Штрафники. Люди в кирасах (Сборник) - Колбасов Н. - Страница 89

Слесари (их было меньше всех) собрались вокруг невысокого старика в синей замасленной куртке. Из-под приплюснутой фуражки с длинным козырьком виднелись рыжеватые с густой сединой волосы. Небольшой нос, похожий на клубнику, зажимали очки в тяжелой металлической оправе. Седые усы, побуревшие от табака, закручивались вверх. Из карманов куртки, набитых какими-то бумажками, торчали карандаш и штангенциркуль.

Старик ощупал всех своими колючими глазами, несколько раз хмыкнул, отчего нос его задвигался, будто попытался сбросить тяжелые очки. Новеньких слесарей он привел в дальний угол ремонтного цеха, где стояло несколько верстаков.

— Кто из вас работал раньше по ремонту? — спросил он и посмотрел поверх очков на каждого. Несмело отозвался Анохин:

— Да я когда-то ковырялся. Лет пять назад.

— Мне приходилось… — отозвался Шубин.

Остальные промолчали, только Вася не утерпел:

— Мы, папаша, больше по части пилить, рубать…

— Пилить, рубать… — опять хмыкнул старик. — Подите к тому станку, — обратился он к Анохину и Шубину, — разбирать будете. А вы — к верстакам.

Он взял заготовку болта и сказал:

— Значит, такая задача: опилите этот болт на девятнадцать. Понятно?

«Слесаря» дружно закивали головами и потянулись к заготовке в руках старика, но тот бросил ее на верстак.

— Вон их целая куча! Валяйте…

Каждый взял по заготовке и рассматривал ее, еще не зная, с чего начинать. Алексей спросил:

— Что значит «на девятнадцать»?

— Это диаметр девятнадцать, — предположил Костров.

— Какой диаметр! — вмешался Вася. — Это размер под ключ.

— А как же его узнать, — удивился Алексей. — Ни линейки, ни ключа не дал.

— Рассчитать, значит, надо, — ответил Чернышев.

Бухаров слушал и улыбался.

— Правильно, Вася, на этот раз твоя губа брякнула. Ну-ка покажи, как ты рассчитаешь?

Вася повертел в руках заготовку и «сообразил».

— А что? Это же просто! Гайка — шестиугольная? Шестиугольная! Сторона шестиугольника равна радиусу. Вот и все.

Бухаров расхохотался:

— Эх, Вася, это тебе не «Декамерона» пересказывать. А девятнадцать — это расстояние между противоположными гранями. Понял?

— Чего ржешь? — вмешался Алексей. — Все правильно: надо вписать шестиугольник, а лишнее опилить.

— Ну, валяйте. Вписывайте, опиливайте, я посмотрю, что у вас выйдет. — И Бухаров отошел к своему верстаку.

Пока Алексей, Чернышев и Костров спорили и размечали, Валентин зажал заготовку в тиски и взял в руки напильник.

Вскоре визг металла заполнил цех. Ребята старались. Они понимали, что этот колючий и хитрый старик устроил им своеобразный экзамен. От того, как они сдадут его, зависела их судьба как слесарей.

Алексей изо всех сил нажимал на напильник и думал, что если только эта проклятая головка не получится, мастер не возьмет его слесарем и отправит обратно в лагерь. А возвращаться туда — ой как не хотелось! Не хотелось лежать на нарах, возвращаться к своим думам, снова чувствовать себя заключенным.

Когда, по его мнению, болт уже был готов, Алексей решил посмотреть, что получилось. Он опустил напильник и хотел выпрямиться — спина почему-то не разгибалась. Некоторое время, согнувшись дугой, он стоял возле тисков и никак не мог распрямиться. Потом в пояснице что-то кольнуло, хрустнуло, и спина приняла вертикальное положение. Он облегченно вздохнул и потер поясницу тыльной стороной ладони. Вынув из тисков болт, он вздохнул еще раз: какой гадкий ублюдок! Он бросил испорченную заготовку на верстак и посмотрел на руку: на правой ладони вскочил огромный лиловый волдырь. Алексей потрогал его — под тонкой, испачканной маслом кожей упруго перекатывалась жидкость.

Он подошел к Вальке и удивился: тот держал в руках изящный блестящий болт.

— Здорово! Как ты сумел? И не размечал?

— А зачем? Зажимай в тиски и опиливай. Нужен навык и глазомер.

— А размер?

