Штрафники. Люди в кирасах (Сборник) - Колбасов Н. - Страница 90

— Ты гляди, что придумали, — послышалось в толпе.

— Эти цуцики для нас, что ли? — спросил Алексей.

— А для кого? — ответил Шубин. — Теперь уж настоящий вологодский конвой.

— Не пойду! — вдруг вскипел Алексей и направился обратно к воротам.

Бухаров схватил его за руку:

— Не кипятись. Надо всем, а не по одному… Братва, — негромко обратился он к остальным, — пока собак не уберут, на работу не пойдем.

Колонна зашумела. Кое-кто попытался возражать, призвать к благоразумию, но большинство поддержало Валентина.

— Если хоть одна подлюга согласится, пусть в лагерь не возвращается, — предупредил Валентин.

— Полундра!.. — крикнул Анохин, увидев выходившего из проходной лейтенанта Лавыгина.

Разговоры смолкли. Конвой окружил колонну, собаководы разошлись по своим местам, два по бокам, один сзади.

— Ша-агом марш! — скомандовал Лавыгин.

Колонна стояла, словно ожидая еще какой-то команды. Лавыгин недоуменно посмотрел и повторил:

— Ша-агом марш!

Никто не шелохнулся. Нестройно раздались голоса:

— Мы не уголовники!

— Даешь старый конвой!

— Такой приказ: конвой с собаками, — закричал Лавыгин. — Нечего волынить. Не пойдете — заставлю. Шагом марш!

— Садись! — негромко скомандовал Бухаров.

Люди опустились на запыленные булыжники шоссе. Помощник побагровел, он было потянулся к кобуре, потом опустил руку и закричал:

— Встать, подлюги! Подымайтесь сейчас, же!

Эту картину заметили в лагере, народ хлынул к проволоке, раздались крики, кто-то пронзительно свистнул. Двое из конвоя, направив автоматы на людей за проволокой, закричали:

— Ат-тайди! Стрелять буду!

Толпа за проволокой отхлынула, но не замолчала.

— Вставай, гады! Сейчас же! — требовал Лавыгин, боясь подойти к сидевшим людям.

Увидев безнадежность своих команд, он визгливо закричал:

— Ах так, подлюги! Спустить собак!

Один из собаководов, стоявший справа, отпустил своего пса.

— Фас! — скомандовал он, указывая на Шубина, сидевшего в предпоследнем ряду. Несколько человек, вскрикнув, вскочили на ноги, но властный голос Бухарова тут же всех посадил на место:

— Сидеть!..

Огромный рыжий пес бросился на Шубина. Он, закрываясь, сунул в оскаленную пасть руку пониже локтя, а другой схватил за ошейник и мигом перекрутил его. Пес прижал уши, захрипел и выпустил руку. Шубин сильным рывком бросил его перед собой. Его толстые, железные пальцы тисками сжали горло собаки, которая уже хрипела и билась в судорогах. Алексей, сидевший рядом, прижал ее к земле. Противный запах псины ударил в нос, тошнота подкатила к горлу.

— Пусти собаку, падла! — закричал конвойный и бросился было к Шубину.

— Отставить! — остановил его Лавыгин. — Не подходить к ним! Открывай ворота! — крикнул он солдатам на проходной.

Люди поднялись и пошли к воротам. Алексей увидел, как из-под коротких волосатых пальцев Шубина, зажимавших правую руку, стекала кровь, и противный клубок снова подкатил к горлу.

Он поспешно отошел в сторону: его вырвало.

Лагерь гудел. Все, разбившись на кучки, оживленно обсуждали ЧП. Беда узнал о случившемся одним из последних. Он переходил от одной группы к другой, слышал самые различные мнения, но самого главного — кто начинал — он так и не узнал.

— Как же они так сели? — добивался он.

— Так договорились, — утверждал один.

— Кто-то придумал! — восхищался другой.

— Само так вышло, — возражал один из участников взволновавшего всех события. — Не бежать же нам было.

Поняв, что дело может повернуться плохо, рабочие по молчаливому согласию не упоминали имени Валентина. И все-таки Беде удалось краем уха прослышать, что заводилой был он. Тимофей злорадствовал: «Интересно, голубчик, как ты теперь выкрутишься!» Он с нетерпением ждал появления начальника.

Голдобин приехал немедленно, едва услышал доклад Лавыгина по телефону. К тому времени весь лагерь был построен во дворе. Капитан выскочил из машины, прошел вдоль строя. Его округлый живот, пухнувший почему-то из-под самой груди, вздрагивал при каждом шаге.

— Все, кто работал на заводе, пять шагов вперед! — срывающимся голосом скомандовал он.

