Перевал (СИ) - "Эвенир" - Страница 46

— У нас не хватит припасов. Если мы останемся здесь, мы все умрём.

— Мы можем его понести.

— А меня спросить не хотите? Нам нужно взобраться на Змеиный Хребет. Свою бы задницу донести…

— Значит, идите. Мы останемся. Пришлёте за нами помощь, — голос Аля звучит спокойно и твёрдо. По-мужски.

К его губам подносят кружку с водой, прохладная ладонь ложится на лоб, так приятно. Каждое слово даётся с трудом:

— Где мы сейчас? Как далеко от Семи Радуг, Кедрового или Старой Башни?

— Можно пройти на Башню, дня за два дойдём.

— Идите. Оставьте меня здесь и идите на Башню. Там должен быть дозор с Поводком. Они свяжутся с Таем. Идите.

Маленький огонёк да тонкие стены — это все, что отделяло их от Зимних Пределов. Не в переносном смысле, а в самом прямом. Родрик слышал, как за гранью узкого круга света выла голодная ночь, как демоны Тьмы скреблись в стены их непрочного укрытия. Он чувствовал на губах их ледяное дыхание. Неверные тени сплетались в жуткие видения, каждое — удар, каждое — проклятие, и боль, и смерть. Струи дыма стелются по земле, завиваются в кольца, как пряди чёрных волос — Индранна, его жена, его первая любовь. Он повстречал её в холле мелкого лорда, своего данника. В кожаном охотничьем уборе, с парой поджарых гончих у бедра ступила она под тёмный потолок, взглянула ему в глаза, и судьба его была решена. Точно так же поднимался к потолку густой дым, завивался в причудливые кольца, но Родрик уже не видел ни данников, ни столов, ни дыма, в тесном и шумном холле были они одни. Той же ночью он сделал её своей. У неё были узкие бёдра и круглая грудь, идеально помещающаяся в ладони. Утром она вышла провожать его. Он молча протянул ей руку, и она легко запрыгнула на круп его коня. Через три дня они обвенчались, через год у них родилась дочь. Нет, он не разлюбил её, просто всегда находились более важные дела: война, пошлины, караваны, шпионы. Он не видел жену и дочь мертвыми. Вернувшись из Равенсроха, он нашёл лишь свежие могилы. Пусть мертвые найдут дорогу к Свету… Эдмир, младший брат, он был не такой, как все. Он любил грустные песни и тихие рассветы, он придумывал непонятные истории о звёздах в небе, о лягушках в пруду, о мачехе Зиме и падчерице Весне. Их отец не хотел историй. Он хотел золота, рабов и рейды. Тот рейд должен был повести Родрик, но накануне он убил соперника в поединке, и в наказание лорд отец бросил его в подземелье. Рейд повёл Эдмир. Его застрелили из лука. Пусть мертвые найдут… А вот и Ренольд, его старший, его гордость и боль. Отчего он так мало любил его? Казалось, впереди ещё столько времени, хватит и на любовь, и на признание, хватит, чтобы сделать из сына лорда, чтобы оказать ему и доверие, и уважение. Не успел, не успел… Пусть мертвые… И вот теперь они стоят перед ним, жена и отец, брат и сын, а за их спинами — сотни погибших под его командой и от его руки, погибших за него и из-за него. Время держать ответ, время ступить во тьму. Дрожит неверный свет, а по углам сгущается мрак, подступает все ближе, и от него не уйти. Пусть…

Временами рассеивался тёмный туман, и Родрик замечал лёгкие руки, меняющие холодный компресс, сильные руки, поддерживающие его за плечи, заботливые руки, подносящие к губам питье. И тогда накатывало горькое отчаяние: он стал обузой для своих людей. Не маленький эал, даже не трусишка-ярлёнок, он — мужчина, воин и лорд — своей немощью поставил под удар других. Сначала завел в ловушку, потом сковал по рукам и ногам. Теперь от него не зависело ничего. Доберутся ли его люди до Старой Башни? Выполнил ли капитан Горн последний приказ лорда? Да и передал ли Тайенар этот приказ? А может быть, вместо дозора с Поводком найдут его люди в Башне лишь промерзшую пустоту? Тогда он обрек на смерть их всех. А зимние бесы все ближе, все громче воет вьюга в ночи, все больше жажды в её простуженном голосе. Скоро она получит своё. Его смерть ничего не решит. Слишком много неоплаченных долгов, слишком много дано обещаний. Он просто устал. Настало время уйти…