— Размер сам выйдет. Заготовку всегда делают так, чтобы не приходилось много опиливать. Конечно, можно и ошибиться. Но когда руку набьешь, измеряешь не часто.

Подошел мастер. Он взял у Валентина болт, достал штангенциркуль, замерил.

— В размере малость наврал. Тут вот грани завалил чуток. А так молодец. Работал слесарем?

— Не приходилось.

Очки старика съехали на самый кончик носа и открыли его светлые добрые глаза.

— Не врешь ли?

— Нет, папаша, не вру. В кружке когда-то занимался, модели строил.

— A-а, вот видишь, а говоришь, не работал. Строил модели, — значит слесарил. А вы как? — обратился он к Алексею и Чернышеву. Те подали свои работы. Старик повертел их и бросил на верстак.

— Так и знал. Пилить, рубать… Да нечто это болт? Ну и слесаря!

Алексей слушал старика и готов был провалиться сквозь землю. Он с ужасом ждал, что тот сейчас выругается и скажет, чтобы завтра не приходили.

Заговорил Бухаров.

— Вы уж не сердитесь, папаша, что мы слесарями назвались. Конечно, сами видите, какие мы слесаря. Но не сидеть же нам в лагере. Люди работают, а мы на нарах валяемся.

— Правда, папаша, — поддержал его Чернышев. — Мы хоть железки таскать будем, если тут не получается…

Старик молчал.

— Ну как, папаша? — спросил снова Бухаров.

— Да что ты все заладил: папаша да папаша! Будто у меня имени нет. Фомичом меня зовут. — Старик махнул рукой. — Ладно, что с вами сделаешь. Вот ты и будешь за бригадира, — обратился он к Бухарову.

Ребята, повеселевшие, снова взялись за напильники, а он, шаркая ногами, пошел к выходу. А когда провыла сирена, оповещая конец рабочего дня, и лагерники потянулись к проходной, Алексей сказал Валентину:

— Устал чертовски… Ни рук, ни ног не чувствую, но доволен. Ужасно доволен! Все-таки последние болты у меня получились вполне приличные, Фомич даже похвалил.

— Вот видишь, а ты боялся…

Алексей не ответил: говорить не хотелось. До самого лагеря он шел молча, не видел конвоя, не слышал разговоров. Пузыри на ладонях лопнули, раны мучительно саднило, тупо ныла спина, тяжело ступали ноги, но все же на душе было радостно.

В работе дни побежали быстрее. Не успели оглянуться, как пролетел май и наступил июнь. Ребята втянулись в работу и были очень довольны. Даже Костя Шубин как-то в минуту отдыха, удивляясь самому себе, заметил:

— Странная штука: после допроса день не пошел на работу, так думал, подохну с нудоты…

— В очко не садился? — спросил Алексей.

А Валентин сыронизировал:

— Еще бы! Труд даже обезьяну сделал человеком…

Степан Фомич, хотя и намучился с ребятами вначале, тоже был доволен и по-своему полюбил их. Иногда он как-то добывал положенные слесарям талоны на молоко. Изредка, покривив душой, немножко приписывал в нарядах, потому что заработки получались не ахти какие!

Один раз они уже получили зарплату. Правда, половину перечислили лагерю, но и кое-что осталось. Житуха стала лучше, на заводе у вольных можно было и хлеба купить, и молока, да и жиров или сахару достать. Талоны в заводскую столовую тоже помогали.

За это время Алексей еще раз побывал на допросе, но уже у другого следователя — Мискачева. Этот пожилой, болезненного вида человек в очках не кричал, как Швалев, а молча и тщательно записывал ответы Алексея. Когда допрос закончился, Сушко спросил:

— Почему теперь вы допрашиваете меня, а не старший лейтенант Швалев?

Мискачев блеснул стеклами очков и не скоро ответил:

— Так надо.

— Я хотел бы знать… — снова обратился Алексей к Мискачеву.

Мискачев перебил:

— Можете идти!

Так и ушел Алексей, ничего не узнав о Швалеве.

В лагере же все шло нормально: одни уходили неизвестно куда, другие прибывали. По утрам привычно отправлялись на завод, по вечерам жадно слушали вести с фронтов и терпеливо ждали, когда удастся вырваться из лагеря, пополнить ряды, тех, кто громил врага.

И эта жизнь, ставшая почти привычной, вдруг нарушилась. Как-то утром, выйдя за ворота, ребята увидели, что знакомый конвой заменен другим. На месте прежних стояли молодые солдаты с автоматами, а поодаль три собаковода с огромными овчарками.