Шестьдесят человек вышли и повернулись к строю. Алексей, стоявший на правом фланге, почувствовал толчок. Он скосил глаза: это был Вася Чернышев. Он подмигнул и негромко сказал:

— Держись, братцы, начинается…

Голдобин остановился перед ними, заложил руки назад и, сдерживая гнев, спросил:

— Почему не пошли на работу?

Длинная шеренга работяг молчала. Голдобин метнул колючим взглядом из-под рыжих подбритых бровей и крикнул:

— Я спрашиваю, поч-чему не вышли на работу?

Начальник быстро повернулся на своих тонких ногах и ткнул пальцем в Чернышева:

— Ты почему не вышел?

Вася пожал плечами, как-то застенчиво усмехнулся и сказал:

— Мало денег платят, товарищ начальник. Лучше на нарах лежать.

— Ты почему? — указал на кого-то дальше.

— Надоело, товарищ капитан. Мы же добровольно…

— Ты? Ты? — указывал он пальцем и везде слышал одно и то же: надоело, не обязан, денег мало. В конце шеренги он увидел Шубина с перевязанной рукой.

— Почему рука завязана? — услышал Алексей.

— Собака.

— Так это ты, мерзавец, задавил собаку?

— Не задавил бы, так она бы меня загрызла. Один черт…

— Десять суток карцера, подлец! Заберите его.

Шубина обыскали и увели.

Голдобин еще долго бегал перед строем на своих тонких ногах и, не стесняясь в выражениях, распекал «симулянтов». «Бунт», «забастовка», «преступление» то и дело слышалось в его несвязной речи. Найти организаторов бунта ему так и не удалось. В конце концов он распустил строй и позвал Турова с собой.

— Вот что, Туров, — сказал он, закуривая и усаживаясь за стол, — мне непонятна твоя политика. В армии полком командовал, учился в академии, а здесь не справился с кучкой разгильдяев. Ты что, не хочешь помогать мне? Ты знал, что они готовят забастовку?

Подполковник, высокий, немного сутулый, стоял перед капитаном, заложив руки назад.

— Какая ж это забастовка? — возразил он.

— Как это какая? — возмутился капитан. — Самая настоящая. Отказ от работы, неподчинение конвою. Кто начинал эту заваруху?

— Не знаю, меня там не было.

— Нет, ты знаешь. Ты не можешь не знать!

— Я не знаю, — повторил Туров, выделяя каждое слово. — Между прочим, если бы и знал, то все равно не сказал бы.

— Ах, вот как! — протянул начальник. — Значит, и ты туда же. Кстати, тебе известно, что люди с твоим званием обычно попадают на Лубянку?

— Можете отправить и меня…

— Придется.

Наступило длительное молчание. Голдобин долго оглядывал Турова и постукивал, переворачивая, спичечной коробкой по столу. Его нарушил Туров:

— Один вопрос, капитан…

— Товарищ капитан, — поправил Голдобин.

Туров, словно не услышав его слов, спросил:

— Так вот, хотите ли вы пойти на фронт?

Глаза капитана вдруг потеплели, в них появилось какое-то доброе выражение. И он тихо, но торопливо, словно речь идет о давно затаенной мечте, которая вот-вот может рухнуть, сказал:

— Неужели кто-то сомневается?! Я готов хоть сегодня, в эту же минуту.

— Вот и я, и мои товарищи о том же мечтаем, — горячо заговорил Туров. — Спим и видим себя в родных полках рядом с боевыми друзьями. А работа на заводе — это отдушина в ожидании отправки на фронт. Так вот, — Туров, чуть передохнув, продолжил: — …Если уж нельзя было обойтись без собак, то надо было хоть предупредить людей. На работу пошли добровольно, бежать никто не собирался. Они были так рады, так довольны, что ходили на работу без конвоя.

— Чепуха! Я получил приказ и обязан его выполнить. И если они горят желанием работать, как ты утверждаешь, так какая разница — есть собаки или нет.

— Большая разница, капитан. Работа на заводе была для них проявлением доверия. Пять-шесть человек прежнего конвоя из стариков в счет не шли: они ходили больше для формы, чем для охраны. Новый же конвой из молодых солдат с тремя собаками сразу показал, что людям больше не доверяют. Почему? Их воспитывали в духе доверия к людям, гордости за звание советского человека, а тут вдруг собаки. Вы думаете, если они захотят бежать, так собаки удержат? — говорил Туров, и в его голосе звучала обида. — Половина из них не раз бегала из немецких лагерей, не боясь ни собак, ни автоматов. Они сидят потому, что понимают необходимость проверки. Но как она идет? Следствие тянут, допросы ведут недозволенными методами: запугивают, угрожают, бездоказательно обвиняют в тягчайших преступлениях. Как поступают следователи? Они предъявляют обвинение в измене Родине или в сотрудничестве с врагом и требуют, чтобы обвиняемый сам доказал, что он не виноват. А ведь задача состоит в том, чтобы именно следователь установил истину. Вот так-то, капитан.