Перевал (СИ) - "Эвенир" - Страница 50

Тихо стало в маленькой комнате, только кряхтение малыша, пытавшегося вырваться на свободу, нарушало безмолвие. А потом с сильным акцентом, с трудом подбирая слова, заговорил Май. Родрик впервые услышал голос молчаливого эала:

— Мне стыдно, лорд. Так стыдно, что и словами не сказать. Что не сыскалось такого рода. Что нет в Каер-Эале благородных людей. Таких, как вы.

— Да, — неожиданно поддержал товарища Эйллерт, — с рождения слышали: «Мы — золотая кровь, потомки Воинов Света, люди — грязные и прожорливые животные, даже в слуги нам не годятся. Держитесь подальше от заросших шерстью, а не то и у вас на лицах вырастет щетина, как у свиньи». Что только не слышали, чем только не тешили себялюбие, избранное племя, дери их в зад всеми зимними дьяволами!

— Лер, — Май положил ладонь на плечо друга, тот сбросил её нервным жестом.

— Я хотел умереть, думал: «Вот только доставлю высокородного айени в безопасное место и все, свободен!» А теперь вижу: нет для него такого места. Вы не поняли ещё?

Он оглядел присутствующих, сделал паузу. Все молчали.

— Лорд отказывает нам в защите! Он выбрасывает за ворота не только нас, взрослых здоровых альф, но и своего любовника, омегу, мальчика, едва достигшего возраста согласия! Беременного его ребёнком!

Все вскочили со своих мест, закричали разное, испуганный Эдмир заорал уже по-настоящему, в дверь сунулся встревоженный Кейн. Родрик инстинктивным жестом обнял за плечи Аля, тот прижался к нему доверчиво и испуганно. А потом со своей постели вдруг встал всеми забытый Ландыш, взмахнув над головой тонкими руками-змеями, легко обернулся вокруг своей оси, округлым приглашающим жестом повёл рукой. И кричать сразу расхотелось. Эйллерт закрыл лицо руками, помотал опущенной головой. Пробормотал:

— Простите, лорд. Действительно, стыдно. Мы — не ваша забота.

Заговорил и Май:

— Лорд, я умею строить дом. У нас в деревне так и было: все альфы собирались и складывали дом, все вместе. Здесь по-другому все, но я смогу.

— Хорошо, — согласился Родрик, с трудом сбрасывая с себя внезапное оцепенение. — Сейчас пойдём, посмотришь на инструменты, что мы собрали. Скажешь, если чего не хватает. Выезжаем в ночь, как только пробьют отбой, собираемся на конюшне. Вам принесут теплую одежду, а постельную скрутку, меха и седельные сумы с едой получите на конюшне. Если есть какие-то вопросы, обращайтесь к Кейну.

Во дворе ласково обнял Аля, напомнил:

— Маленький, Эдми с собой брать нельзя. Дорога на озеро трудная, в горах снег ещё лежит. Да и там придётся спать под открытым небом. Ты же не хочешь, чтобы ребёнок заболел?

— Нет, конечно! — воскликнул Аль, ещё крепче прижимая к себе малыша. — Конечно, он останется. Я только покормлю его и погуляю с ним немного, и сразу же отдам. К тому же расстаёмся мы ненадолго. Ведь ты же правда вернёшься за нами?

— Конечно, Аль. Я знаю, эти эалы всякое будут говорить обо мне, но ты ведь знаешь меня лучше их всех. Сам подумай, может такое случиться, что я не вернусь за тобой?

— Нет, не может, — робко улыбнулся юноша.

— К тому же у меня ведь Поводок. Тай в любой момент может связаться со мной.

Поводок ему отдал Горн, причём сделал это с видимым облегчением. Обзавелись Поводками и Аль с Кейном. Из семи магических талисманов у них осталось лишь три. Три пропали в Равенсрохе, ещё один сгинул вместе с Сигурдом, когда старый воин упал в пропасть на Змеином. Тогда же договорились, что хоть один Поводок должен всегда оставаться в крепости. Остался, разумеется, Кейн, остался за лорда. Ему предстояло принимать королевский отряд, если Родрик к их приезду не вернётся в крепость. Времени было в обрез: три дня до озера и три обратно.

