Первый генералиссимус России (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич - Страница 51

— Что прикажете, то и исполню, — встав, ответил тот кратко, как и положено военному человеку. — С божьей помощью, конечно…

— А ежели град Азов прикажу взять, возьмешь? — услышав ответ, теперь уже явно забавлялся Петр Алексеевич, что, впрочем, не мешало ему сверлить Шеина взглядом до самого нутра.

— Коли приказ будет, да вся армия поможет, да Господь своей милостью не оставит — возьму! — в тон царственной особе отозвался Алексей Семенович. — Грех не взять, государь, коли с армией да дружно…

— Вижу, ты не робкого десятка, Алексей Семенович. Однако ловлю на слове, — стал серьезным Петр Алексеевич. — Взялся за гуж, не говори, что не дюж…

— Буду стараться да на Господа надеяться…

— Что ж, поживем — увидим… — сдержанно хмыкнул Петр Алексеевич, однако сверлить взглядом перестал. — Кстати, — словно вдруг решив что-то, спохватился он, — а меня в свой полк не возьмешь? Бомбардиром. С ротой гренадер… Я, видит Бог, этому делу зело обучен.

Все, будто по команде, разом впились глазищами в Шеина. Как, мол, выкрутится?

— Рад буду видеть столь искусного бомбардира в рядах моего воинства, — не стушевался Алексей Семенович и на этот раз.

— Разрази меня гром, — улыбнулся доброжелательно царь, удовлетворившись полученным ответом, — всегда рад видеть и слышать толковых людей.

И, словно утеряв к данному собеседнику интерес, перешел к другим воеводам.

«А царь наш, хоть и молод, да не глуп, — подумал Шеин, оценивая сказанное и услышанное. — И опыт Голицына учел: идти безводной степью не намерен, и врага в заблуждение вводит, посылая большую армию с Шереметевым. Да и с выбором самого Шереметева Бориса Петровича маху не дал. Никто лучше Шереметева да Федора Барятинского, воеводы севского, побывавшего не раз в Малороссии, обстановку там не знает».

Многие воеводы завидуют друг другу. Возможно, в некоторые минуты кому-то завидовал и Шеин Алесей Семенович — ибо слаб человек, а дьявол-искуситель никогда не дремлет. Но тут он мыслил вполне объективно. Даже без намека на зависть.

«…И маршрут вдоль левобережья Днепра умно проложен, — размышлял сам с собой воевода. — Наши великие князья, взять хотя бы Святослава Воителя или Владимира Крестителя, или даже Мономаха — все этим путем на врага ходили. И как ходили! И Царьград дрожал, и хазары с печенегами биты бывали, да и половцам перепадало изрядно.

А вот с «консилиумусом» государем придумано явно опрометчиво, — перешел он от одобрения к сомнениям. — Единоначалие должно быть. Только единоначалие! А то начнут каждый в свою дуду дудеть… до звона в ушах. Шуму будет много, а толку — никакого. Да и маршрут к Азову уж больно напоминает путь похода северского князя Игоря Святославича в степь Половецкую, когда русичи битыми оказались… Не очень хороший путь…»

Еще до знакомства с курским дьячком Пахомием Шеин любил заглядывать в русские летописи. А уж после знакомства, загоревшись интересом к прошлому Отечества, — при всякой возможности старался прочесть что-нибудь новенькое. И не только прочесть, но и самому попробовать что-нибудь сочинить такое… этакое… Хотя бы о воинском утроении при походах и учениях. Или же о самих воинских походах. Но разве что-либо напишешь путное, ежели сам не будешь читать уже кем-то написанное?.. И не только реляции да указы, и не только вирши либо прехитростные повести «О Горе и Злосчастии» и «Ерше Ершовиче», но и серьезные, как, к примеру, «Жития» русских святых либо летописи. Вот теперь и пришла на память повесть о неудачном походе русских дружин против половцев ханов Кончака и Кзака.

«Но то когда было! — успокоил себя. — Ныне время иное и враг иной».

Первым, как и следовало ожидать, в марте месяце, сославшись с гетманом Мазепой, из Москвы выступил Шереметев, собирая по пути городовые полки. Как река вбирает на своем пути речки и ручейки, чтобы докатиться к морю во всем своем величии, так и воинство Шереметева, впитывая городовые службы, должно было придти к низовьям Днепра огромной армией, способной справиться с сильным и коварным врагом.