Родрик не заметил, когда наступил перелом. Может быть, в одно яркое утро, когда в дверь хижины, обычно занавешенную воловьей шкурой, заглянуло ослепительное солнце. А может, когда близость гибкого тела напомнила о давнем желании, а значит, и о жизни. Родрик заметил, что в тесной хижине их осталось трое: он, Аль и эал Эйллерт. В один прекрасный день у него хватило сил на целый разговор с Алем, из которого он узнал, что остальной отряд направился в Старую Башню, и было это пять дней назад. Потом он понял, что еда у них закончилась, зато было сколько угодно воды, ведь они топили снег на огне. На следующий день он попросил Эйллерта вынести его из хижины и целый день пил пьяный горный воздух, подставляя лицо солнечным лучам. Его голова лежала на коленях Аля, ласковые пальцы перебирали его волосы и легко касались лица. Голос его мальчика звучал приятно и успокаивающе, и хоть говорил он о важном и страшном, важнее слов был сам звук его голоса:

— Рениус часто приходил, пел детям песни, знаешь, они так слушали, особенно Эдми… а в то утро он прибегает ко мне и говорит: «Я видел, как Сенара твоего Эдми понесла на старую стену! Я сам бы пошёл за ними, но не хочу её напугать, мало ли что она задумала?» Вздор, силы Света, такой вздор! Но я совершенно обезумел, только и думал о том, что Сенара не может мне простить Ренольда… Ты знаешь, они ведь были близки, пока он не полюбил меня. Не знаешь? Теперь уже не важно. Вот, мы с бардом побежали. Это было как в кошмарном сне: посреди белого дня, под солнцем, на виду у всех происходило ужасное. Мимо проходили люди, всё было как обычно, и всё было искажено в каком-то не совместимом с жизнью смысле. Мы взлетели на стену. Там, конечно, никого не было. А он вдруг перегнулся через парапет и как закричит: «Смотри, вон там, на камнях!» И всё, дальше я ничего не помню. Наверное, я бросился к парапету. Вероятно, он как-то оглушил меня. Очнулся я уже вечером, закутанный в медвежью шкуру, перетянутый верёвкой, с кляпом во рту, в лесу, среди чужих альф… Нет, мужчин, конечно. И пока мы не прибыли в Равенсрох, я все время был будто пьян. Я думаю, они чем-то опоили меня, у воды был странный сладковатый вкус. Я пытался не пить, но жажда оказалась ещё страшнее.

Милый голос дрожал и срывался, наливался слезами:

— Я знаю, как я подвел тебя, мой свет. Я знаю, это все из-за меня. Я такая обуза, я так дорого обхожусь тебе, что, право, лучше было бы мне умереть в Баркле…

Хватило сил поднять руку, и стереть с любимого лица слёзы, и сказать в ответ что-то совершенно бессмысленное, полное восторженного обожания, которое не нуждается в словах, которое впитывается кожей, с каждым вдохом входит в лёгкие. Его Аль был рядом, ласковые губы касались его пальцев, и солнце золотой короной сияло над его головой. Это был хороший день. Родрик согласился бы закончить свою жизнь именно так. Но к вечеру Эйллерт вернулся с небывалой добычей: ему повезло набрести в лесу на раненого оленя. Несомненно, это был замечательный день.

Зимние бесы все ещё были рядом, но в их стонах уже звучала досада. Добыча ускользала из лап. Все реже проваливался Родрик в чёрное беспамятство, все больше времени оставалось на размышления. А получались они невесёлыми. Его люди оставили его больным, быть может, умирающим. Оставили в компании Аля, такого же беззащитного, и чужого эала. Он понимал благоразумие такого решения. Он сам мог бы поступить точно так же. Но все чаще в мутном течении бесконечных дней, в холоде длинных ночей, в шуме ветра за стенами сжимало сердце горькое предчувствие: ему не пережить этой зимы. Ему никогда не увидеть дома. Может быть, Кейн с товарищами не сумели пробиться к Старой Башне, а может быть, нашли её пустой. Горн мог и не выполнить приказа Тайенара. Откуда ему знать, что это приказ лорда. Драчливый эал капитану крепости не указ. Для Горна это шанс стать лордом, взять себе Белое Гнездо. Может быть, он им воспользуется. Черные мысли, черные ночи… Но рассвет все равно наступал и обливал горные вершины червонным золотом, и однажды тихим морозным утром Родрик сам встал на ноги и, держась за стену, проковылял к выходу.