Танцовщица и султан (СИ) - Акулова Анастасия Сергеевна - Страница 39

Спотыкаясь на ровном месте, я шла под дождем, разглядывая темное небо, когда услышала смутно знакомые голоса неподалеку. Вздрогнув, следуя ленивому любопытству, пошла на звук, и… едва успела отскочить на повороте, спрятавшись за кустами.

В моем излюбленном "ромашковом" уголке у фонтана, стояла крепко обнимающаяся пара. И все бы ничего, но сумерки еще не наступили, и мне были хорошо видны их лица.

Гард, почему-то в перчатках и выглядевший болезненно, но счастливым… и Гизем — моя рыжеволосая янтарноглазая подруга из гарема.

Они, жмурясь от удовольствия, обнимались, как в последний раз.

— Наконец-то я нашел тебя, — жарко шептал он, шумно вдыхая запах ее волос, — Ты не представляешь, как долго я тебя искал…

— И нашел… — счастливо улыбаясь сквозь слезы, всхлипнула она, уткнувшись в его плечо, — Нашел… Боги, я уже и не надеялась…

— Больше никогда тебя не отпущу, — Уверенно заявил он, сжимая ее все крепче.

— Увидят… мне пора идти… — нехотя отстранилась она, глядя с заметным сожалением.

— Завтра, как и договаривались — О чем-то напомнил он. — И не забудь про…

— Да помню я. Иди. — Мягко, с невыразимой любовью улыбнулась она, глядя ему вслед.

А меня словно обухом по голове ударили.

ЧТО?..

…Шла по залитому дождем саду, как пьяная, не замечая, что промокла до нитки, не видя ничего вокруг.

ВОТ почему он тогда ушел… У него другая. Он искал ее, долго искал… А я? Кем я была для него? Временным развлечением, лекарством, попыткой забыть ее? И столько времени?.. Зачем тогда все это — попытка выкупить меня, потом — забрать у "хозяина", предложив ему что-то явно значимое, эта злосчастная записка? Жалость, попытка загладить вину? Что?..

Впрочем, все это уже не важно. Он — прошлое. Точка.

Но почему, почему так невыносимо больно?..

"Наверное, просто уязвленная гордость" — Попыталась убедить себя я.

— Где ты ходишь, илври? — Рявкнула на меня главная тахри, стоило мне объявится в гареме, — Да еще и промокла до нитки. А ну ступай в баню. — И с недовольством добавила: — Повелитель удостоил тебя великой чести: сегодня ты будешь танцевать в его покоях.

И гордо удалилась.

Я только удивленно моргнула. Пожалуй, в другой момент я бы послала бы всех к черту с таким-то предложением, но сейчас не было никаких сил сопротивляться. Хотя кому я вру?..

"Уж определилась бы хотя бы" — Фыркнуло подсознание.

Действительно, я совсем запуталась в собственных чувствах. Окончательно. Однако сейчас мне хотелось кричать, ломать, крушить, но только не копаться в себе.

Именно в таком состоянии я обычно совершаю самые серьезные свои ошибки…

Теплый пар клубился, кружась по просторной бане, окутывал мое расслабленное тело облаком, и чьи-то осторожные руки тщательно мыли мои волосы пахучим травяным отваром. Я чувствовала себя ватной, совершенно лишенной сил, устало прикрывая стремительно тяжелеющие веки. Отсутствие связных мыслей стало наградой, я намеренно старалась ни о чем не думать — хватит, наплакалась уже. Слезами делу не поможешь, порой они не приносят даже облегчения.

Завернув в приятный халат, девушки повели меня куда-то, и я бездумно следовала за ними. Впрочем, ясно куда — в треклятый гарем.

Знал бы кто-нибудь, как мне осточертели эти стены. Они лишают радости, надежды, делают из меня вечную узницу, облепленную десятками косых взглядов, едких насмешек… Сюда не проникает свет — во всех смыслах, и эти чертовы стены давят. А сегодня — особенно.

Из всех имеющихся танцевальных костюмов молоденькие тахри выбрали для меня глубинно-синий — даже это я не могу здесь выбрать сама. Впрочем, костюм был красив: мягкий, переливчатый, усыпанный мелкими, но ярко сияющими камушками, на мне он сидел как влитой и подходил под цвет глаз, а тонкие браслеты, маленький сапфировый кулон, аккуратно завитые распущенные волосы и достаточно легкий макияж довершили образ.