В середине апреля, когда реки после весеннего половодья вошли в берега, а от распутицы и памяти не стало, двинулись к Азову и полки Гордона. Двинулись без особой помпы сухопутьем на Тамбов. А из Тамбова, придерживаясь городов-крепостей Белгородской засечной линии, должны были идти к берегам Дона. Последним городом-крепостью перед Азовом на этом пути являлся Черкасск.

Среди полков Гордона в такт конской рыси покачивался в седле и воевода Шеин, истребовавший себе из Курска две сотни казаков да по столько же стрельцов и жилецкого служивого люда. Все знакомцы бывшего курского воеводы тут. И Никита Силыч Анненков, и сотник конных стрельцов Фрол Акимов, и Егор Боев, бывший во время курского воеводства Шеина всего лишь казачьим полусотником. Правда, тогда он внимания воеводы на себе не задерживал, другие опережали. Ныне, со смертью Федора Щеглова, Егор Петрович стал головой курских казаков.

Боев, как и покойный Щеглов, несмотря на свой возраст, — ему давно за сорок годков перескочило, — шустр, на слова и на действия скор. Везде поспеть спешит. Про таких говорят: «И швец, и жнец, и на дуде игрец», а еще, что «толкачом в ступе не изловишь». Он русоволос и чубаст, голубоглаз и бородат. Ростом не вышел, зато телом кряжист да жилист. В сечах за спины казачков не прячется, все впереди быть стремится. Словом, молодец что надо! Что отличает его от бывшего казачьего головы, так это присказка «ерш тя в пузо», которую он к делу и без дела всюду вставляет. И не только вставляет, но часто в ней меняет «ерша» на «ежа», а «пузо» — на «глотку» и прочие части человеческого тела. Бывает, что «добирается» и до внутренностей — печенки, селезенки и иной требухи.

Алексей Семенович знал, кого просил. Проверенные не раз в совместных походах куряне не должны были подвести и на этот раз. К тому же никто кроме них не мог лучше найти общий язык с донскими казаками, которыми предстояло командовать воеводе при взятии Азова. А что донцы проявят строптивость — тут и к бабке не ходи, заведомо известно. Привыкшие к воле вольной, донские казаки всегда косо смотрят на московских начальных людей. Когда же речь заходит о подчинении, то вообще волками смотрят.

Войска же Головина и Лефорта, ранее определенные для этого похода, двинулись по Москве 27 апреля.

Соблюдая торжественность, вначале ехал двор генерала Автомона Михайловича Головина, сродственник государя по покойной матушке. За двором — генеральская карета, возле которой справа и слева по четыре стрельца в красных кафтанах и при обнаженных саблях. Позади кареты в полном генеральском обличии, при шпаге и трости, важно, словно гусь перед гусиным стадом, немного вразвалочку шествовал сам Автомон Михайлович.

Следом, в двух шагах за ним, держа развернутыми хоругви, шли, усердно топая сапожищами, знаменосцы. Их сопровождали дворцовые слуги, вооруженные алебардами. Топали так, что земля, кажись, содрогалась. Да как не топать, коли в затылок им дышит сам государь. Тут не хочешь, да топнешь. Иначе по самому могут так топнуть, что и живота лишишься запросто… Петр Алексеевич шуток в военном строю не любит. Военный строй — это вам не «Всепьянейший Собор», где шутки приветствуются. Тут строго. Что не так — и батогов можно схлопотать…

Действительно, царь и великий князь Петр Алексеевич, всея Великия, Малыя и Белыя России самодержец, в простом зеленосуконном преображенском мундире, без треуголки, с развивающимися от движения и струй ветра волосами, весело вышагивал на длинных, как у журавля, ногах по Мясницой улице. Государь, возглавляя роту Преображенского полка, задает темп движения. За ним, держа форс, под барабанный бой барабанщиков дворцового полка вышагивал командир полка окольничий Тимофей Юшков. Юшков, как и положено, в полковничьей треуголке и при шпаге. Несколько позади него — командир первой роты и другие начальствующие лица, все в мундирах и при оружии. И только за ними, держа грудь «колесом», плечом к плечу, двигались солдаты этой роты.