Перевал (СИ) - "Эвенир" - Страница 36

И только тогда Родрик испугался. Испугался так, как никогда в жизни, до тошноты, до дрожи в коленях.

Тай появился быстро, примчался, запыхавшись, в одной сорочке и штанах, босиком. Бросил с порога:

— Я не слышу его. Совсем не слышу и докричаться не могу.

— Сядь! — приказал Родрик. — Объясни.

Оказалось, что Вожак по-своему чувствует каждый Поводок, когда обращается к нему. Происходит что-то вроде бессловесного обмена: «Ты здесь?» — «Я здесь». А сейчас Аль молчал. Как будто он…

— Он мертв? — спросил Родрик и сам себя не услышал.

— Не обязательно, — отвёл глаза Тай. — Может быть, просто снял Поводок.

— Зачем ему снимать?

Паника сжимала горло. Родрик поймал слугу, прижал к стене, крикнул:

— Борса ко мне! Кейна, Горна! Всех остальных — в большой холл!

В холле было холодно и темно. Гуляли по полу сквозняки, слуги торопливо разводили огонь в семи огромных каминах, зажигали свечи, пугливые тени метались по стенам. Родрик смотрел в бледные взволнованные лица. Вот они, его люди, его кровь. Многих из них подняли с постели. Многие помнят его ребёнком. Кто-то из них — предатель. Родрик понял, что говорить не может. Толкнул плечом Кейна. Тот мрачно прокашлялся.

— Пропал эал Альхантар, компаньон лорда. Да что там, вы все его знаете. Кто видел его сегодня? Анинда, ты первая!

Анинда повторила уже известное. Слуга видел Аля утром, когда приносил горячей воды для умывания. Кухарки видели его, когда он брал сухарики для детей и завтрак для себя — малиновый пирог и молоко. Служанка видела его, когда шёл он через двор, от крыла слуг к господским покоям. И всё. Его не видели ни стражники, ни конюхи.

— Значит, он может быть в замке, — предположил капитан гарнизона Горн. — Невозможно выйти, чтобы стража не видела.

— Ищем! — приказал Родрик. — Заглянуть в каждый угол, в каждый шкаф, под каждую кровать, проверить кладовые, подвалы, мастерские, лазарет, проверить все! Тому, кто найдёт, — сто золотых! А если найдёт раб, то получит и свободу в придачу!

Поиск возглавили те, кто выучился работать со Стаей. Тай с Родриком остались в большом холле. Там было тихо, так тихо, что треск поленьев в каминах и свист ветра за окнами лишь усиливали эту тишину. Иногда тишину нарушал голос Тайенара.

— Кеннел-мастер закончил осмотр. Проверил все.

— Конюший закончил. Отправил мальчишек на сеновал ворошить сено. Сам пошёл помогать в кладовых.

— Кухарки закончили…

— Оружейники…

Родрик почувствовал, что не может вздохнуть полной грудью. Что каждый вдох отзывается в груди острой болью, отравляющей тело липкой слабостью. Он понял, что если Аля не найдут, он умрет. Понял и даже немного успокоился. Ему не придётся жить без Аля. Не потому, что он спрыгнет со стены или сделает ещё что-то позорное. Он просто не сможет дышать. Так умереть не стыдно.

Пришёл Кейн, принёс кувшин торка. Плеснул щедро всем троим. Тай отказался, Родрик выпил залпом. Не помогло. Голос Кейна зазвучал глухо, будто из-под толщи воды:

— Я послал за мастером Фарном. Нашим каменщиком. Сам знаешь, у нас здесь подземные ходы разные, потайные комнаты, жуть всякая. Можно случайно так, о стену опереться и… Да ты не волнуйся, Род, мастер Фарн все ходы знает, найдет любую мышь в подвале, не то что эала.

Мастер Фарн оказался невысоким крепким мужичком, смутно знакомым. Он развернул на столе длинные рулоны сшитого ниткой пергамента, на котором возникли призрачные контуры башен, стен, бараков и ворот. Родрик почти не слушал каменщика. Он ясно увидел своего маленького, задыхающегося в каменном мешке, в полной темноте бьющегося о невидимые стены. Каменщик с Кейном повели на поиски целую толпу стражников. Родрик тоже хотел пойти с ними, но не смог встать.

Серое утро вползло в окно, набросило пыльную паутину на бледные лица. Тай проговорил:

— Кейн говорит, что потайной ход под восточной стеной завален. Они идут в подземелье.

А через долгую минуту добавил:

— Лорд… А не могло быть так, что он сам ушёл?

— Пойдём! — Родрик вскочил так резко, что у него потемнело в глазах. — Посмотрим, что из вещей пропало!