Я с усмешкой смотрела в зеркало, искоса поглядывая на нескольких других девушек, которых тоже "украшали". Вот оно, дежавю — ведь не так давно я в похожей обстановке сидела в шатре перед зеркалом, готовясь к выступлению в Тарисхоне. Тогда, казалось, мне сама жизнь улыбается: я была свободна, при деньгах, любила и (в чем тогда была уверена) была любима.

Начинать все заново, новую жизнь — страшно и тяжело, я это сполна почувствовала на себе, и внешнее спокойствие, бурная деятельность были лишь прикрытием. Но я со временем привыкала. А здесь? Смогу ли уже?..

В покоях повелителя было как всегда жарко натоплено и просторно. Дверь на террасу оказалась открыта, и многочисленные свечи дрожали, бросая на каменные стены неровные пляшущие тени. По углам на удобных вышитых подушках сидели музыканты с различными инструментами, а в центре комнаты — сам Каан на мягкой софе. Его равнодушный взгляд скользнул по нам, ни на ком не задержавшись, и это меня слегка задело.

Не делай вид, что тебе все равно. Я не поверю.

Зазвучавшая музыка медленно забиралась под кожу, проникала ядом в кровь, кружа голову, наполняя пьянящим безрассудством. И, выполняя первые движения наскоро разученного откровенно скучного танца, я неожиданно для себя же прямо-таки коварно улыбнулась.

Можешь хоть сколько пытаться смотреть в сторону — не поможет… сегодня я поймаю твой взгляд…

Все смешалось — и боль, и гнев, и страсть, и нежность, и отчаяние и надежда… несовместимые чувства создали огненный коктейль, сотней игл пронзивший каждую клеточку тела, и я чувствовала себя русалочкой из сказки Андерсена, танцующей на осколках. Но ни одна искра так и не промелькнула в его глазах.

"Почему мне это так важно? Радовалась бы…" — тихо нашептывал разум где-то на задворках сознания.

Но сердце стучало так громко, заглушая все вокруг… оно не шептало — кричало и пело…

Сегодня я поймаю твой взгляд…

Нарушив установленный "рисунок", не следуя кем-то придуманному танцу, я всецело отдавалась музыке, чувству, ритму — и снова пришло то пьянящее ощущение невесомости, легкости, уверенности и вседозволенности — для меня нет и не может быть преград…

Осторожными, неслышными шагами пантеры, изгибаясь с грацией змеи, я подходила к нему, то приближаясь, то отстраняясь, кружась — далеко, но рядом.

Теперь он усмехался нарочито пренебрежительно, но я видела огонь в его глазах, чувствовала, как жадно следит он за каждым моим движением.

Азарт кипел во мне — эту игру я должна выиграть. На новом повороте вдруг неожиданно для себя же опустилась на секунду непозволительно близко и так же быстро отстранилась, вытянув из ножен его длинный кинжал… Кто-то позади слаженно охнул, девушки сбились и перестали танцевать, кто то из музыкантов — играть на инструментах, но я практически не заметила этого — у меня был только барабанный ритм и он. Теперь в его черных, как самая темная ночь глазах вспыхивали веселые золотые искорки, читался интерес и будоражащая жажда, сводящая с ума…

Ощущая небывалое упоение, я привычно "игралась" с оружием, сверкающим холодными серебряными бликами, кружилась, все набирая темп, потерявшись во времени, и вдруг — словно потеряв силы, словно на последнем вздохе — опустилась у его ног.

Тяжело дыша, с победной улыбкой поймала кольцо. Но, подняв голову и утонув где-то в темных глубинах его глаз, поняла, что я не охотник, а жертва.

И почему-то в данном случае меня это вполне устраивает.

За окном темнели сумерки, постепенно погружая сад в дремоту. Но ночь — это не смерть до утра, а новая жизнь — иная, не похожая на дневную, скрывающая тайны и открывающая чувства, новые стороны уже знакомого и многое неизведанное…

— Эта война… из-за чего она? — Тихо спросила я о том, что давно интересовало (но никто не мог дать внятного ответа), молоденькую тахри, тщательно расчесывающую мои волосы.

— Мы можем только предполагать, — покосившись на меня, ответила она, — Официальной причиной считают династический кризис. Наш повелитель ведь не прямой наследник предыдущего, а его племянник, тогда как элхидский король — внук. Не по мужской линии, но его это не останавливает. Султанша Гюльшах была отдана в жены тамошнему королю, отцу нынешнего, для скрепления мира, но не мог же султан знать, что все трое его сыновей умрут: один от чумы, другой на поле боя, а третий — от воспаления легких, процарствовав всего полгода. Больше близких родственников у султана не было, только султанзаде Каан — единственный сын брата повелителя.