Последние заботы отняли драгоценное время. В свои покои Родрик попал лишь к вечеру, когда зимнее солнце уже спряталось за вершины. Аль снова стоял у окна, как когда-то, ещё до плена, еще в прошлой жизни. Родрик подхватил его на руки. Нужно было сделать так многое. Показать ему свою любовь, согреть и успокоить. Отдохнуть перед долгой и трудной дорогой. Вдохнуть напоследок запах весеннего сада, запомнить, как дрожат от страсти милые губы, как где-то глубоко в горле рождается тихий стон и дрожит на губах, как тонкие руки взлетают над головой, как легко и радостно соединяются их тела, будто самим Светом предназначенные друг для друга, для одной любви, разделённой на двоих. Потом Аль все же задремал у него на плече, даже во сне крепко обхватив его за шею и закинув ему на бедро длинную ногу, будто пытаясь удержать, не пустить, привязать. А сам Родрик спать не стал. Важнее было глядеть на маленькую родинку на плече, на прядь серебристых волос, подрагивающую от лёгкого дыхания, на тонкие мышцы под белой кожей предплечья. Он только вернул себе Аленького, он поклялся не расставаться с ним никогда. И теперь он нарушит эту клятву.

Пришёл слуга с ужином, загремел тарелками в гостиной, потянуло каминным дымком. Родрик тихонько подул на милое лицо, светлеющее в темной комнате.

— Вставай, солнышко маленькое. Сейчас поужинаем, оденемся, а там и в путь пора.

Аль поднял голову, блеснули в полутьме глаза. Родрик уже привык к этому, а поначалу пугался: глаза у эалов блестели в темноте, будто у кошек, и оттого, наверное, они лучше видели там, где люди оказывались слепыми. Да, нужно думать о пустяках или о вещах простых и важных лишь сейчас: о еде и тёплой одежде, о запасных ремнях для снегоступов, о зимних попонах для лошадей. А о самом главном можно будет подумать и позже, когда Аль будет в безопасности.

— Ну, что моргаешь, совушка моя тёпленькая? Вставай. Приказать тебе воды горячей, золотиночка?

Улыбка в голосе, ещё глухом спросонья:

— Мне казалось, ты не знаешь таких слов…

Он и не знал. Он и не знал, что бывает такое острое счастье, последнее, прощальное. А ведь они ещё не расстаются. Им ещё в пути три дня оставаться рядом.

Это были хорошие дни. Днем солнце припекало почти по-весеннему, рыхлый неглубокий снег проседал под копытами лошадей, подкованных по-зимнему, пригодились и снегоступы. Весело было бежать мимо древних валунов, встававших из снега темными башнями, мимо редких искореженных деревьев, между синим небом и белым снегом. Аль бежал рядом, не отставая, раскрасневшийся, растрёпанный, улыбающийся. А все потому, что раненая нога отзывалась на каждый шаг тупой, будто зубной, болью, и если б не это, нипочём маленькому да ещё и беременному эалу не угнаться бы за Родриком.

Они будто сговорились не упоминать предстоящую разлуку, сделать вид, что поспешное бегство из крепости — всего лишь увеселительная прогулка. Вечерами разжигали крошечный костер, чтобы сварить похлебку, густо заправленную вяленым мясом, а ночью кружились над ними пронзительные звёзды, и луна заливала снег голубым сиянием. Стражу на ночь не выставляли: их сон охраняли двое матёрых волкодавов. Один из них всегда укладывался под бок Алю, на что Родрик заметил шепотом, под мехами касаясь губами милого лица:

— Не удивительно, солнышко, от тебя так пахнет, что я и сам готов тебя съесть.

— Съешь, — так же тихо ответил Аль и уютно поместил щеку в изгиб Родриковой шеи.

Они мало говорили друг с другом в эти дни. Хватало объятий, разделенного тепла и одного на двоих дыхания. Сами собой сплетались пальцы, сами собой встречались глаза, и, казалось, могут они говорить друг с другом молча, одним взглядом, используя такую магию, какой и у эалов не бывало.

Последняя, самая сложная часть пути беспокоила Родрика. Даже летом спуститься в долину по крутой тропе было непросто, а уж зимой по талому снегу или, не приведи Свет, по обледеневшим камням — и вовсе невозможно. Но волнения Родрика оказались напрасными: на озере царила весна. Темный рыхлый снег лежал лишь в лесу, в тени вековых сосен, на полянах зеленела молодая трава, россыпи мелких голубых цветов радовали глаз. Серебристой чашей лежало в долине волшебное озеро, нежилось под полуденным солнцем, когда путники достигли его песчаных берегов. Родрик помог снять груз с одной из лошадок, перебросил на неё седло. Ландыш, забыв обо всем, пошёл к озеру, остальные принялись разгружать лошадей, Аль прижался щекой к плечу Родрика.