На крюке у двери нашёлся тяжёлый волчий плащ, пушистая шапка и варежки, в гардеробной — белая шубка, тёплые штаны и шерстяные туники, камзолы с меховой оторочкой. Больно было держать в руках маленькие носки, тонкую рубашку с вышивкой у ворота. Родрик не слишком приглядывался к одежде своего мальчика, пришлось позвать слугу. Тот, как и все в крепости, занятый поисками, явился не сразу. Перебрал вещи Аля и сообщил, что ничего не пропало, кроме бархатной туники, домашних штанов и лёгких сапожек. Пропали также браслеты Ренольда, которые Аль носил, не снимая, будто наказывая себя за что-то. В зимнюю дорогу собираются по-другому. Сонное оцепенение оставило Родрика. Ему на смену пришла нервная, истеричная жажда движения.

— Пойдём! — он хлопнул по плечу Тайенара. — Вот, на тебе — мой плащ! Обратись ко всей Стае: дозорным, кто видел позавчера следы, немедленно явиться на конюшню.

Стражники появились быстро, коней оседлали без задержки. Выехали из крепости в сумрачное утро, под низкое зимнее небо. Мороза не было, но влажная липкая стынь пробирала до костей. Вскоре спешились, спустились по крутому склону, долго бродили по мрачному лесу, застывшему в ожидании зимы. Стражники поспорили, но потом сошлись во мнении: следы видели именно здесь, где неприметная звериная тропа спускается к ручью. Тропа вывела на песчаную отмель, где бурлила между камнями тёмная вода. Замелькали в воздухе мелкие снежинки, тающие, не успев достичь земли. Тай был рядом. Изредка нарушал молчание: «Борс закончил с кладовыми… Кейн закончил с подземельем. Нашли ход, которого нет на карте мастера Фарна, но им давно никто не пользовался. Идут в слуховой коридор в Закатной башне… Сеновал осмотрен». И вдруг остановился, прислушиваясь к немому разговору. Родрик вгляделся в строгое лицо, даже дышать забыл.

— Нам нужно возвращаться, лорд. Они что-то нашли.

— Что? — выдохнул Родрик. — Аля?

— Нет. Я не могу точно понять. То, что они говорят, не имеет смысла. Но это важно, нужно идти назад.

На обратной дороге их застала настоящая метель. Крупные влажные хлопья снега валили сплошной стеной, ветер выл в ущелье, скрипели верхушки сосен, и Родрик задыхался от муки: его маленький мог быть сейчас где-то рядом, в этой белой смерти, замерзая, погибая. Может быть, он никогда не найдёт его. Снег растает, звери растащат кости…

Находку ему предъявили во внутреннем дворе. Там на заснеженных камнях лежало что-то крупное, накрытое чьим-то плащом. Родрик потянул тяжёлую ткань, уже засыпанную снегом, и с горечью, смешанной с облегчением, опустился на колени. Погрузил пальцы в густую чёрную шерсть, коснулся раньше белой, а теперь красной отметины на груди, погладил крутой лоб, уже холодный.

— Месяц! — вздохнул рядом Тайенар. — Вот что они говорили, а я понять не мог…

— Где нашли? — с трудом выговорил Родрик.

— Под откосом, лорд, видимо, скинули со старой стены. Но мы там уже все обыскали, никаких следов.

Родрик поднялся с колен. Ярость огнём бежала по венам, тяжело билась в груди. Мир по краям заворачивался багровой воронкой.

— Моего компаньона похитили. Я буду искать его и найду. И вы, мои люди, моя кровь, поможете мне в этом.

В первые дни ярость ещё держала его на ногах. Наполняла злой энергией, прогоняла тоску и усталость. В первые дни люди ещё приходили к нему. Приходили стражники, слуги, белошвейки и кухарки. Рассказывали о вещах неважных и, скорее всего, к делу не относящихся. О чужих людях, замеченных в крепости ещё до войны. О караванном страже, выспрашивающем об эалах Белого Гнезда. О небольшом, с десяток пеших, отряде, который видели в высокогорье пастухи. О ведьме с Рябинового Распадка, которая в прошлом году нашла заблудившегося в лесу ребёнка. Родрик отправлял дозор в высокогорную деревню, проверял караулы, а к ведьме поехал сам. Но проходили дни, занятые и пустые дни, бесконечные одинокие дни, а Аля все не было, и надежда найти его истончилась до невидимой, туго натянутой нити. Проходили дни, а боль не утихала, она длилась, отнимая силы, лишая рассудка. Она была повсюду, эта боль: в улыбке маленького Эдмира, в подушке, ещё хранившей запах его волос, в забытом у окна платке, в домашних башмачках у кровати, таких маленьких, отороченных беличьим мехом. Он сам принёс ему эти башмачки, купил у пушников прошлой зимой, когда его мальчик почти не вставал с постели. Эти дни, они заканчивались одинаково: темнотой, грелкой в постели, и чёрной тоской, и долгим беззвучным воем, и отчаянной мольбой в нем, не облечённой в слова. Родрик много пил, но хмель не брал его, сливаясь с тоской и наливаясь болезненной тяжестью в груди, будто глупое его сердце сделалось вдруг огромным и оттого не помещалось за рёбрами.