу не обойти. — Может, попытаться… — Не стоит. — Тогда, может Семку, то бишь, Семена Акимова, сына покойного Фрола, разыскать средь семеновцев?.. Офицер как-никак… — А кто он такой, Семка-то, чтобы с генералиссимусом хлеб-соль делить?.. — Да никто… стрелецкий сын всего-навсего… — Вот то-то».