Сизая цекропия (СИ) - Соколова Вика - Страница 1

Летняя гроза — поистине прекрасное явление. Особенно если вы укрыты в уютном доме и вам не нужно беспокоиться о своей безопасности. Чего нельзя сказать о водителях и пешеходах, чьи жизни действительно подвергаются риску. Только если они с самого начала не нацелены кого-то убить.

Несмотря на почти белую пелену, застелившую взор, Роза смогла заприметить свою цель на обочине. И просто обезумела от ярости. Пальцы мертвой хваткой вцепились в руль, словно когти стервятника в падаль, и она резко повернула вправо, направляя машину в сторону сестры. Та успела лишь обернуться и увидеть через мокрое стекло ее глаза: буйные, свирепые, с блеском наслаждения и победы.

— И сдохни так же! — взвыла Роза, вдавив педаль газа в пол.

Все произошло за секунды, но так отчетливо врезалось в память: мощный удар в ноги, хруст костей и глухой женский крик, замедленный полет и жуткой силы удар в область спины, из-за которого резкая боль горячим током обожгла все тело, казалось, разъедая его изнутри…

А ведь правду говорят, что на пороге смерти перед глазами проносится жизнь. Только в данном случае она думала, что уже попала в ад, дабы переживать этот кошмар снова и снова. Слабость — не порок, но время способно исказить любое проявление человечности.

Будучи наивной девочкой она считала, что мир прекрасен. Этот большой мир, наполненный всевозможными красками, эмоциями и чувствами, она полагала, был таким же, как ее городок: такой родной, живой, открытый, готовый всегда протянуть руку помощи и поддержать тебя. Но, как известно, жизнь далека от этого невинного представления. Со временем это стало ясно и ей. Правда, не так, как хотелось бы.

Она жила в месте, названном в честь священнослужителя Карла Прометьева, занимавшегося реконструкцией церквей после войны. Это был самый маленький городок во всем штате, который населяла небольшая славянская община, но именно поэтому все знали друг друга и хорошо ладили. Прометьево являлся уникальным местом. Не в плане каких-либо городских строений, архитектурных памятников и достопримечательностей — дело было в самосознании людей, их взглядах на жизнь, отношении друг к другу. Там не существовало понятия «твоя» проблема. Вообще, обращение на «ты» никогда не употреблялось в качестве принижающей, вызывающей или подчеркивающей составляющей любой сферы жизни. Никто не говорил: «ты» нас опозорил, «ты» не понял, «ты» не смог… Только: «мы» не научили, «мы» не объяснили, «мы» не сумели. Никто никого не использовал. Все вместе, все поддерживали друг друга. Не существовало никакого равнодушия. Вот настолько у всех были теплые и родные отношения. Она, будучи совсем маленькой, даже считала, что все жители были одной большой семьей. Звучит абсурдно, но ты не представляешь, как это влияет на сознание. Как это влияет на чувство защищенности, чувство ответственности. Ты будто часть единого организма. И чуткая совесть не позволила бы воспользоваться таким образом мышления в угоду себе. Но не скрою, индивидуалисты там тоже имелись. И это нормально. Многие уезжали из города. По разным причинам. Но если они возвращались, через любой промежуток времени, отношение к ним ничуть не менялось. Можно было спокойно уехать и вернуться в город в любое время. Семья всегда остается семьей, даже на расстоянии.

Когда жизнь наполнена любовью, заботой и поддержкой, в ней не нужно что-то менять. В том месте возможно было стать счастливым. И она безумно жалела, что ей не удалось прожить там свою жизнь. Ведь дальнейший путь показал, что свои же, напялив шкуру овцы, умело дурачат, предают, пренебрегают, ненавидят… В мире уже нет того единства. Лишь медленно расползающееся равнодушие — смертельная гнойная язва будущего.

В свой восьмой день рождения она проснулась не от ласковых слов матери, а от жутких криков и незнакомого звенящего шума. Она еще не успела встать с кровати, как в комнату ворвалась испуганная мать. Девочке еще никогда не доводилось видеть ее такой: бледная, дрожащая, вспотевшая, с отчетливо видимой пульсацией вен на шее и висках. Незнакомыми, даже чужими холодными руками она крепко схватила ее и потащила вниз, совершенно не замечая, что та, не поспевая, цеплялась почти за каждую ступеньку и просто уже ехала на содранных коленках. Но уже в самом низу, в холле, она резко остановилась и начала пятиться назад, прижимаясь спиной к голове дочери.

Шаги. Тяжелые громкие шаги в их доме. Девочка не видела, только слышала чужой хриплый приказывающий тон:

— Туда.

— Нет. — Мать резко схватила дочь, подняла ее на руки и прижала с такой силой, будто хотела задушить. — Н-нет, — пыталась твердо ответить она, но через боль, которую доставляли ее ногти, беспощадно впиваясь в нежную детскую кожу, девочка чувствовала, как дрожал ее голос, как она пыталась сдержать всхлипы, как поднималась ее грудь, как холод ее тела сменился жаром.

Шаги. Громкий хлесткий удар прошел совсем рядом. Вскрик матери — и вот уже девочка оказалась на полу рядом с неподвижно лежащим телом, раскинувшим руки, которые совсем недавно держали ее. Руки…

«Почему они не двигаются? Почему я уставилась на висок матери, ставший багрово-синеватого оттенка? Почему не сопротивлялась, когда меня тащили на улицу? Шок?»

Нет, в будущем она сполна испытает это состояние на себе, как и оцепенение от ужаса, но тогда были не те ощущения. Скорее, это было… непонимание. Да, она просто не понимала, что происходит, почему все изменилось, почему нет ничего знакомого? Поэтому и позволяла внешним факторам вести себя туда, куда они желали.

Привести девочку в чувство смогла ее старшая сестра. Сара отыскала ее среди других детей, которых неизвестные люди отводили в дом бабушки Норы, управляющей кондитерской.

«Ох, помню, как мы воровали у нее блинчики с кухни».

— Марк, почему?! — раздался знакомый голос во дворе. — Почему? Ответь!

Вскоре зашумела собранная вместе толпа.

— Зачем? — слышался жалобный плач кухарки из столовой.

— Мы же заодно! — кричал владелец автолавки.

— Для чего, — растерянный голос отца, — ты привел их?..

Выстрел. Второй. Женские крики. Все опустились на землю. Ее тело тоже будто магнитом тянуло к полу. Ноги подкосились. И вот она уже сидела на коленях в объятиях сестры. Что-то теплое капало ей на макушку, но Сара не дала узнать, что это, — только сильнее прижала к себе. Она долго ничего не говорила, и девочке приходилось лишь слушать отчетливый стук ее испуганного сердца и ощущать лихорадочную дрожь ее тела.

Движение и шум на улице почти прекратились, только с некоторой периодичностью доносились протяжные стоны и тяжелые вздохи.

— Помнишь, — будто в пустоту спросила сестра, — как мы у Норы таскали блинчики прошлым летом?

«Ты тоже это вспомнила?» — ее изумленные глаза устремились к непроницаемому лицу Сары.

— Я отвлекала ее звонками в дверь, а ты в это время хватала блин, забравшись через форточку. А когда она возвращалась, то никак не могла понять, куда пропадает еда. И снова принималась за готовку. Помнишь же?

— Да, — наконец выдавила она из себя первое за тот день слово.

— Давай повторим? Я буду прикрывать вас здесь, а ты с детьми выберешься через окно на кухне. Ящики еще стоят там, поэтому спуститесь без проблем. Направляйтесь в лес, там недалеко есть река, помнишь? Если идти по течению, то сможете добраться до Бривеска. Поняла? — Сестра схватила ее за плечи и притянула к себе так, что их лбы соприкоснулись. — Все поняла?

— Да, — небрежно кивнула она в ответ.

Подходящей комплекции были Джейн, ее одногодка, дочь Коилов — владельцев небольшого зоомагазина; а также Эрик и Николас, сводные братья, дети вдовца и вдовы, решивших помогать друг другу после трагедии на фабрике, унесшей жизни их супругов. Такой группкой они незаметно стали продвигаться ко входу на кухню. Пробравшись в самый конец толпы и спрятавшись за спинами детей постарше, они, дико испуганные и растерянные, ни на секунду не сводили взгляда с Сары, считая ее единственным помощником и спасителем, точно знающим, что делать. Как только сестра давала сигнал, взмах руки за спиной, один из них прошмыгивал на «территорию бабушки Норы».